Скорее всего, в условиях крушения государственной власти провокационные призывы штурмовать винные склады сочетались со стихийным «подъемом» деморализованных солдат и прочей городской публики, не склонной поддерживать «царский» трезвый порядок. Волна погромов распространилась по городу и приняла к началу декабря угрожающий характер. Предпринятые новыми властями меры по выявлению и ликвидации запасов спиртного успеха не принесли: 23 ноября 1917 года призванные для этой цели солдаты устроили новый «штурм» погребов Зимнего дворца, о чем вынужден был доложить Военно-революционному комитету нарком просвещения А. В. Луначарский {4} .
Срочно был создан Особый комитет Петроградского Совета по борьбе с погромами во главе с Бонч-Бруевичем. В те дни Ленин обращался за помощью в Петроградский комитет партии большевиков: «Прошу доставить не менее 100 человек абсолютно надежных членов партии в комнату № 75, III этаж — комитет по борьбе с погромами (для несения службы комиссаров). Дело архиважно. Партия ответственна. Обратиться в районы и в заводы» {5} . 2 декабря 1917 года Петроградский Военно-революционный комитет поставил вне закона производство спирта и всех алкогольных напитков. Население столицы было предупреждено:
«Вина в Петрограде не будет. Те из вас, кто верит в народное правительство и хочет помочь ему поддержать порядок среди трудящихся, не должны:
1) останавливаться около предполагаемых или известных мест хранилищ вина;
2) покупать, брать и хранить вино.
Те граждане, которые нарушат эти указания, — наши враги, и с ними будут поступать по всей строгости революционных законов».
Другое воззвание от 5 декабря призывало немедленно сообщать в ВРК о местонахождении любого хранилища спиртного {6} . Отряды красногвардейцев закрывали рестораны, охраняли склады со спиртом, проводили обыски и ликвидировали конфискованные запасы вин. «По распоряжению Военно-революционного комитета уничтожен ряд винных погребов. Значительный отрад солдат и матросов явился в погреб на углу Вознесенского проспекта и Почтамтского переулка. Бутылки с вином были разбиты, а подвал залит водой. Таким же образом уничтожен огромный винный склад Петрова в доме № 8 по Пантелеймоновской улице, причем разлитое вино выкачивалось пожарными машинами в сточные трубы. Наряд Красной гвардии уничтожил вино, находившееся в погребах клуба по Галерной улице, 41» — такие сводки поместила 1(14) декабря газета «Рабочий и солдат».
Чуть ранее наиболее надежные воинские части и матросы закончили операцию по очистке подвалов Зимнего и спустили в Неву запасы коллекционных вин. «Вино стекало по канавам в Неву, пропитывая снег, пропойцы лакали прямо из канав», — вспоминал события тех дней Троцкий. Аналогичные операции прошли и в Москве, где было уничтожено громадное количество вина из хранилищ бывшего Удельного (дворцового) ведомства. В декабре в столице было объявлено осадное положение. Для наведения порядка применялись самые решительные меры, включая использование бронемашин и пулеметов «для разгона толп погромщиков».
Только к началу 1918 года новая власть сумела справиться с волной анархии. Погромы были прекращены, а спиртозаводы (в 1919 году их уцелело всего 72 из 680 действовавших в 1915-м), как и предприятия других отраслей промышленности, вскоре национализированы; их продукция шла исключительно на технические цели, прежде всего на изготовление пороха. Но народ уже привык обходиться без «монопольки». Не получая промышленных товаров, крестьяне придерживали хлеб до лучших времен и перегоняли миллионами пудов на более удобный для хранения и универсальный при натуральном обмене продукт — самогон.
Борьба за хлеб для промышленных центров и армии заставила советское правительство в 1918 году применять к изготовителям и торговцам сивухой жесткие меры. «Объявить всех владельцев хлеба, имеющих излишки и не вывозящих их на ссыпные пункты, а также всех, расточающих хлебные запасы на самогонку, врагами народа, предавать Революционному суду и подвергать впредь заключению в тюрьме не ниже 10 лет, конфискации всего имущества и изгнанию навсегда из своей общины, а самогонщиков сверх того к принудительным работам», — считал необходимым в то время Ленин {7} . Эти требования были юридически закреплены в декретах в мае 1918-го («О предоставлении Наркомпроду чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими») и декабре 1919 года («О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ») {8} . Второй декрет гласил:
«1) Воспрещается повсеместно в Российской Социалистической Федеративной Советской Республике изготовление без разрешения спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ, из каких бы припасов или материалов, какими бы способами, какой бы крепости и в каком бы количестве спиртовые напитки и вещества ни были приготовлены.
2) Воспрещается продажа для питьевого потребления спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ. Напитки признаются крепкими, если содержание в них винного спирта превышает полтора процента (градуса) по Траллесу. Для виноградных вин крепость допускается не свыше двенадцати градусов…
8) За выкурку спирта в недозволенных законом местах из каких бы то ни было припасов, каким бы то ни было способом, в каком бы то ни было количестве и какой бы то ни было крепости виновные подвергаются: а) конфискации спирта, припасов, материалов, аппаратов и приспособлений для выкурки; б) конфискации всего имущества и в) лишению свободы, соединенному с принудительными работами на срок не ниже 5 лет. Тем же наказаниям подвергаются виновные в соучастии в тайном винокурении и в пособничестве ему, а также виновные в продаже, передаче, приобретении, хранении, проносе и провозе незаконно выкуренного спирта».
Большевистское законодательство оказалось двуличным: с одной стороны, не вводило «сухого закона» и не запрещало изготавливать и потреблять виноградные вина, с другой — предоставляло полную возможность применить карающее пролетарское правосудие. Виноград в Центральной России не произрастал; следовательно, главной целью было воспрепятствовать переводу зерна на самогон. Но у какого же комиссара в ту пору имелся спиртометр для обнаружения превышения градусности; кто из них мог на вкус отличить натуральный напиток от вина ярославского производства? К тому же преследовали не только за самогоноварение (от пяти до десяти лет лишения свободы с конфискацией имущества), карались также распитие незаконно изготовленных крепких спиртных напитков и появление в пьяном виде в общественных местах (лишение свободы с привлечением к принудительным работам на срок не менее года).
26 августа 1920 года новое постановление Совнаркома объявило все имевшиеся на территории РСФСР запасы вина, коньяка и водки «национальной государственной собственностью» {9} . Однако в условиях войны и многократной смены власти на местах эти распоряжения едва ли могли буквально исполняться. Реальная, а не «декретная» история эпохи не дает оснований для утверждения о существовании в те годы сколько-нибудь эффективного «сухого порядка». «Совслужащий» обыватель-москвич Николай Окунев отмечал в дневнике, что и в условиях «диктатуры трезвости» бутылка спирта или самогона была вполне доступным рыночным продуктом для тех, кто мог заплатить за нее.
В 1918 году в Первопрестольной спокойно торговали спиртом по 1500 рублей за ведро, водкой — по 50—60 рублей за бутылку. В январе тот же почтенный служащий «был с одним приятелем в ресторане средней руки. Пришлось познакомиться вот с какими ценами: тарелка ухи из судака — 3 р. 25 к., огурец соленый — 60 к. штука, кусок говяжьего студня (0,5 порции) — 3 р. 25 к и полбутылки спирта, разведенного на 2/ 3водой, — 25 р.». А уже в мае он назвал поход в ресторан «глупостью», поскольку «завтракали так сытно, что через час после него страшно захотелось пообедать, но заплатили по 90 р. "с рыла", это потому (слушайте!), что бутылка полуспирта стоит теперь 150 р., стакан чая 1 р. 50 к., тарелка солянки 10 р. и т. д.».