Однако исследователи деятельности политического сыска (в том числе авторы этих строк) отмечают, что на основании рассмотренных ими дел говорить о применении всего арсенала пыточных средств не приходится, хотя закон 1715 года («Краткое изображение процессов или судебных тяжб») юридически не ограничивал способы пытки. Только в единичных случаях упоминается «вождение по спицам» – острым деревянным колышкам или стягивание головы допрашиваемого веревкой, закручиваемой с помощью палки-рычага: «мучали и клячем голову вертели». [395]Бывший придворный Василий Васильевич Головин спустя много лет записал в календаре, как его пытали в Москве в 1737 году на следствии по неизвестному нам делу: «Такого-то числа подчищали ногти у меня, бедного и грешного человека, которые были изуродованы. Благодарение Господу – ныне мы благоденствуем!» (возможно, подследственному «прочистили под ногтями» раскаленными иглами). Во всяком случае, пребывание в Тайной канцелярии так запомнилось Головину, что после освобождения 3 марта 1738 года он ежегодно в этот день заказывал молебен, а обращение к старосте и дворецкому начинал со слов: «Друзья мои, не пытанные и не мученные». [396]

Главным и, кажется, единственным повседневным пыточным инструментом оставалась дыба. Палач раздевал обвиняемого по пояс и укладывал животом на пол, проводя разогретыми в горячей воде руками по его спине. Если ранее человек подвергался телесным наказаниям, то на спине проступали следы ударов кнутом, плетью или палками. Это помогало следователям определить, имеют они дело с новичком или ранее уже наказывавшимся рецидивистом. Сенатор Павел Степанович Рунич, присутствовавший в Симбирске на первом после пленения допросе Емельяна Пугачева, описал эту процедуру: «Генерал-майор Потемкин около двух часов слушал на все вопросы отрицательные его, Пугачева, ответы; но вдруг с грозным видом сказал ему: „Ты скажешь всю правду!“ Постучал в колокольчик и по сему позыву вошедшему экзекутору приказал ввести в судейскую четырех моих гренадеров и с ними палача; тотчас приказал гренадерам раздеть Пугачева и растянуть его на полу и крепко держать за ноги и руки, а палачу начать дело; который, помоча водой всю ладонь правой руки, протянул оною по голой спине Пугачева, на коей в ту минуту означились багровые по спине полосы. Палач, увидя оные, сказал: „А! Он уже бывал в наших руках!“ [397]

После осмотра палач переходил к пытке – «подъему». Русская дыба, в отличие от горизонтальной западноевропейской, представляла собой вертикальную П-образную конструкцию. Руки пытаемого заводились назад и продевались в специальный шерстяной хомут, предохранявший кожу на запястьях от обдирания. Прикрепленную к хомуту веревку пропускали через поперечную перекладину, натягивали и поднимали человека за связанные за спиной руки, выворачивая плечевые суставы. Такая «виска» иногда усугублялась «стряской»: для увеличения нагрузки между связанными ногами подвешенного клали бревно, на которое мог встать палач или его помощник. Но возможно, что «стряской» могли называть также способ пытки на дыбе, когда подвешенного сначала поднимали вверх, а потом резко опускали вниз; при этом руки выскакивали из плечевых суставов (в словаре В. И. Даля отмечено: «Встарь стряхивали на пытке, привязывая за руки, выламывая руки и пр., что и называли стряскою»). Вывихнутые руки потом вправляли; однако даже при благоприятном исходе процедуры – отсутствии разрывов связок и внутреннего кровотечения – суставы болели еще очень долго, напоминая о пытке при малейшем движении.

Висевшему на дыбе подследственному зачитывали по «пунктам» вопросы и записывали его ответы: «и с тех распросов и с виски сказал». Если допрашиваемый продолжал упорствовать в несознании, палач приступал к следующей стадии пыточной процедуры – битью кнутом, что обязательно отражалось в протоколе допроса: «Было ему 15 ударов». Наконец, пытаемого на дыбе могли «жечь огнем» – «заплечный мастер» проводил горящим веником по его избитой спине: «Было ему во оном розыску 60 ударов и после розыску зжен огнем, а с огня говорил».

Опытные следователи выбирали, кого именно из участников дела надлежит пытать: «Когда судья в оном злодействе многих имеет пред собою преступников, которых жестоко допрашивать потребно, тогда надлежит ему оного, от которого он мнит скоряя уведать правду, прежде пытать. И буде от сего еще подлинно не уведает, то того, который в злодействе более всех подозрителен явился, прежде всех пытать. Буде же все преступники в равном явятся подозрении, и между оными отец с сыном или муж с женою найдется, тогда сына или жену наперед к пытке привесть». [398]Этот прием, когда на глазах особо упорного подследственного начинали пытать замешанных в дело его друзей или родственников, был очень действенным.

Продолжительность «виски» и количество ударов определялись на месте с учетом телосложения, возраста и состояния здоровья подследственного, согласно «Краткому изображению процессов или судебных тяжб»: «Надлежит ему оных особ, которые к пытке приводятся, разсмотреть, и усмотря твердых, безстыдных и худых людей, жесточае, тех же, кои деликатного тела и честные суть люди, легчее, и буде такой пытки доволно будет, то не надлежит судье его приводить к болшему истязанию». Обычно до начала порки человеку давали повисеть на дыбе до 15 минут, потом наносилось от 5 до 15 ударов кнутом, после чего допрос прерывался на одну-две недели, пока обвиняемый приходил в себя. Количество ударов могло быть сокращено «для того, что они (истязаемые. – И. К., Е. Н.) худы». Всего нескольких ударов хватало, чтобы заставить пожилого человека или женщину признаться в приписываемом им преступлении или подтвердить ранее данные ими показания. Другие подследственные, особенно если их дело вызвало пристальный интерес государя, могли висеть час и больше, как упомянутый Егор Столетов.

Вслед за ответчиком на дыбу часто отправлялся не сумевший толком «довести» донос объявитель «слова и дела». Если оба хоть немного отклонились от прежних показаний, их начинали «перепытывать». Но бывало, что оба стояли на своем насмерть, выдержав по три пытки; тогда, если следователи полагали, что доносчик имел какую-либо «злобу» на обвиняемого, но и последний оказался по делу «весьма подозрителен», их наказывали вместе.

В петровское и послепетровское времена на пытке все были равны. Иногда высокопоставленным господам приходилось даже хуже, чем рядовым преступникам, – борьба за власть в «эпоху дворцовых переворотов» жалости к поверженным соперникам не знала.

Царевич Алексей за два дня до смерти был поднят на дыбу («дано 25 ударов») и вновь «спрашиван о всех его делах». Столько же получил в апреле 1727 года «на виске» зять Меншикова, первый российский генерал-полицеймейстер Антон Девиер, после чего назвал своих «сообщников»: генерал-майора Г. Г. Скорнякова-Писарева, молодого придворного И. А. Долгорукова, церемониймейстера Ф. Санти, генерала И. И. Бутурлина и члена Верховного тайного совета П. А. Толстого – всех, кто не одобрял задуманного Меншиковым брака императора Петра II с его дочерью. Только допрос престарелого Толстого, где он признал, что имел намерение короновать дочерей Екатерины I, проводили дома. [399]Это дело могло навсегда закончить карьеру самого Ушакова – Девиер назвал его среди участников преступных разговоров; но привлеченный к делу генерал отделался временной ссылкой в армию.

В 1740 году в пыточном застенке оказался обер-егермейстер и кабинет-министр Анны Иоанновны Артемий Волынский. После сбрасывания с дыбы его руки оказались выбитыми из плечевых суставов. Получив 18 ударов кнутом, Волынский стал просить о прекращении пытки и начал каяться в «былых винах», хотя и не во всех. Его «конфидент» архитектор Петр Еропкин вначале «запирался», но после «встряски» и «виски» с 15 ударами кнута согласился дать показания на своего покровителя. Его рассказ о составлении генеалогического древа министра с указанием его родства с Рюриковичами послужил основанием для обвинения Волынского в намерении захватить трон.