При этом кабацкое дело пользовалось неизменным покровительством официальных властей — как гражданских, так и военных. Российскому обывателю днем и ночью (торговать по ночам разрешалось распоряжением министра финансов 1838 года {16} ) в любом людном месте был гарантирован кабак или раскинутый полотняный шатер в виде колокола, украшенный вверху елкой, где всегда можно было получить чарку водки; отсюда в народе и укоренилось выражение «зайти под колокол» или «к Ивану Елкину» — «елка зелена денежку дает», говорили в народе про этот бизнес.
В 1846 году части Кавказского воинского корпуса получили приказ командования потреблять только водку откупщика Тамашева с условием, чтобы «непременно пили то количество оной, какое назначено по категориям, к которым войска причислены, и, если можно, более, но никак не менее» {17} . При прокладке железной дороги из Петербурга в Москву Министерство финансов распорядилось допустить питейную торговлю непосредственно в полосе строительства линии — несмотря на сопротивление технических руководителей, чьи аргументы о вредных последствиях такого решения («люди уходят во время самих работ и остаются там по нескольку дней, буйствуя, заводя между собою и жителями драки до такой степени, что нередко привозили их прямо в лазареты в безнадежном положении») оставались безо всякого внимания; подрядчики рабочей силы не были внакладе — за прогулы они вычитали у землекопов по 50 копеек серебром в день {18} .
Действовавшее законодательство продолжало традицию либерального отношения к пьянству.
«Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года признавало опьянение отягчающим обстоятельством при совершении преступления в 112-й статье:
«За преступление, учиненное в пьянстве, когда доказано, что виновный привел себя в сие состояние именно с намерением совершить сие преступление, определяется также высшая мера наказания за то преступление в законах положенного.
Когда же, напротив, доказано, что подсудимый не имел сего намерения, то мера его наказания назначается по другим сопровождающим преступление обстоятельствам».
Таким образом, обвинению предстояло доказать, что «виновный привел себя в сие состояние именно с намерением совершить сие преступление»; что было весьма проблематично. Другие статьи этого кодекса, даже посвященные политическим преступлениям и «оскорблению величества» (в виде «дерзких оскорбительных слов» или уничтожения портретов), напротив, облегчали наказание, если виновный действовал «по неразумию, невежеству или пьянству».
Правда, одновременно — и едва ли не впервые в отечественном законодательстве — осуждалось публичное появление в нетрезвом виде:
«Кто предаваясь пороку пьянства будет в публичных местах или многочисленных собраниях являться в безобразном, противном приличию или даже соблазнительном виде, или будет найден на улице или в другом общенародном месте пьяным до беспамятства, тот за сие подвергается: аресту в первый раз на время от одного до трех дней; во второй на время от трех до семи дней; а в третий раз на время от трех недель до трех месяцев» {19} .
Для чинов полиции в духе типичной для николаевской эпохи регламентации была разработана инструкция с перечнем степеней опьянения для составления протоколов: «…бесчувственный, растерзанный и дикий, буйно пьяный, просто пьяный, веселый, почти трезвый, жаждущий опохмелиться» {20} .
При такой юридической базе любители хмельного чувствовали себя вполне вольготно. Лишь самые крайние обстоятельства могли заставить власти прийти на помощь их жертвам — и то постольку, поскольку российское законодательство и практика предусматривали прямое вмешательство властей в личную жизнь обывателей. Это признавал и автор любопытного документа из городского архива Костромы:
«Любезная супруга Александра! За чинимые мною вам бесчеловечные побои и оказываемые в сожитии несоответственные не только что супружеству но даже и самому человечеству наглые и бесчинные мои поступки, по принесенной вами словесной просьбе господам градскому голове Сергею Петровичу и частному приставу… через команду сего последнего за таковые свои поступки и устранен я для безопасности и самой жизни вашей из дому вашего, каковое устранение почувствовал я сам не только что справедливым, но и необходимым, признаю себя совершенно пред вами виновным и не заслуживающим даже по самому брачному союзу не только что иметь с вами сожитие, но и наименование мужа.
Ныне же по двадцатидневному моим с вами разлучении, совершенно почувствовав всю гнусность моих прежних неистовств, оставя и само рукоприкладствовавшее меня к тому пьянство, изъявляю перед вами… совершенное извинение и раскаяние и прошу принять меня в дом ваш с таковым уверением, что я не только что как прежде до сего какие-либо производить могу бесчинства и наглые поступки, а и еще того менее побои и тиранство, но напротив, буду себя вести соответственно обязанности супружеской, доставлять вам возможное пропитание и спокойствие. Остаюсь с сердечным расположением муж ваш Дмитрий Ш. 28 октября 1826 г.» {21} .
Только неожиданное поражение в Крымской войне заставило «верхи» обратить внимание на неконтролируемую откупную систему. Составленная в конце 1855 года высокопоставленным чиновником Министерства финансов Ю. А. Гагемейстером записка «О финансах России» не только указала на хорошо известные пороки откупной системы, но и подчеркнула, что она препятствует свободному развитию сельской экономики: «В великороссийских губерниях, в коих 33 500 000 жителей, казна сама скупает вино у производителей, платя обыкновенно от 60 до 70 коп. за ведро полугара и отпускает оное откупщикам по 2 1/ 2руб., предоставляя им право продавать вино по 3 руб.; остающаяся затем в пользу откупщиков полтина с ведра должна не только покрывать все расходы по управлению откупом, но дать откупщику возможность взносить некоторую сумму в казну и вознаградить себя за все убытки, могущие произойти от продажи в течение года меньшего количества вина, чем установлено для каждой местности откупными условиями. Весьма понятно, что ничтожная эта выгода не вынесет подобной тягости, а потому откупщикам дано право подслащивать вино и в этом виде продавать его по произвольной цене да, сверх того, взимать пошлину со всех трактирных заведений и с пивоварных заводов.
На этом последнем праве и выезжает откуп в великороссийских губерниях, доставляющий казне чистого дохода до 50 000 000, иди по 1 1/ 2руб. с души. Принимая в соображение, что в этих губерниях расходуется не более 15 млн ведер вина в год, что на них, сверх казенной подати, падают все расходы и барыши откупщиков и проценты, платимые за представляемые в казну залоги, можно себе представить, по каким ценам продается вино надлежащей крепости. Виннооткупная система, действующая в великороссийских губерниях, ограничивает винокурение небольшим числом заводов, препятствует свободной торговле вином, непомерно возвышая цену вина, уменьшает не только его потребление как напитка, но и употребление в разных промыслах, чрезмерно увеличивает расходы по взиманию пошлины и, наконец, ставит правительство в необходимость поддерживать систему, основанную на лжи и обмане» {22} .
Сразу остановить громадную машину откупного хозяйства было невозможно. Но последние откупные торги 1859 года проходили уже в иную эпоху: катастрофа Крымской войны и боязнь массовых крестьянских выступлений заставили правительство Александра II пойти на реформы, призванные модернизировать отсталую, крепостническую державу, в том числе — на отмену архаичной системы питейных сборов. В 1860 году была учреждена специальная комиссия для рассмотрения проблемы.