Укрепить дисциплину попытался генералиссимус, гвардейский подполковник принц Антон. С лета 1741 года в адрес гренадер и других солдат заметно увеличивается количество выговоров: солдаты делают приемы ружьем «не бодро», носят не положенные по форме шапки, «виски не потстрижены по препорции», «волосы не завязаны». Помимо дополнительных «экзерциций» у солдат было множество других поводов для недовольства: им не разрешалось топить печи «годными» бревнами и досками, у вернувшихся из похода в Финляндию отобрали казенные шубы; бдительный принц лично распорядился сломать поставленные гренадерами «рогожные нужники» в окрестностях казарм. Солдатам было запрещено обращаться с просьбами непосредственно к герцогу, через голову нижестоящих командиров; гвардейцам-именинникам – являться, по старой традиции, с калачами во дворец. [455]Все эти строгости вместе с тяготами начавшейся войны со Швецией (запретом отпусков и командированием в августе сводного гвардейского отряда на фронт) явно не способствовали популярности брауншвейгского семейства. В Тайной канцелярии вновь стали рассматриваться дела о «непристойных словах» гвардейских солдат и прочих обывателей в адрес верховной власти.

Преображенский солдат Василий Бурый считал, что Елизавету несправедливо «отрешили от российского престола». Измайловец Андрей Псищев на упреки капрала заявил: «Тако ты черту присягал, а не государю!» Точно так же («чорту ты служишь») ответил и его сослуживец Леонтий Сокольников. Музыкант Павел Муромцов был уверен, что «генерал-фелтмаршал фон Миних и другие генералы, и генерал фелтцейхместер, да и третей император дураки». «Гошпитальный надзиратель» Михаил Крюков выразился о власть предержащих не менее резко: «Только они Россию-ту нашу ядят». [456]

При дворе же проблем как будто не замечали – один за другим следовали балы и празднества. Бессилие правительства летом-осенью 1741 года привело к падению престижа «брауншвейгского семейства» в глазах и «низов» (прежде всего гвардейских солдат), и «верхов» – высших чиновников и офицеров. [457]Неспособность регентши создать свою «команду» породила изоляцию правящей группы, что помогло занять престол дочери Петра Елизавете.

Тайная канцелярия проморгала новый переворот. Анна Леопольдовна получала предупреждения из разных источников (от английского посла Финча, русского посланника в Голландии А. Г. Головкина), но не придала им значения. К тому же эти документы были посвящены интригам французского посла в Петербурге Шетарди и шведского правительства и их контактам с Елизаветой. Конечно, беседы полуопальной цесаревны с дипломатами интересовали правительство, но реальной опасности не представляли. Материалы следствия по делу министров Анны Леопольдовны не содержат никаких указаний на то, что слежка за домом Елизаветы, продолжавшаяся до осени 1741 года, дала какие-то результаты. Их быть и не могло: в отличие от других дворцовых переворотов в 1741 году цесаревна не имела своей «партии» среди вельмож. Ее опорой стали несколько рядовых и унтер-офицеров Преображенского полка во главе с бывшим немецким купцом Грюнштейном, за которыми никто не следил, как и за личным врачом принцессы Арманом Лестоком. Именно они за несколько дней подговорили солдат; утром 24 ноября один из заговорщиков, Петр Сурин, попросту отправился во дворец и сообщил несшим охрану семеновцам: вечером придем брать власть, и «в сию нощь будет во дворец государыня цесаревна». [458]Опыта конспирации у гренадеров не было – дело решила быстрота. Пока двор Анны Леопольдовны веселился на последнем в это царствование балу, Елизавета вместе с камер-юнкером М. И. Воронцовым и Лестоком прибыла в казармы. «Знаете ли, ребята, кто я? И чья дочь? – обратилась к солдатам цесаревна и попросила у них помощи: – Моего живота ищут!» – после чего рота гвардейцев ворвалась во дворец, арестовала малютку-императора, его родителей и министров и возвела на престол дочь Петра I. Для большинства знати и иностранных послов переворот стал неожиданностью.

Правящая элита испытала шок, когда поняла, что реальной властью в столице империи стало гвардейское «солдатство». Не случайно сразу после переворота Сенат указал двинуть из Москвы в Петербург 46 рот «как возможно наискоряе» – то ли для противовеса недовольной переворотом части гвардии, то ли для охраны столицы от «спасителей отечества». [459]И в Петербурге, и в действующей армии гвардейцы устраивали форменные побоища и нападения на офицеров-иностранцев; только вызванные армейские части смогли навести порядок.

Хорошо еще, что простые подданные в петербургские «действа» особенно не вникали. В мае 1741 года крепостной Евтифей Тимофеев попал в розыск из подмосковной деревни по поводу высказанного мнения о политических новостях: «У нас слышно, что есть указы о том: герцога в ссылку сослали, а государя в стену заклали», – но при этом решительно не мог пояснить, о каком герцоге идет речь. [460]Другое свидетельство о перевороте из народной среды относится к 1751 году: крестьяне подпоручика Алексея Жукова разговорились о брате своего хозяина поручике Семеновского полка Андрее Жукове: «Смел он очень; вот как де когда всемилостивейшая государыня ссаживала Антония, то де никто ево не смел взять; а как де всемилостивейшая государыня соизволила братца ево послать, то де он, пришед, взял ево, Антония, за волосы и ударил об пол». [461]Поручик предстает в этой байке почти былинным героем, но собеседники вовсе не воспринимают его поступок как патриотическую борьбу с «немцами». Скорее всего, перед нами крестьянское изложение «охотничьих рассказов» самого барина.

Правящие круги усвоили данный им урок: отныне даже самые острые противоречия в верхах больше никогда не разрешались путем обращения к «солдатству». Елизавета показала себя способной правительницей. Она могла быть жесткой, объективно оценивала своих советников и умело лавировала среди соперничавших группировок. Начавшаяся Семилетняя война, болезнь и смерть императрицы нарушили равновесие между придворными «партиями».

Важнейшей причиной бесславного конца полугодового царствования Петра III стала хаотичная и импульсивная деятельность самого монарха, непродуманные назначения и решения (не имевшая механизма реализации секуляризация, вызвавший возражения указ о свободе торговли). Попытка возродить стиль руководства великого деда привела к внешнему копированию его образа жизни, ставшему жалкой пародией. В итоге многие поспешно принятые решения саботировались, о чем свидетельствует составленная при Екатерине II ведомость об исполненных и неисполненных указах предыдущего царствования. Император последовательно стремился к войне с Данией, несмотря на сопротивление высшей бюрократии и неготовность армии.

Политика Петра III и сам повседневный стиль его жизни вызывали отторжение у двора и гвардии, которую государь собирался «разбавить» ее солдатами из армейских частей и приступил к созданию десятитысячного корпуса на смену «старым» полкам. Эти круги стали питательной средой заговора, детали которого нам до сих пор неизвестны. На начальном этапе в нем участвовала небольшая группа близких Екатерине людей (включая братьев Орловых и Никиту Панина), которая за три-четыре недели смогла развернуться в солидное предприятие. Другим условием успеха заговора стала децентрализация – наличие, по словам Екатерины, «четырех отдельных партий». Такой представляется структура заговора «по горизонтали»; «по вертикали» она включала в себя вельмож, часть из которых – например гетман и фельдмаршал Кирилл Разумовский – была давно связана с Екатериной.

Особенностью «революции» 1762 года стало соблюдение дистанции между офицерами и солдатами, с одной стороны, и «генералитетом» и офицерами – с другой. Такая тактика была оправданна, о чем говорит эпизод с солдатом-преображенцем, пристававшим к офицерам с вопросом: «Скоро ли свергнут императора?» – в результате чего был арестован один из заговорщиков, Пассек. О такой же солдатской болтовне писал будущий поэт, а тогда гвардейский солдат Г. Р. Державин: «Когда выйдет полк в Ямскую ‹…›, то мы спросим, куда и зачем нас ведут, оставя нашу матушку-государыню, которой мы рады служить». Попытки предупредить императора о возмущении (например, со стороны подполковника лейб-кирасирского полка Будберга или преображенца И. А. Долгорукова) оказались тщетными не только из-за беспечности Петра III, но и потому, что доносители не могли сказать ничего определенного ни о руководителях заговора, ни о составе «партий». Основная масса «солдатства» в подготовке выступления не участвовала, но была соответствующим образом настроена. Для этого Екатерина и ее окружение развернули пропагандистскую кампанию по дискредитации императора: по столице ходили слухи о «всенародном объявлении веры Лютера», перемене всех жен у министров и венчании Петра III с любовницей Елизаветой Воронцовой при живой жене.