В течение этого времени князь Боэмунд Антиохийский, граф Триполи и герцог Мармистерны [король Армении] со множеством наших братьев, - присоединившихся к нам, готовились оказать помощь осажденным. Князь собрал такие силы рыцарей, легковооруженных туркополов и сержантов, что никогда в наше время не видывали более прекрасного христианского войска, отправляющегося против неверных. Но случилось, что после первого успеха наши были разбиты превосходящим числом сарацин, которые многих предали смерти и пленили герцога и графа. Затем, проскакав по нашей земле во всех направлениях, они взяли Харим и осадили Антиохию. У нас не было больше отрядов, чтобы оказать им сопротивление, ибо из шестисот рыцарей и двенадцати тысяч пехотинцев ускользнули только некоторые, кто и принес нам вести. Да пробудится ваша совесть, да тронут вас места Искупления нашего, Святая Земля, град Мученичества, изначальная Церковь, и да коснутся вас искренним милосердием. Не раз посылали мы подобные обращения, но сегодня с большей поспешностью и серьезностью, чем когда-либо. На нас Божественной благодатью возложены сии молитвы и мольбы, на вас же - действия и выполнение ваших обещаний.
Почти одновременно брат Жоффруа отправил королю второе письмо, сообщая некоторые дополнительные детали: Гуго Лузиньян находится среди узников в Алеппо; шестьдесят тысяч братьев ордена Храма мертвы, не считая собратьев ордена и туркополов - только семеро спаслись. Защита Антиохии - в руках патриарха Иерусалимского, укрепившего город, но у которого было запасов всего на три месяца. "Он продержится несмотря ни на что, он будет сопротивляться туркам, но он не сможет устоять перед императором Константинополя, который тоже угрожает Антиохии", - писал с ожесточенным отчаяньем старый командор. Письмо заканчивается суровыми отрывистыми фразами:
А нам, столь малочисленным в Иерусалиме, угрожает нашествие и осада. Узрите же нашу нужду: если вы по своему обыкновению укрываетесь или: колеблетесь - позволить ли себя убедить, если вы, не решитесь нам помочь прежде, чем будут истреблены последние остатки христианства, судите, насколько следует опасаться, чтобы не было слишком поздно, когда вы пожелаете прийти на помощь, Пусть все, кто пребывает в Боге и прозывается христианином, возьмут оружие и идут освобождать королевство своих предков и Землю нашего избавления из страха, чтобы сыновья не потеряли постыдно то, что отцы завоевали с честью. [162]
Письма старого тамплиера лучше, чем все хроники, показывают, насколько было непрочным Иерусалимское королевство даже в его лучшие дни. 17 октября Белинас был отдан туркам украдкой, руками предателей,и положение Антиохии стало критическим. Король Амальрик опасался четырех одновременных атак на Антиохию, Триполи, Иерусалим и франкскую армию в Египте, "ибо Нуреддин, при многочисленности своих собак, мог одновременно атаковать всех, если бы захотел". Но осажденный в Бильбейсе Ширкуф, ресурсы которого были на исходе, принял предложение короля об одновременном отступлении из Египта. В донесении французскому королю Бертран де Бланфор немного приукрашивает участие крестоносцев, когда пишет, что "Сиракон был изгнан с этой земли не без великих потерь: каковая земля оставалась беззащитной на три дня и перешла в наши руки без боя".
Амальрик возвратился в Палестину в начале ноября и двинулся на помощь Антиохии. Положение складывалось в пользу франков. Еще раз соперничество, смертельная ненависть исламских князей ослабили их пред горсткой христиан Восточного королевства. Нуреддин оставил осаду Антиохии, и египетский двор высказался за союз с французами.
Амальрик, готовясь защитить фатимидского халифа от нового наступления, развернутого в феврале 1167 г. Нуреддином, отправил в Каир двух послов принять клятву верности от своего союзника. [163] Доверенным лицом король избрал молодого Гуго, графа Цезарейского, и брата Жоффруа Фуше из ордена Храма. Архиепископ Тирский отводит главную роль графу Цезарейскому, бывшему пленником в Каире, где ему излечили рану на ноге; но дипломатический опыт Жоффруа Фуше, его ум, твердость и учтивость, о каковых свидетельствуют его письма, позволяют воздать ему должное в этом довольно деликатном деле. Возможно даже, что халиф потребовал участия одного из тамплиеров в принесении присяги, ибо ценил верность рыцарей Храма, - такое довольно часто случалось между христианами и сарацинами. [164]
Так как дворцы Каира и окружение халифа были мало знакомы иноземцам, архиепископ Тирский разузнал у обоих посланцев подробности их миссии, разворачивавшейся, в духе Тысячи и Одной Ночи, при покровительстве Санар султана,который договаривался о соглашениях.
Турецкие рабы, с оружием наголо, провели их сначала "по аллее, где совершенно ничего не было видно", а затем через три или четыре двери, охраняемые чернокожими. Затем они оказались во дворе, вымощенном мрамором, со стенами, покрытыми золоченой резьбой.
<...> Строения были там столь восхитительны, что не было никого, кто, войдя туда, не оставался бы там охотно <...> В этом дворе находились фонтаны, которые очень мелодично били из золотых и серебряных труб в бассейнах, выложенных мрамором. Здесь было столько птиц разного вида и окраски, со всех концов Востока, что никто не смотрел на них без изумления, говоря себе, что природа поистине создала их ради своей забавы <...>
<...> Здесь турецкие рабы передали посланцев адмиралу хартий [*13] и дворцовым евнухам, которые провели их на другой двор и в другой дворец, столь пышный и восхитительный, что тот, увиденный ими ранее, показался им ничем. Здесь они увидали животных стольких различных видов и так наряженных, что кто бы рассказал об их повадках, показался бы лгуном. Никакая рука художника, сморенного сном после заутрени, не смогла бы начертать столь странных вещей <...>
Наконец посланцы прибыли в большой дворец, где, как в сказке о феях, поистине захватывало дух, так как "богатство и отделка не подлежат исчислению, ибо их было там в избытке". Проходя вдоль строя охраны, они оказались в большом зале, разделенном посередине "занавесом из разноцветного шелка, расшитого золотой нитью. Весь он сверкал рубинами и изумрудами, и всякими другими ценными каменьями". Султан пал ниц трижды сряду, "затем веревками, которые были там очень ловко привязаны, отодвинул в сторону занавес, висевший подобно покрову, так что он весь присобрался на одной из перегородок. Появился халиф, который воссел на весьма драгоценный трон из золота и самоцветов <...>" Это был молодой человек, "у которого начинала пробиваться борода. Очень красивый смуглый юноша, который был крупнее любого человека". Его окружали некоторые из евнухов и приближенных советников.
Султан смиреннейше приблизился и поцеловал ему ногу, потом уселся на землю у его ног. Затем он принялся ему рассказывать, какому великому разрушению будет предан Египет, если он не пошлет туда помощь, ибо Сиракон уже прибыл с великим множеством воинов <...> Посему он заключил соглашения с королем Сирии, который явился им помочь, и был человеком очень верным <...>
Когда халиф услыхал все это, он благородно и с просветленным лицом принял сии соглашения и ответил, что ему угодно, так же, как и королю Амальрику, который является его другом, приказать непременно выплатить обещанное, и сверх того <...>
Но возмущенные евнухи пригрозили все расторгнуть, когда франкские посланцы попросили халифа обещаться,т. е. скрепить уговор, по европейскому обычаю, рукопожатием. "Однако халиф увидел, что дело иначе не устроится". Он протянул свою руку, закрытую куском шелка, но Гуго Цезарейский не принял ее.
Сир, - сказал он, - если вы не захотите снять; покров со своей руки, мы, простые люди <...>, будем сильно подозревать, как бы в этом деле не было какого-нибудь обмана. [Халиф] очень рассердился, но, скрывая гнев, заулыбался, как если бы почел за безумие то, что говорили послы. Тогда он протянул свою целиком обнаженную руку и поклялся, вложив ее в руку Гуго Цезарейского, в соглашении слово в слово, как тот продиктовал. [165]