Но вопреки этому запрещению колодников продолжали по традиции регулярно выводить на связках для сбора мирского подаяния. 3 июня 1752 года последовал подтвердительный указ (не вошедший в Полное собрание законов Российской империи): «Правительствующего Сената конторе не безызвестно, что в Москве и в судебных местах отпускаемы бывают из содержащихся колодников по улицам на связке после пыток и ходят без рубах обнажены, причем точию спины кровавыми рубахами прикрыты, что признавается не безызвестно. Того ради по указу Ея Императорского Величества Правительствующего Сената приказали: в Военную контору, в Сыскной приказ, в Московскую губернскую канцелярию послать указ, чтобы впредь таковые пытанные и наказанные кнутом колодники обнаженные на связке отнюдь отпускаемы не были, а велеть довольствовать их по силе указов кормовыми деньгами тех, кои содержатся по интересным делам, выдачей из казны, а по челобитчиковым делам — от тех челобитчиков» [598].

Несмотря на это, арестанты продолжали бродить по улицам Москвы, демонстрируя свои полученные на пытках раны, и просить милостыню подчас «непристойным» образом. 27 мая 1756 года проживавшим в Москве оброчным крестьянином дворцового села Тайнинского Николаем Анисимовым в Вотчинную контору было подано челобитье, в котором он жаловался: «…жительство он имеет в полицейской седьмой команде своим двором. И прошедшего мая 19 дня ко оному ево двору пришед три человека, ис которых один салдат, и при том салдате колодник, у которого на ногах железы… которые по приходе к жительству ево объявили… что де оговаривают ево воры… и при том говорили, что ежели даст [милостыню], то впредь до него дела не будет, а ежели не даст, то двор ево, Анисимова, весь огнем подымется». В это время в гостях у Анисимова сидел копиист Московской полицмейстерской канцелярии Алексей Иванов, который помог приятелю составить и подать челобитье [599]. Оно дошло до Сената и послужило поводом к новому указу от 18 октября 1756 года: «…небезызвестно, что… колодники ходят по кабакам, и по улицам, и по торговым местам с ящиками на связках и просят милостыни, и при том пьянствуют и чинят ссоры… И ныне… часто усматривается, что многие колодники ходят пьяные с ящиками в разодранных и кровавых рубашках, объявляя, якобы из Сыскного приказа пытанные и определенные в ссылку, и просят милостыню с великим невежеством и необычным криком» [600].

Только после 1761 года в Полном собрании законов Российской империи исчезают указы, подтверждающие этот запрет [601]. Властям потребовалось не менее двенадцати лет, чтобы полностью изжить в Москве древнюю практику.

«Колодники утечку учинили»

Ночью 20 августа 1743 года на улице шел проливной дождь. В здании присутствия Сыскного приказа содержались под особым караулом несколько колодников, в том числе обвиняемый в совершении крупной кражи Герасим Емельянов. Закованный в ножные кандалы, он сидел под часами в секретарской палате. С вечера его караулил солдат Прохор Ширяев, а в полночь его сменил Савелий Иванов. Около часа ночи преступник, «притворяя себя якобы болен и, застонав, пошел в нужник, якобы для испражнения». Минуту спустя часовой услыхал подозрительный грохот и, «взяв имеющуюся при часах ево свечу, побежал в тот нужник», где с ужасом обнаружил, что колодник прыгнул в выгребную яму и через нее выбрался на улицу. Стоявший на улице возле застенка, напротив нужника, часовой Леонтий Семенов на допросе поведал, что «по полуночи во втором часу… стоял в будке, понеже был великий дождь», когда ему «сверху закричал часовой, который стоит в секретарской палате, что де у него из-под часов бежал колодник». Семенов «выбежал… из той будки с имеющимся у него ружьем и у того нужника против окна для поимки того колодника стал». В этот момент к нему «с огнем» прибежал капрал Емельян Исаев с прочими солдатами, «токмо того колодника в том нужнике не нашли».

Тем временем беглец, закованный в кандалы, до нитки промокший и сильно вымаранный «человеческим калом», пробирался по ночным улицам к Арбатским воротам. Там, в приходе церкви Николая Чудотворца, что на Щепах, жил его приятель отставной солдат Федор Иванов сын Новиков. Последний на допросе так описал встречу с преступником: «Сего августа против двадесятого числа в ночи перед заутреней оной Герасим пришел к ево двору и перелез через забор, и он, Федор, к тому Герасиму вышел на двор и усмотрел, что оной Герасим скован в ножных железах. И оной Герасим сказал ему, Федору, что де он бежал из Сыскного приказа, и просил ево, чтоб он дал ему, чем те железа розбить, и он, Федор, дал тому Герасиму топор, а сам пошел в сени и стал обуватца, и оной Герасим в то время у себя железа разбил и от него з двора пошел, а сказал, что де он пойдет в Мещанскую слободу в дом посацкого Ивана Федорова».

Емельянов отправился к посадскому человеку Ивану Федорову сыну Бабосову, проживавшему «за Сухаревской башней в четвертой Мещанской улице в приходе церкви Живоначальной Троицы, что в Троицкой», в надежде найти у него надежное убежище, но не застал приятеля дома, а его жена Аграфена Гаврилова беглеца на двор не пустила. На допросе в Сыскном приказе она рассказала: «…и сего ж августа девятого на десять дня означенной муж ее пошел в лес для искания грибов, и по прошествии того дня в ночи вышеозначенной Герасим Емельянов пришел к ней, Аграфене, в небытность мужа ее и постучался под окном и просился, чтоб она ево пустила на двор. И она, Аграфена, открыв окно, усмотрела, что он… весь замаран в кале человеческом, и признала она… что он из Сыскного приказу бежал, и для того убоясь, ево, Герасима, к себе на двор не пустила» [602].

Случай, когда колоднику удавалось бежать ночью из-под караула, довольно редкий. Чаще это случалось, когда их с разными целями (для прошения милостыни, за водой, для заковки, в баню и т. д.) выпускали из острога под присмотром солдат. Например, приговоренные к вечной ссылке и ожидавшие отправки в Сибирь Иван Петриков и Максим Букин 21 июля 1747 года устроили побег, воспользовавшись тем, что их под конвоем солдат Василия Курлова и Федосия Медведева повели на связке «на Болото в кузницы для заковки в кандалы». Закованные преступники стали просить караульных, чтобы «они с ними… съездили за Переяславскую-Ямскую слободу в рощу, которая близ Сокольников, понеже у них… имеетца зарыто в той роще в земле денег рублевых монет семьдесят рублев», обещая поделиться деньгами, и в конце концов уговорили. На Каменном мосту они наняли «двух извозчиков на дву роспусках ^{64} » и отправились в заветную рощу. О том, как события развивались дальше, на допросе поведал Василий Курлов: «Отпустя тех извощиков, пешие пришли в вышеписанную рощу, и оной Пестриков указал близ колоды место, где будто имеютца показанные деньги… И он, Василий, вынув из ножен шпагу свою, в том месте тою шпагою тыкал в землю, но денег ничего не обыскал. И как он, Василий, с тою шпагою наклонился к земле, вышеписанные Петриков у него… стал из рук вырывать шпагу, и ту шпагу у него… вырвал, и… левую руку изрубил в трех местах да прорубил голову в трех местах. Тако ж и у товарища ево Федосья Медведева… шпагу отняли ж. И, отняв… бросались на них… и хотели их заколоть до смерти… И отбежав от них, в той роще эфесами у нашейной цепи замки сбили, тако ж оной Букин на ногах кандалы эфесом переломил пополам. И от них, Василия и Медведева… они ушли незнаемо куды» [603].

Степан Ровной, который по обвинению в разбое и убийстве летом 1747 года был приговорен к смертной казни и ожидал рассмотрения своего дела в Сенате, 12 декабря 1749 года «по полуночи в 11 часу» был послан под охраной двух солдат, Максима Леснякова и Ивана Родионова, на Болото в Кузнечный ряд для заковки. Вечером того же дня в Сыскной приказ вернулся караульный Лесняков — пьяный, без шпаги и шляпы — и «объявил, что оной колодник остался с товарищем моим». Ближе к ночи явился и Родионов в том же виде и рассказал, что подконвойный, «напоя ево… пьянова, бежал, а каким случаем, того за пьянством не упомнит». Солдатам дали проспаться и наутро обстоятельно расспросили. Лесняков откровенно рассказал: «…он, Максим, с тем ево товарищем по упрощению того посланного с ними колодника для питья вина, не доходя того Кузнечного ряду, зашли, во-первых, на кружало, которое имеется в Китай-городе у Москворецких ворот на Мытном дворе, и на том кружале выпили они вина на пять копеек, а с того кружала как пошли, и пришли на Конную площадку, то до заковки оного колодника зашли еще на другую фартину, в которой выпили на пять же копеек. И, вышед с той фартины, привели оного колодника в кузницу, которая имеется на Болоте, и имеющиеся на нем ветхие кандалы с него разбили, а другие, взятые ими на перемену… отдали для починки в кузницу… И, отдав те двои кандалы к показанному кузнецу, доколе он их починит, по прозбе означенного ж колодника Степана Ровного, наняв извозчика, для свидания ему незнаемо с каким человеком поехали за Арбацкие вороты. И, приехав за те вороты на фартину, на той фартине он же, колодник, купил им вина еще на пять копеек, которые они обще с ним же и выпили. И, выпив, как стали ево понуждать, чтоб он шел с ними к вышепомянутой заковке, то оной Ровной еще стал их упрашивать, чтоб еще им выпить по стакану пива. А он, Максим, в то время уже стал быть весьма пьян и… для испорожнения ис той фартины отлучился на сторону. А как уже он, по испражнении, пришел в ту ж фартину, то как означенного товарыща ево, так и объявленного колодника в той фартине уже не получил».