Судьбы других главных действующих лиц из числа османов времен осады Города продемонстрировали, сколь небезопасно находиться на службе у султана. Для Халил-паши, последовательно выступавшего против политики войны, конец наступил быстро. Его повесили в Эдирне в августе или сентябре 1453 года, а его место занял Заганос-паша, принявший ислам грек, активно выступавший за войну. Судьба старого визиря знаменовала решительную перемену в политике государства: последующие визири будут чаще происходить из числа лиц славянского происхождения, обращенных в мусульманство, нежели из старых аристократических семейств. Если говорить об Урбане, создателе знаменитой пушки и главном «архитекторе» победы, то он, судя по косвенным данным, пережил осаду и получил от султана награду: после взятия Стамбула в нем появился округ, названный Округом Пушкаря Вербана. Видимо, можно предположить, что венгерский наемник поселился в Городе, чьи стены так усердно разрушал. И Аюб, спутник Пророка, чья смерть во время первой, арабской, осады Константинополя впоследствии так воодушевляла участников священной войны, теперь покоится на территории посвященного ему комплекса мечетей среди платанов у очаровательной заводи Эюп близ оконечности Золотого Рога — это место пользуется популярностью у паломников. Здесь находится и мечеть, где в течение столетий происходила коронация султанов.

Очень по-разному сложились судьбы тех защитников Константинополя, которым удалось ускользнуть. Греческие беженцы испытали типичную для изгнанников судьбу: их ждали лишения на чужбине и ностальгия по утраченному Городу. Многие из них доживали свои дни в Италии (в одной Венеции их было до четырех тысяч) и на Крите, являвшемся бастионом православной церкви, но других разбросало по всему миру вплоть до Лондона. Потомки фамилии Палеологов постепенно растворились в общей массе менее знатных семейств Европы. Один или два из них, страдая от ностальгии или нищеты, возвратились в Константинополь и отдались на милость султана. По крайней мере один из них, Андрей, принял ислам и стал придворным под именем Мехмед-паши. По-видимому, наиболее отчетливым отражением печальной участи греков после падения Византии стала судьба Георгия Сфрандзи и его жены. Они закончили дни в монастырских кельях на Корфу, где Сфрандзи написал краткую скорбную хронику событий своей жизни. Она начинается словами: «Я — Георгий Сфрандзи, несчастный смотритель императорского гардероба, ныне известный под иноческим именем Григория. Я написал нижеследующий рассказ о событиях, случившихся в моей жалкой жизни. Лучше мне было вообще не родиться или умереть в детстве. Коль скоро этого не случилось, да будет известно, что я родился во вторник 30 августа 1401 года». Лаконично и сдержанно Сфрандзи повествует о двойной трагедии — личной и национальной, причиной которой стало османское завоевание. Оба его ребенка оказались в серале. Его сын был казнен в 1453 году. В сентябре 1455 года Сфрандзи писал: «Моя очаровательная дочь Тамара умерла от заразной болезни в серале султана. Увы мне, ее несчастному отцу! Ей было четырнадцать лет и пять месяцев». Он прожил до 1477 года — достаточно долго, чтобы стать свидетелем почти полного угасания свободы греков под властью турок. Его завещание заканчивается подтверждением православных взглядов на вопрос о filioque, из-за чего возникало так много сложностей во время осады: «Я исповедуюсь, будучи уверен в том, что Дух Святой не исходит от Отца и Сына, как утверждают итальянцы, но безраздельно исходит только от одной ипостаси — от Отца».

Разными оказались и судьбы спасшихся итальянцев. Раненого Джустиниани привезли на Хиос, где он, согласно другому генуэзцу, архиепископу Леонарду, вскоре умер «от раны или от сознания своего позора»; именно его почти все обвиняли в окончательном поражении. На его могиле начертана эпитафия, ныне утраченная, где говорилось: «Здесь лежит Джованни Джустиниани, великий человек и знатный муж Генуи и Хиоса, который умер 8 августа 1453 года от роковой раны, полученной во время штурма Константинополя и гибели всемилостивейшего Константина, последнего императора и храброго предводителя восточных христиан от рук турецкого правителя Мехмеда». Сам Леонард умер в Генуе в 1459 году. Кардинал Исидор Киевский, отправленный в Византию наблюдать за проведением в жизнь унии, был провозглашен папой патриархом Константинополя in absentia [35], но какой-либо реальной властью не обладал. Он впал в старческое слабоумие и скончался в Риме в 1463 году.

Что касается Константина, то нет ясности ни с тем, какова его судьба, ни с местом его захоронения. Смерть императора знаменовала собой закат византийского мира и начало «туркократии», турецкой оккупации Греции, которую застал Байрон, — она окончилась уже после его смерти. Оставшаяся неизвестной судьба Константина привлекла к себе внимание греков, испытывавших острую тоску по былой славе Византии, и со временем стала объектом множества предсказаний. Он превращается в греческой народной культуре в персонаж наподобие короля Артура, Царя Прошлого и Будущего, спящий в своей могиле близ Золотых. Ворот. Согласно преданию, некогда Константин возвратится через эти ворота, прогонит турок обратно на восток, туда, где находится Дерево с Красным Яблоком, и вернет себе власть над Городом. Образ императора стал своего рода талисманом, и турки боялись его: Мехмед внимательно следил за братьями Константина и счел за лучшее замуровать Золотые Ворота. Пресловутые легенды явились причиной трагической посмертной судьбы злосчастного Константина. В конце XIX столетия его наследие стало связываться с национальными представлениями греков, Великой Идеей — мечтой о включении греческого населения Византии в греческое государство. Это вызвало обернувшееся катастрофой вторжение в Турецкую Анатолию (его отразил в 1922 году Кемаль Ататюрк), резню греков в Смирне и последующую смену населения. Только тогда надежды на восстановление Византии окончательно исчезли.

Но если дух Константина где-нибудь и жив, то не в Стамбуле, а за тысячу миль, на Пелопоннесе. Здесь он какое-то время управлял Мореей в качестве деспота из маленького города Мистра, который через два столетия стал свидетелем удивительного расцвета византийской традиции. Мистра является своего рода хранительницей византийского духа: на каждом фонарном столбе в современном селении близ цитадели изображен двуглавый орел. На площади Платиа Палеологу находится статуя Константина, защитника веры, держащего обнаженный меч — изображение человека, чей облик неизвестен. Он стоит перед мраморным постаментом, где начертана цитата из труда хрониста Дуки. Над его головой безжизненно висит на фоне голубого греческого неба ярко-желтый византийский флаг с черными орлами. Сзади возвышается средневековая Мистра — зеленый холм, а на нем — развалины, церкви и усадьбы, рассеянные среди кипарисов. Трогательное место! Здесь на краткий миг возродился в миниатюре Константинополь — греческая Флоренция. В Мистре была блистательно отображена гуманистическая версия евангелий в великолепных фресках, заново открыты учения Аристотеля и Платона. Тут жили грезы о золотом веке, пока не пришли османы и не положили им конец. В маленьком соборе Святого Дмитрия, который не больше сельской церкви в Англии, Константин, возможно, короновался. В церкви Святой Софии погребена его жена Феодора. На вершине холма находится дворец деспотов, а за ним — голые кряжи Тайгета и Спартанское плоскогорье, холмы которого тянутся далеко внизу. Здание напоминает по стилю императорский дворец у константинопольских стен. Легко представить себе, как император смотрел из окна своего просторного зала на зеленую равнину, где спартанские гоплиты тренировались накануне битвы при Фермопилах, а византийцы выращивали масло, пшеницу, собирали мед и разводили шелковичных червей. И каждый год, 29 мая, когда турки празднуют взятие Стамбула, устраивая представление у Адрианопольских ворот, Константин, умерший еретиком, поскольку поддержал унию, поминается в маленьких, с цилиндрическими сводами, сельских церквах на Крите и в больших соборах греческих городов.