Потом настал день переезда. Урсула поднялась рано, чтобы запаковать оставшиеся вещи. Прибыли телеги, присланные из Марша ее дядей, так как в сельских работах наступал перерыв между сенокосом и жатвой. Когда вещи погрузили в телеги и увязали веревками, Урсула села на велосипед и помчалась в Бельдовер.
Дом был целиком в ее распоряжении. Она вступила в отмытую от пыли и грязи чистейшую тишину. Пол в столовой был устлан толстым тростниковым покрытием — очень плотным, сияюще свежим, цвета подпаленного солнцем камыша. Стены были бледно-зелеными, двери — темно-серыми. Урсуле особенно понравилась эта комната, когда в большие окна проникало солнце, заливая все своим светом.
Она распахнула окна и двери навстречу солнечным лучам. На маленькой лужайке цвели яркие цветы, дальше было распаханное поле, которому вскоре предстояло быть засеянным. Она оставалась одна и потому прошла в сад за домом, дойдя до самой ограды. Восемь церковных колоколов пробили время. Послышался многоголосый городской шум, шедший откуда-то неподалеку.
Наконец из-за угла показалась телега со знакомым скарбом, наваленным некрасивой горбатой кучей, рядом шли ее брат Том и Тереза, гордые тем, что сумели пройти пешком от остановки трамвая целых десять миль или даже больше. Урсула налила прибывшим пива, и мужчины с жадностью выпили его прямо у двери. На подходе была вторая телега. Появился отец на мопеде. Мебель с трудом подняли по ступенькам на лужайку перед домом и свалили там на солнцепеке, что выглядело очень странно и некрасиво, хотелось поскорее расставить все по местам.
Работать с Брэнгуэном было одно удовольствие — так легко и весело он все делал. Урсуле нравилось говорить ему, куда поставить ту или иную из тяжелых вещей. Ревниво следила она за тем, как волокут мебель по ступеням, как вносят ее в двери. Когда тяжелые вещи были уже в доме, телеги отбыли. Урсула с отцом работали как заведенные, перетаскивая в дом легкие вещи, еще остававшиеся на лужайке, и расставляя их по местам.
— Ну что ж, дела идут, — весело говорил Брэнгуэн.
Приехали еще две порции грузов. На борьбу с тяжелой мебелью и перетаскивание ее по лестнице ушел целый день. Около пяти прибыли последние вещи с миссис Брэнгуэн, а также пятеро младших в двуколке, которой правил дядя Фред. Гудрун и Маргарет от самой станции шли пешком. Теперь вся семья была в сборе.
— Ну вот, — сказал Брэнгуэн, когда его жена спрыгнула на землю, — теперь мы снова вместе.
— Ага, — радостно подтвердила жена.
И короткий обмен репликами, предполагавший такую большую и не требующую выражения близость между этими двумя, сразу же родил ощущение дома в сердцах детей, сгрудившихся вокруг родителей и до того чувствовавших себя не очень-то уютно.
В доме был еще полный хаос. Но в кухне уже горел очаг, перед очагом был постелен коврик, на крюке висел чайник, и едва зашло солнце, миссис Брэнгуэн принялась готовить первую трапезу на новом месте. Урсула с Гудрун приводили в порядок спальни — они работали увлеченно, свечи так и мелькали в их руках, переносимые то туда, то сюда. Вскоре из кухни потянуло вкусным запахом яичницы с ветчиной, кофе, и при свете газовых фонарей начался собранный наскоро ужин. Семья сплотилась, как люди на биваке в незнакомом месте. Урсула взяла на себя груз ответственности за старших детей. Самые маленькие жались к матери.
Когда стемнело, детей совсем сморило и они пошли спать, но возбуждение не давало им уснуть, и голоса их умолкли не скоро — ведь какое приключение пережили они в этот день!
Утром все проснулись ни свет ни заря, и дети все удивлялись, крича:
— Когда мы проснулись, мы не могли понять, где находимся!
В окна неслись непривычные городские звуки, то и дело звонили колокола большой церкви, и звуки эти казались настойчивее и суровее звона маленьких колоколов в Коссетхее. Из окон открывался вид на другие краснокирпичные дома и дальше — на лесистый холм за лощиной. Все испытывали радостное чувство простора, освобождения, вольной воли, наполненной светом и воздухом.
Но постепенно все, так или иначе, принимались за работу. Семейство их отличали небрежность и неаккуратность. Но если надо было убирать в доме, все действовали споро и с полной отдачей. К вечеру дом был в целом приведен в порядок.
Жившей в доме служанки у них не было, а была лишь женщина, помогавшая по хозяйству днем. На новом же месте они не хотели брать себе и такой прислуги — им предпочтительнее было ощущение полной свободы, возможность жить, как они того хотят, без посторонних глаз.
Глава XV
Горечь восторга
Бурная деятельность в доме продолжалась. Занятия в колледже у Урсулы начинались лишь в октябре. Поэтому, остро ощущая свою ответственность, равно как и необходимость каким-то образом выразить себя в доме, она трудилась, обустраивая, переустраивая, выбирая, приспосабливая.
Она умела работать инструментами отца, плотничьими и слесарными, так что без устали стучала молотком или что-то чинила. Мать устраивало все, что делалось помимо нее. Отец же к работе Урсулы относился с интересом. Он всегда был готов поверить в дочь и одобрить ее. Сам же он занимался постройкой мастерской в саду.
Наконец основную часть работы Урсула посчитала законченной. Гостиная получилась просторной и пустой. Пол в ней устилал уилтонский ковер, которым семейство так гордилось, а убранство комнаты составляли большой диван, большие кресла с обивкой из цветастого ситца, пианино и гипсовая статуэтка работы Брэнгуэна, чем, в общем, все и исчерпывалось. Гостиная была слишком большой и пустынной, чтобы проводить в ней много времени. Тем не менее сознание, что гостиная, такая большая и просторная, у них есть, доставляло удовольствие.
Настоящим их домом была столовая. От тростникового пола там словно исходил свет, в большой эркер лилось солнце, стол был таким основательным, что трудно было сдвинуть его с места, а тяжелые стулья, упав, обязательно бы поцарапались. Собранный руками Брэнгуэна орган в углу этой комнаты терял свои внушительные размеры. Буфет тоже был уменьшен до уютных, приемлемых размеров. Эта комната и служила им настоящей гостиной.
У Урсулы была отдельная комната, служившая раньше комнатой прислуги, — маленькая, просто убранная. Окно выходило на задний двор, и из него открывался вид сверху на их задний двор и другие дворы, иногда очень уютные, старинные, часть из них была завалена ящиками, так как с фасада этих домов располагались лавки и магазинчики Хай-стрит вперемежку с симпатичными жилищами приказчиков и старших кассиров, чьи окна глядели на церковь.
До начала занятий у нее еще оставалось полтора месяца, и Урсула с нервной озабоченностью перечитывала учебники по латыни и ботанике, решала математические задачи. Колледж должен был дать ей педагогическое образование, но так как первоначальную подготовку, засвидетельствованную аттестатом, Урсула уже имела, принята она была сразу на университетский курс. После года обучения ей предстояло держать переходные экзамены, после чего два года готовиться к экзаменам на бакалавра. Таким образом, готовили ее не просто в учительницы. Она попадала в особую группу платных студентов, целью которых было не профессиональное обучение, а образование как таковое. Ей предстояло стать одной из избранных.
На последующие три года она опять попадала в значительную материальную зависимость от родителей. Платить за обучение ей было не надо. Все расходы по оплате колледжа брало на себя правительство, более того, ей надлежало получать ежегодный грант в несколько фунтов. Им окупались ее расходы на транспорт и одежду. Родителям оставалось лишь кормить ее. Но она не хотела, чтобы они тратили на нее слишком много, процветание их не ожидало. Жалованье отца составляло всего двести фунтов в год, а капитал матери значительно поубавился после покупки дома. Тем не менее на жизнь им и теперь хватало.
Гудрун училась в Художественной школе в Ноттингеме. Специализировалась она в основном на скульптуре. К этому у нее был талант. Ей нравилось лепить глиняные статуэтки детей или животных. Некоторые из ее работ уже участвовали в выставке студенческих работ в замке, где удостоились отличия. В рамках Художественной школы ей было тесно, она хотела бы заниматься в Лондоне, но на это нужны были деньги. А кроме того, родители не собирались отпускать ее так далеко.