Утром 27 мая, в субботу, Мехмед отдал приказ вновь открыть огонь из пушек. Вероятно, то был наиболее мощный обстрел за все время осады. Целый день гигантские пушки грохотали близ центрального участка стены. Цель была недвусмысленной — пробить значительные бреши для полномасштабного штурма и предотвратить эффективный ремонт оборонительных укреплений. Казалось, для разрушения значительного участка стены достаточно трех ударов массивных гранитных шаров. При свете дня под губительным огнем невозможно было провести ремонт на скорую руку, однако враги не пытались атаковать. Весь день, согласно Барбаро, «кроме обстрела несчастных стен, из-за которого во многих местах они разрушились до основания (да и оставшаяся их часть была сильно повреждена), они [турки] не предпринимали ничего». Бреши делались все больше, и Мехмед убедился — заделать их становилось все труднее. Он хотел удостовериться, что у защитников не будет ни минуты отдыха до начала решающей атаки.
В тот же день Мехмед созвал собрание офицерского корпуса возле своей палатки. Все командиры сошлись, дабы выслушать слова султана: «Тех, кто управлял провинциями, генералов, кавалерийских офицеров, командующих корпусами, тех, кто начальствовал над рядовыми — так же как и командовавших тысячами, сотнями и полусотнями, и кавалерию собрал он вокруг себя, равно и капитанов кораблей и трирем [вплоть до] адмирала всего флота». Мехмед нарисовал своим слушателям картину сказочного богатства, за которым достаточно было только протянуть руку, чтобы взять его. Воинов ожидали груды золота во дворцах и домах; реликвии и ценные вещи, пожертвованные в храмы, «сделанные из золота и серебра, прекрасных камней и бесценного жемчуга»; знатные люди, красивые женщины и мальчики, годные для получения выкупа, женитьбы и продажи в рабство; чудесные дома и сады, где его люди смогут жить и наслаждаться жизнью. Он вновь подчеркнул не только то, что воители, захватившие самый знаменитый в мире город, заслужат вечную славу, но и необходимость победы. До тех пор, пока Константинополем владеют христиане, он будет создавать ощутимую угрозу безопасности Османской империи. Если же его захватить, то он станет отправной точкой для дальнейших завоеваний. Теперь, утверждал Мехмед, выполнить стоявшую перед ними задачу легко. Стена, ограждавшая Город с суши, во многих местах сильно разрушена, ров засыпан, а защитники немногочисленны и деморализованы. Особенно султан старался преуменьшить значение итальянских сил, чье участие в защите Города создавало для турок нечто вроде психологической проблемы. Почти наверняка (хотя Критовул, грек, не упоминает этого) Мехмед усиленно призывал к священной войне — он говорил о давнем желании мусульман овладеть Константинополем, о словах Пророка и о том, что сулит мученичество.
Затем Мехмед изложил тактику боя. Он полагал (и имел на то веские основания), что оборонявшиеся измотаны постоянными бомбардировками и перестрелками. Настало время в полной мере использовать в игре численное превосходство. Войска будут атаковать по очереди: когда одна дивизия будет истощена, ее сменит вторая. Свежие силы будут попросту волна за волной накатываться на стену до тех пор, пока не сломят сопротивление усталых защитников. Натиск продолжится без остановки вплоть до победного конца: «После того как мы начнем сражаться, бой не прекратится: мы не будем знать ни сна, ни отдыха, не станем ни есть, ни пить, не остановимся ни на миг и не ослабим натиск, пока не одолеем их в борьбе». Они [османы] нападут на Город со всех сторон, атаковав одновременно, не давая защитникам переместить войска и освободить те пункты, где будет осуществляться наиболее мощный натиск. (Если отвлечься от риторики, то бесконечно атаковать было невозможно: практически общий штурм не мог продолжаться дольше нескольких часов. Решительное противодействие привело бы к жестокой резне среди атакующих войск; если бы им не удалось быстро подавить сопротивление защитников, то неизбежно пришлось бы отступить.)
Каждый командир получил точные приказы. Флот, находившийся у Диколона, должен был окружить Город и «привязать» обороняющихся к приморским стенам. Судам в бухте Золотой Рог надлежало охранять понтонный мост. Затем Заганос-паше предстояло направить свои войска через Долину Источников и атаковать конец стены, ограждавшей Город с суши. После этого войска Караджа-паши должны были двинуться на штурм стены близ царского дворца, а в центре Мехмед намеревался расположиться сам, с Халилом и янычарами, поскольку данный участок рассматривался как имевший значение для военных действий — там находились разрушенная стена и заграждение в долине реки Лик. По правую руку от Мехмеда Исхак-паша и Махмуд-паша должны были предпринять попытку штурма стен, расположенных ближе к Мраморному морю. Мехмед все время особенно подчеркивал необходимость поддерживать дисциплину в войсках. Они должны исполнять команды с буквальной точностью: «Хранить молчание, когда надо будет продвигаться бесшумно; когда же надо будет кричать — издавать самые ужасные крики». Он вновь повторил, как важен успех нападения для будущего турок, и обещал лично наблюдать за ходом боевых действий. С этими словами он отпустил офицеров назад к их войскам.
Позже он лично объехал лагерь, сопровождаемый телохранителями-янычарами в приметных головных уборах белого цвета и глашатаями, во всеуслышание возвестившими о приближающейся атаке. Это сообщение, громко объявленное среди моря палаток, было рассчитано на то, чтобы вызвать в людях энтузиазм. По традиции за штурм полагались награды: «Вы знаете, сколько земель находится под моей властью в Азии и Европе. Из них лучшие я отдам в управление первому, кто преодолеет заграждение. И я окажу ему почести, которые он заслужит, и дарую ему богатство, и сделаю его счастливейшим среди ныне живущих». Все значительные битвы, которые вели турки, предварялись обещанием ряда официально утвержденных наград, призванных вдохновить людей на бой. Имелся и соответствующий перечень наказаний: «Но если я увижу, как кто-то прячется в палатках и не сражается на стенах, ему не удастся избежать медленной смерти». Одна из психологических уловок, характерных для османской завоевательной войны: люди оказывались связаны эффективной системой поощрений, где сочетались почести и выгода, отмечавшие исключительные усилия каждого. Ее действие обеспечивалось присутствием на поле боя вестовых султана, чавушей, — люди из этого отряда докладывали непосредственно правителю. Один лишь их рассказ о доблестном поступке мог привести к немедленному повышению. Воины знали — великие деяния могут быть вознаграждены.
Мехмед продолжал — в соответствии с предписаниями законов ислама было объявлено: так как Город не сдался, он будет отдан солдатам на разграбление на три дня. Он поклялся Богом, «четырьмя тысячами пророков, Мухаммедом, душами своего отца и детей и мечом, которым он препоясан, что позволит им присваивать все: мужчин и женщин, сокровища и имущество, — и не нарушит своего обещания».
Описание Красного яблока, полного легкой добычи и всяческих чудес, напрямую апеллировало к самым сокровенным помыслам всадника-номада, затрагивало архетипическую для него тоску по богатствам городов. После того как люди провели семь недель под весенним дождем, она должна была вспыхнуть в них, точно острое чувство голода. Город, который они представляли себе, во многом более не существовал. Константинополь, обрисованный в речи Мехмеда, разграбили христиане-крестоносцы еще два с половиной века назад. Его баснословные богатства, золотые украшения, реликвии, инкрустированные драгоценными камнями, по большей части сгинули во время катастрофы 1204 года: их переплавили рыцари-норманны или вместе с бронзовыми конями увезли в Венецию. К маю 1453 года то, что осталось от Города, было обедневшей, уменьшившейся в размерах тенью его самого, и главным его богатством теперь являлись его жители. «Некогда — Город мудрости, теперь — Город развалин», — так отозвался Геннадий об умирающем Константинополе. Некоторые богачи прятали у себя дома запасы золота. В церквах также оставались прекрасные вещи. Однако Город более не владел кладами Аладдина, по которым тосковали османские войска, вперив взор в стены.