Окончательной проверкой всего, имеющего отношение к чувственному восторгу от «вод Потопа», стал Ниагарский водопад. Он уже сделался источником восхищения обеих враждующих сторон. Водопад высотой в 165 футов и шириной в четверть мили, казалось, был создан для того, чтобы разъяснить знаменитое различие Бёрка между прекрасным и возвышенным.

Красота заключается в пропорциях и симметрии. Религиозные люди утверждают, что это, безусловно, шедевр Господа. Ведь даже клубящиеся облака брызг перед основанием водопада кажутся постоянными и упорядоченными, словно их сконструировал гениальный архитектор. Наиболее склонные к размышлениям богобоязненные верующие готовы утверждать: точно такие же сцены падающих вод и гигантских брызг происходят здесь постоянно со дня Творения.

Некоторые рассматривают водопад в метафорическим смысле, считая его версией Троицы, созданной природой: бурлящий поток, переливающийся через край, поднимающийся туман и неопределяемая средняя часть низвергающихся вод. Взлетающие брызги тоже получили мистический смысл, определяя переход тела в душу, материи в дух, человеческого в божественное.

Но идея прекрасного доступна, как правило, только тем, кто наблюдает на расстоянии. Тех же, кто подходит ближе, охватывает ужас и благоговейный трепет. Они воспринимают себя как нечто незначительное рядом с гигантским громовым потоком воды. Иные ощущают непреодолимое желание броситься в водопад и слиться в одно целое с кипящим котлом. Они говорят о чувстве, возникающем при длительном зачарованном созерцании вод, как вызывающем головокружение, любопытной смеси боли и удовольствия. Ниагарский водопад — классический пример проявления возвышенного в Природе.

Участникам боевых действий 1759 г. пришлось испытать Канаду не только как ландшафт с тремя измерениями. Еще один слой впечатлений добавили климат и погода. Как любил говорить Вольтер, зима в Канаде плавно сливалась с весной и осенью. Поэтому можно было рассчитывать только на четыре летних месяца, когда можно вести боевые действия. К декабрю снег и лед сковывали всю страну мертвой хваткой; глубина снежного покрова в результате круглосуточных снегопадов составляла три фута. Повсюду несчастные солдаты в зимних казармах испытывали потрясение от белого безмолвия, глядя на сверкающие заснеженные поля. Они были наполовину ослеплены, с морганием всматривались в яркий свет и стужу.

Солдаты, несущие гарнизонную службу, отмораживали руки и ноги, очищая форты от сугробов сухого рыхлого снега, нанесенных ветром. Тот из них, кто касался металла пушки или сабли голой рукой, поступал слишком неосторожно: кожа сразу же прилипала к металлу, словно присоска гигантского кальмара. Чтобы освободиться, приходилось руку резать.

Часовые менялись каждый час, но все равно ступни ног, пальцы рук и другие части тела коченели от мороза. В декабре 1759 г., когда все сражения закончились, не менее 153 солдат получили серьезные обморожения за неделю перед Рождеством в процессе заготовки дров. Во время проведения разведывательной экспедиции в Тикондерога в марте 1759 г. стоял такой лютый мороз, что разведчикам пришлось разрезать одеяла и обмотать замерзшие ноги. В марте в той же военной кампании от Краун-Пойнт до Тикондерога обморожение получили 166 солдат. Армейские хирурги ампутировали более 100 пальцев ног.

Однако преимущество зимы для европейцев заключалось в том, что индейцы не любили воевать в течение зимнего периода. И не только из-за морозов. Они не могли прятаться среди голых деревьев, а следы на снегу выдавали воинов.

Зимние проблемы войск осложнялись неподходящей одеждой и недостатком топлива. Хотя в помещениях охраны и казарм были установлены печи, снабжение топливом оказалось ужасающе недостаточным. Вскоре оно вообще закончилось. В результате пришлось организовать экспедиции в дикие леса для заготовки дров. Зимой валка леса и колка дров стали фактически основным занятием гарнизонов. Отряды дровосеков под мощной охраной отправляли в леса, где зимнее безмолвие нарушалось гулом и грохотом тысячи инструментов. Затем бревна тащили на санях к форту (как правило, восемь бревен на одних санях). Это был поистине геркулесов труд. После работы в течение дня топорами, обычно в сумерках дровосекам приходилось прокладывать новые колеи в снегу, поскольку за день их заметали обильные снегопады.

Так как обычная одежда английских солдат (форменные «красные мундиры», килты, треуголки) были ненадежной защитой при температурах воздуха ниже нуля, они старались одеваться импровизированно, на что офицеры смотрели сквозь пальцы. Лейтенант Джон Нокс, чей дневник является одним из основных источников по Канаде 1759 г. встретил такой отряд дровосеков. Он записал, что солдаты были похожи скорее на венгерских или хорватских партизан, чем на служащих британской регулярной армии. Они не брились, отрастили длинные бороды, одевались в совершенно различное «обмундирование», а треуголки на голове выглядели бесформенными. Их форменные килты были укорочены, поля головных уборов отогнуты вниз, а палаши (важная подробность) заменены томагавками.

Позднее Нокс сделал еще одну запись в своем дневнике: «У наших часовых на большом смотре был самый нелепый вид в этой разносортной сборной одежде. Изобретения для защиты от окоченения в этом климате разнообразны, они выходят за пределы любого воображения. Единообразие, а также аккуратность чистого методичного солдата похоронены в грубом меховом одеянии промерзшего до костей жителя Лапландии. Мы до такой степени напоминаем маскарад, а не корпус регулярных войск, что когда со мной часто заговаривают мои знакомые, хотя их голоса мне знакомы, я не мог узнать или просто догадаться о том, кто они такие».

Солдатам, воспитанным на европейских военных кампаниях, следовало приспособиться к этим совершенно иным условиям. В целом они адаптировались хорошо. Постепенно люди становились альпинистами, они научились ходить по образцу индейцев по узким перевалам, где один неверный шаг заканчивается полетом в пропасть или глубокую расщелину.

Они с нетерпением ожидали появления характерных трещин на замерзших реках и озерах, которые послужили бы сигналом, что лед становится слабее, а у зимы начинается предсмертная агония. Но весна в Канаде наступает очень долго. В апреле жизненные силы Природы еще очень слабы, почки не набухают, бывает много таких рассветов, когда лес просто тонет под снегом. И солдатам под конец приходилось расставаться со своим весенним настроением…

Часто теплый дождик внезапно превращался в сильную вьюгу. Низко плывущие облака и утренние туманы, которые, казалось, предвещали весну, перемежались с морозным рыхлым снегом, сосны покрывались инеем. В весенний период следовало соблюдать повышенную осторожность: ранняя весна представляла собой время, когда у рейнджеров и лесных разведчиков появлялась техническая возможность проводить военную кампанию. Они могли пользоваться замерзшими озерами для быстрого перемещения по их поверхности непосредственно перед тем, когда лед становится слишком тонким, чтобы выдержать их вес.

Но для большинства воинов поздняя весна была любимым сезоном: ни слишком холодно, ни жарко. Казалось, что все в Природе пришло в абсолютное равновесие, а ласточки и мелкие певчие птицы с голубой окраской спинки щебетали на деревьях. Лейтенант Нокс так говорил о восторге, который может вызвать день поздней весны: «Думаю, ничто не может сравниться с красотой водного путешествия, совершенного нами сегодня утром. Извилистое русло узкого канала; вселяющее ужас величие темных лесов, которыми поросли эти острова, благоухание дикорастущих фруктовых деревьев, кустарника и цветов, зеленый цвет воды, в которой отражается ближний лес, громкое чириканье пернатых обитателей…»

Лето приносило смешанные чувства. Это был сезон разгара военных кампаний, когда солдаты могли, вероятнее всего, погибнуть. Более того, они изнывали от жары в своих грубых шерстяных мундирах и при наполненных ранцах. Многие (вновь при попустительстве со стороны офицеров) уменьшали свое бремя, отказываясь от заплечных и поясных ремней из буйволовой кожи, палашей, оружия, носимого на поясном ремне и запасного снаряжения.