Пока продолжалось строительство туннелей, инженеры Мехмеда предприняли новое начинание, примечательное и на тот момент не имевшее аналогов во всем мире. На рассвете 19 мая стражи на стене близ ворот Харисия, окликавшие друг друга в преддверии нового дня, оглядели видневшееся вдали море вражеских палаток — и то, что они узрели, ошеломило их. В десяти шагах на краю рва стояла гигантская башня, «возвышавшаяся над стенами барбаканов»: каким-то образом она явилась ночью неизвестно откуда. Обороняющиеся пришли в изумление. Они терялись в догадках, как османам удалось так быстро воздвигнуть это сооружение: его прикатили из расположения вражеских войск, и теперь оно возвышалось над городскими укреплениями. Башню выстроили на каркасе из прочных брусьев, покрытых верблюжьими шкурами и двойным слоем переплетенных прутьев, дабы защитить людей внутри. Нижнюю половину сооружения наполнили землей и засыпали землей снаружи, «так что выстрелы из пушек и пищалей не могли повредить его». Каждый ярус внутри был снабжен лестницами. Их предполагалось использовать для преодоления промежутка между башней и стеной. Кроме того, за ночь множество людей выстроило крытую дорогу, ведущую от башни назад в расположение османских войск, «длиной в полмили… над ней помещалось два слоя брусьев, а поверх — верблюжьи шкуры; по ней они [османы] могли пройти от башни до лагеря, находясь под прикрытием, так что их не могло ранить ни пулями, ни стрелами из арбалетов, ни камнями из маленьких пушек». Вооруженные поди бросились на стены поглядеть на невиданное зрелище. Создание осадной башни было шагом назад, возвращением к военному искусству классической эпохи, хотя архиепископ Леонард счел ее «сооружением, которое не под силу было бы выстроить римлянам». Башню создали специально для того, чтобы заполнить ров перед стеной, затруднявший действия нападающих. Отряды, находившиеся внутри башни, выкапывали землю и бросали ее в находившийся перед ней ров через маленькие отверстия в защитном экране. Они работали целый день. Тем временем с верхних ярусов лучники вели заградительный огонь — «казалось, прямо из заоблачных высей».

Данный проект Мехмед разработал самолично — он осуществлялся в обстановке строжайшей секретности и исключительно быстро выполнялся, подобно транспортировке кораблей. Его психологический эффект оказался очень велик. Изобретательность и возможности, которыми обладала осаждающая армия, должны были поражать защитников, как повторяющийся ночной кошмар. Константин и его командиры поспешили на укрепления, дабы противостоять новой напасти, «и, увидев ее [башню], они были напуганы до полусмерти и долгое время полагали, что из-за этой башни они потеряют Город, потому что она возвышалась над барбаканами». Угроза, создаваемая башней, являлась очевидной. На глазах у них она уничтожала ров, а заградительный огонь, который вели находившиеся на ней лучники, делал затруднительными любые ответные действия. К ночи османы достигли заметных результатов. Они заполнили ров бревнами, сухим хворостом и землей. Осадная башня, подталкиваемая изнутри, продвигалась вперед все ближе к стене. Охваченные паникой защитники решили действовать безотлагательно — следующий день в тени нависающей [над ними] башни мог оказаться роковым. Под покровом тьмы они приготовили за стенами бочки с порохом и скатили их с бастионов напротив башни, запалив фитили. Последовала серия мощных взрывов: «и внезапно загремела земля, словно гром великий, и поднялась вверх с турами и с людьми, как от бури сильной, до самых облаков». Башня затрещала и взорвалась: «и падали с высоты люди и бревна». Оборонявшиеся бросали бочки с горящей смолой на стонавших внизу раненых. Выдвинувшись из-за стен, они перебили всех, кто оставался в живых, и сожгли тела вместе со всем оборудованием для ведения осады, установленным поблизости: «длинными таранами, и лестницами на колесах, и повозками с защитными турелями на них». Мехмед издали наблюдал за очередной неудачей. Охваченный яростью, он приказал своим солдатам отступить. Подобные башни, выдвинутые в других пунктах вдоль стены, также были отведены назад или сожжены защитниками Города. Осадные башни, очевидно, оказались слишком уязвимы для огня, и эксперимент не стали повторять.

Военные действия в туннелях под землей активизировались. 23 мая обороняющиеся обнаружили еще один подкоп и проникли в него. Продвигаясь вниз по узкой шахте при колеблющемся свете факелов, они неожиданно очутились лицом к лицу с врагом. Бросая «греческий огонь», они сломали крышу туннеля и сожгли саперов, однако при этом сумели взять в плен и поднять на поверхность живыми двух офицеров. Греки пытали захваченных людей до тех пор, пока те не выдали всех мест, где еще велись работы, «и когда они признались, им отрубили головы, а тела сбросили со стен с той стороны Города, где находился турецкий лагерь; и когда турки увидели, что их люди сброшены со стен, их охватила ярость и они преисполнились враждебных чувств к грекам и нам, итальянцам».

На следующий день мастера из серебряных рудников изменили тактику. Вместо того чтобы прокладывать путь прямо под стенами, дабы создать проходы, ведущие в Город, они повернули свой туннель в сторону. Достигая стены, он тянулся прямо под ней; этот участок имел в длину десять шагов. Опоры туннеля были деревянными; предполагалось, что в нем будет устроен пожар с целью обрушить часть стены. Работы были обнаружены как раз вовремя; вторжение удалось предотвратить, а пространство под стеной вновь заложили кирпичами. Это вызвало великую тревогу в Городе. 25 мая турки предприняли последнюю попытку повторить операцию. Саперы вновь сумели разместить подпорки под большим участком стены прежде, чем их остановили и отогнали назад. С точки зрения оборонявшихся, то был наиболее опасный изо всех туннелей, когда-либо обнаруженных ими. То, что они отыскали его, знаменовало окончание туннельной войны. Саксонские рудокопы неустанно трудились десять дней: они прокопали четырнадцать туннелей, но Грант уничтожил их все до одного. Мехмед признал: ни подкопы, ни башни не принесли успеха — и продолжал вести артиллерийский обстрел.

К западу от Константинополя, вдали от грохота стрельбы и ночных атак, разыгралась другая драма — маленькая, но имевшая немаловажное значение. В гавани у одного из островов Восточно-Эгейского моря покачивалось стоявшее на якоре парусное судно, — венецианская бригантина, ускользнувшая из [бухты близ] Города. В середине мая она прочесала архипелаг, разыскивая флот, идущий на подмогу. Команда не обнаружила ничего. От проходивших мимо судов не удалось получить никаких добрых вестей. Теперь моряки точно знали, что кораблей нет. (На самом деле венецианские суда находились близ побережья Греции: венецианцы тщательно собирали сведения о намерениях османского флота, тогда как галеры, заказанные папой у республики, до сих пор строились.) Команда в полной мере поняла, в какое положение попала, и на палубе разгорелся жаркий спор о том, что делать дальше. Один из моряков приводил веские аргументы за то, чтобы уплыть прочь от Города и вернуться «в христианские земли», ибо, по его словам, он «точно знал — к этому времени турки возьмут Константинополь». Его товарищ возражал ему и отвечал, что император доверил им выполнить это задание, поэтому завершить его необходимо: «итак, мы желаем вернуться в Константинополь, будь он в руках турок или же христиан. Что бы ни было нам суждено — жизнь или смерть — давайте идти своим путем». В результате голосования моряки решили вернуться, какими бы ни оказались последствия этого шага.

Бригантина примчалась назад в Дарданеллы, подгоняемая южным ветром, вновь замаскировавшись под турецкое судно, и приблизилась к Городу незадолго до рассвета 23 мая. Но сейчас османский флот обмануть не удалось. Моряки патрулировали воды, тщательно осматривая их, поскольку опасались прибытия венецианских галер, и решили, что маленькое парусное судно сопровождает их. Корабли устремились на веслах наперерез, но бригантина опередила их. В заграждении открылся проход, и ее пропустили назад, внутрь. В тот же день команда отправилась сообщить императору, что флот не найден. Константин поблагодарил моряков за их возвращение в Город и «горько заплакал, охваченный скорбью». Окончательное осознание того, что христианский мир так и не отправит корабли, погасило любые надежды на спасение; «и увидев это, Император решил предать себя в руки милосерднейшего Господа нашего Иисуса Христа, и Матери его Мадонны Святой Марии, и святого Константина, покровителя нашего Города, дабы они охранили его [Город]». Шел сорок восьмой день осады.