Оказавшись у ограды больницы, Проскурин вздохнул и покачал головой.

«Надо же, — подумалось, — скоро и от собственной тени шарахаться начнешь. В самом деле, нельзя же подозревать всех плечистых. Ведь сейчас каждый второй таскается в «качалки», мышцы наращивает. Ну, пронесло, и ладно».

Обогнув стальной, пиками, забор, он нырнул в узкую, гостеприимно распахнутую калитку и быстро зашагал к освещенным корпусам. Во дворе стояли машины, сновали медики, молодой мужик, наверное врач, орал на приземистого, разбитного парня-шофера, а тот, поблескивая в полумраке золотой фиксой, оправдывался, тоже давя на горло. Кричал, что он один и санитар один, а вызовов за вечер пятнадцать штук, а старик совсем доходяга, еле на ладан дышит, может и подождать. Мимо к воротам прошагала молодая пара с пустыми сумками, видать, навещали кого-то.

Проскурин дошел по аллее до главного входа травматологического корпуса, свернул направо, нырнул в двери приемного покоя и тут же увидел давешнего врача. «Чехова». Тот беседовал с худым затурканным санитаром. Заметив Проскурина, доктор что-то быстро сказал собеседнику, попросил подождать и подошел к фээскашнику.

— Добрый вечер, товарищ майор, — произнес и усмехнулся.

— А добрый? — поинтересовался Проскурин.

— Добрый, добрый. Видите, дежурство сдал.

— Ну, тогда действительно добрый. — Проскурин усмехнулся в ответ. — Как мой раненый поживает?

— Нормально поживает, в себя приходит. Неделька, и будет как новенький бегать.

— Ну и ладушки. Он где?

— На четвертом этаже, в двенадцатом боксе. Только вы пальто снимите. Больница все-таки. А я вам халат дам.

— Ну, халат, я думаю, мне и в ординаторской могут дать. — Проскурин улыбнулся.

— Это как сказать, — заметил врач. — Вполне могут и не дать. Так что лучше уж я дам. Пальто, кстати, тоже можете в кабинете оставить. Я предупрежу сменщика.

— Хорошо. А днем никто о раненых не спрашивал?

— Мне-то откуда знать? — «Чехов» пожал плечами. — Если и спрашивали, то в справочной, но там все равно ничего не скажут. Мь1 информацию о вашем приятеле в общую справочную не давали.

— Вот и чудненько. — Проскурин улыбнулся. — Завтра тоже вы дежурите?

— Завтра я в ночь, так что увидимся еще. Может быть, днем заскочу.

— Хорошо.

Майор поднялся на четвертый этаж и оказался в просторном холле. Цветов здесь не было, не было вообще ничего из того, к чему он привык, когда лежал как-то раз в госпитале на обследовании. Пусто и по-своему даже нище. Казенная обшарпанная мебель, больные, спящие в коридорах на скрипучих койках, старенький, видавший виды телевизор, черно-белый, разумеется. Ну кто ж сюда цветной поставит?

На вопросительный взгляд медсестры Проскурин махнул рукой:

— Я в двенадцатый бокс.

— Вы к кому, товарищ? — поднялась она. — Время посещений уже давно закончилось.

— Девушка, — Проскурин продемонстрировал удостоверение, — я же вам сказал: в двенадцатый бокс.

Та, даже не взглянув на удостоверение, дернула плечом:

— Пожалуйста, проходите, — сказала с абсолютным безразличием.

Проскурин понял, что, если бы вместо него сюда пришли убийцы, она пропустила бы и их точно так же, даже не заглянув в документы. Ладно, разберемся.

Он прошел мимо пахучей столовой, из которой очень уж специфично тянуло смесью пайковой госпитальной снеди и лекарств — запах, присущий только больницам; мимо палат, за дверью одной из которых работал — видать личный — телевизор; мимо ординаторской и пожарного выхода. Вот одна из дверей открылась, и навстречу Проскурину вышел парень в полосатой пижаме и пластиковых шлепанцах-вьетнамках. Покрутив головой, гаркнул зычно:

— Маринк, Аркадий Аркадьевич просит, чтобы ему укол поставили.

Марина высунула из-за столика аккуратную белокурую головку и ответила лаконично:

— Перебьется. В девять всем буду ставить.

Парень вяло махнул рукой и буркнул себе под нос:

— Стерва! — Крутя в пальцах сигарету, зашаркал по коридору, придерживая второй рукой больной бок.

Проскурин хмыкнул.

Справа осталась перевязочная, ванная, затем, похоже, туалет — без вывески, но запах спутать сложно, — потом еще пара каких-то дверей, опять же без номеров и пояснительных табличек, а следом стеклянная, довольно опрятная, с надписью «БОКС № 12». Хорошо.

Проскурин постучал, и тут же из-за дверей донеслось:

— Ну заходи, заходи, чего стоишь-то?

Майор толкнул дверь и вошел.

Алексей полулежал на койке, почитывая старый номер «Юности». Увидев входящего Проскурина, он улыбнулся:

— Ну, как успехи, мил человек?

Проскурин неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ:

— Нормально. А что не спрашиваешь-то, кто идет? Вдруг бы твой капитан пожаловал?

— Ха! Я ведь не дома за семью замками. Капитан стучать не стал бы. Просто вошел бы, и все. А таких вежливых, как ты, в этой больнице вообще нет. Кому стучать-то?

— Ну ясно. Хорошо мыслишь, дельно. — Проскурин придвинул больничный стул с красным инвентарным номером на поперечной перекладинке под давно вытертым сиденьем, присел, поправил халат. — Как чувствуешь себя?

— Ничего, сносно. Лучше, чем утром. Хоть температуру сбили, да и мутит меньше.

— Доктор сказал, что кровь тебе переливать не надо. Напугала меня аптекарша.

— Я знаю, — кивнул Алексей. — Они меня тут затретировали совсем своими уколами. Чувствую, когда выйду, смогу этим самым местом кирпичи ломать.

— Все равно рад за тебя. Разузнал я кое-что. И про тебя, и про себя. Много нового, интересного. — Проскурин в двух словах обрисовал ситуацию.

Тот посерьезнел:

— Ну надо же. А я-то думал, чего Поручик так орет? Смотрел, смотрел, ракет вроде не видно, а это, оказывается, я его сбил.

— Мало того, ты еще и двоих милиционеров застрелил, а третьего ранил. Опознал он тебя.

— Ну понятно. Меня бы так напугали, я бы и архангела среди чертей опознал. — Алексей вздохнул. — Ну и что делать думаешь?

— А что делать? Честно говоря, произошло именно то, чего я и боялся. Влипли мы с тобой по самые уши. Одни макушки торчат. Историю они, конечно, выдумали красивую. На слово тебе никто не поверит. Правда, существует полетная карта, и, я думаю, при случае мы ею воспользуемся. Ведь не сам же ты эту карту нарисовал. Наверняка тебе ее вручили в торжественной обстановке. И печать на ней, и подпись.

Алексей кивнул:

— Это единственное доказательство, которое у нас имеется.

Проскурин подумал секунду.

— Вот чего я боюсь, так это того, что выйдем мы на честного человека — примерно такого же, как я, — Проскурин снова усмехнулся, — он нам поверит, затем придет толстый дяденька в погонах с большими звездочками, возьмет полистать твое дело — ему ведь не откажешь, — а потом раз — фокус! Была полетная карта — не стало полетной карты. Аплодисменты.

— Что значит не стало? — не понял Алексей. — Куда же она денется?

— Ну и телок ты, Семенов Алексей Николаевич. Исчезнет твоя карта. Исчезнет, и все. Как Поручик. Где он? Был и нету. Потеряют или еще что-нибудь, а потом скажут, что ее и вовсе не было. И все наши с тобой доказательства рассыплются, как карточный домик. Ты, я думаю, получишь пятнашку, это в лучшем случае. В худшем — вышку. А я… Мне полегче будет. Я лет на восемь-десять поеду лес валить. Если, конечно, нам обоим посчастливится в живых остаться.

Алексей посмотрел на него и хмыкнул:

— Очень весело. Прямо умереть можно со смеху.

— А что теперь-то грустить? — В голосе Проскурина слышалась злая, немного натянутая веселость. — Сейчас действовать надо, а грустить будем потом.

— Котлету с хлебом будешь? — спросил вдруг Алексей.

— Чего? — опешил майор.

— Котлету. Несоленую. Невкусную. С черным хлебом. От ужина у меня осталась.

Проскурин вдруг захохотал. Громко, хлопая ладонями по коленям и вытирая слезы с глаз.

— Чего смешного-то? — тоже засмеялся Алексей. — Я подумал: мне тут, как буржуину, ужин прямо в постель подают, а ты небось голодный.