– Успокойтесь, пожалуйста, – сказал психиатр. – Нет никакой надобности это демонстрировать.

– Виноват, – сказал молодой человек. – Такая у Мейзи заразительная привычка.

– Садитесь, – сказал психиатр, – и продолжайте.

– Прошлая ночь, – обреченно сказал молодой человек, – была тридцать восьмая.

– Стало быть, – заметил психиатр, – вы должны были долететь досюда, потому что моя приемная – в бельэтаже.

– Я и долетел! – воскликнул молодой человек. – Я проносился за этим самым окном с дикой скоростью.

И на лету заглянул в окно. Доктор, я увидел вас! Так же ясно, как вижу теперь!

– Мистер Ротифер, – отозвался эскулап, скромно улыбаясь, – я часто фигурирую в сновидениях своих пациентов.

– Но я тогда еще не был вашим пациентом, – возразил молодой человек. – Я даже не знал о вашем существовании. Я узнал о нем только сегодня утром, когда пришел посмотреть, кто занимает это помещение. О доктор, как я обрадовался, что вы не импресарио!

– А почему это вас обрадовало? – добродушно сцросил медик.

– Потому что вы были не один. То есть у меня во сне. С вами была молодая женщина. Молодая женщина с дивными золотистыми волосами. Она сидела у вас на коленях, доктор, и обнимала вас за шею. Я решил, что на этом этаже еще один импресарио. А потом подумал: «Какие дивные золотистые волосы. Совсем как у моей Мейзи». И тут вы оба повернулись к окну. Это была она! Мейзи! Моя Мейзи!

Психиатр от души расхохотался. – Милостивый государь, – сказал он, – на этот счет вы можете быть совершенно спокойны.

– Вроде бы и так, – сказал молодой человек, – но сегодня утром, на работе, я ощутил нестерпимое любопытство, почти непреодолимый позыв прыгнуть из окна и посмотреть, что я увижу.

– Вам пришлось бы, к стыду своему, убедиться, – сказал психиатр, – что ваш опрометчивый поступок лишен каких бы то ни было оснований. Ваша невеста не является моей пациенткой и, значит, не могла быть под влиянием того безвреднейшего психического аффекта, в силу которого чувственные эксцессы субъекта излечения переключаются на лечащего врача. К тому же у нас существует профессиональная этика, и ничего такого и тому подобного в кабинетах не происходит. Нет, милостивый государь, все, что вы описали – сравнительно неосложненное состояние, навязчивое сновидение, невротическое побуждение, – все это со временем вполне излечимо. Три-четыре сеанса в неделю – и буквально за несколько лет вы пойдете на поправку.

– Помилуйте, доктор, – воскликнул в отчаянии молодой человек, – ведь я же вот-вот ударюсь оземь!

– Но всего лишь во сне, – увещевал его психиатр. – Запомните это накрепко и заметьте в особенности, как высоко вы при этом подскочите. А пока что возвращайтесь на службу, продолжайте работать и тревожьтесь как можно, меньше.

– Попробую, – сказал молодой человек. – Но ей-богу, вы поразительно похожи на себя, каким я вас видел во сне, – вот и галстук у вас заколот такой самой жемчужной булавкой.

– Эта булавка, – сказал психиатр с улыбкой и прощальным поклоном, – получена в подарок от одной весьма небезызвестной дамы, которой все время снилось, что она падает.

С этими словами он прикрыл дверь за посетителем, и тот удалился, упрямо и угрюмо покачивая головой. А хозяин кабинета сел за свой стол и сложил кончики пальцев, как это всегда делают психиатры при оценке стоимости нового пациента.

Его подсчеты прервала секретарша, чья голова показалась в дверях.

– К вам мисс Мимлинг, – оповестила она. – Ей назначено на два тридцать.

– Пусть войдет, – разрешил психиатр и поднялся навстречу новоприбывшей молодой женщине, похожей на встрепанную мышь, которой на голову выплеснули ведро перекиси водорода. Она была в чрезвычайном волнении.

– Ой, доктор, – сказала она, – ну я просто не могла вам не позвонить, потому что, когда ваша фамилия оказалась в телефонной книге, я, конечно, сразу поняла, что это вы. Я видела вашу фамилию на дверной табличке! Во сне видела, доктор! Во сне!

– Давайте-ка мы это спокойненько обсудим, – предложил целитель душ, пытаясь усадить ее в глубокое кресло. Однако ей там не сиделось, и она примостилась на краешке стола.

– Не знаю, вы, наверное, считаете, что сны вообще-то пустяки, – заговорила она. – Но это был такой, ну, необыкновенный сон.

Мне приснилось, что я подхожу к вашей двери и вижу табличку с вашей фамилией, такую самую, как и взаправду. Я потом полезла в телефонную книгу, а там оказалась ваша фамилия, такая самая, как во сне. Тут я и решила, что мне непременно надо с вами повидаться. Вот, а мне снилось дальше, что я зашла к вам в кабинет и сижу на столе, в точности как сейчас, и вам что-то говорю, и вдруг – я, конечно, знала, что это всего только сон – я ощутила такое чувство… ну вот даже стесняюсь вам сказать. Мне показалось, будто вы мой отец, мой старший брат и один мой знакомый, его звали Герман Майерс, и все они – это будто бы вы. Я не знаю, как я могла такое почувствовать, даже во сне, я ведь помолвлена и люблю своего жениха до потери сознания, а я думала, что до потери подсознания тоже. Ой, какая я гадкая!

– Милая барышня, – проворковал психиатр, – это всего-то навсего явление эмоционального переключения, которое может случиться с каждым и, как правило, с каждым случается.

– Но я не просто переключилась, – сказала она, – я пересела к вам на колени, вот так, и потом вот так обняла вас за шею.

– Ну, ну, – ласково остерег ее психиатр, – по-моему, вы воспроизводите свой сон под влиянием невротического импульса.

– А я всегда все воспроизвожу, – сказала она. – Поэтому меня зовут на любую вечеринку и называют душой общества. Но, доктор, потом я случайно обернулась к окну, вот так, и… Ай! Это он! Это был он!

Это был Чарли! Как он на нас страшно поглядел на лету!

МЭРИ

В те дни – надеюсь, и в наши тоже – среди холмов и долов Норт-Гемпшира процветала деревенька под названием Уфферлей. При каждом домике там был сад, а в каждом саду – по огромной яблоне. И вот, когда их ветви склонились под тяжестью красных яблок, а свежевыкопанный картофель сиял между гороховой грядкой и капустным участком, в деревню пришел некий молодой человек, до тех пор в нее не заглядывавший.

Он остановился на дорожке точнехонько у калитки миссис Хеджес и заглянул в садик. Рози – она как раз собирала горох – услышала его робкое покашливание, обернулась и перегнулась через плетень осведомиться, что ему нужно.

– Мне бы узнать, – произнес молодой человек, – не сдает ли кто в вашей деревне комнату.

Он посмотрел на Рози, чьи щечки были краснее самого красного яблока, а волосы неописуемо золотистого цвета, и добавил: – Может, у вас сдается?

Рози наградила его ответным взглядом. На нем была синяя фуфайка, какие носят матросы, но он совсем не походил на матроса. Лицо у него было загорелое, простое и милое, а волосы черные. Вид у него был неухоженный и застенчивый, но что-то в его облике решительно говорило о том, что он не заурядный бродяга.

– Пойду спрошу, – сказала Рози. С этими словами она побежала за матушкой, и миссис Хеджес вышла лично порасспросить молодого человека.

– Мне надобно с неделю пожить в ваших местах, – объяснил он, – но не хотелось бы останавливаться в городе Андовере.

– Кровать-то найдется, – сказала миссис Хеджес, – и коли вы не против питаться с нами за одним столом…

– Что вы, мэм, – возразил он, – конечно нет. Лучше не придумаешь.

Тут же и договорились. Рози собрала лишнюю горсть гороха, и через час он уже сел с ними ужинать. Он сообщил, что звать его Фред Бейкер, но больше ничего не сказал, потому что от вежливости слова у него застревали в горле, так что миссис Хеджес в конце концов напрямую спросила, чем он зарабатывает на жизнь.

– Как же, мэм, – ответил он, глядя ей в глаза, – с малолетства занимаюсь то тем, то другим, но запала мне одна старая присказка про то, как преуспеть в жизни, – «Корми или смеши». Вот этим самым, мэм, я и занимаюсь. Я разъезжаю со свиньей. Миссис Хеджес призналась, что сроду о таком не слыхивала.