ИММЕРМАН. Вообще практиковалась такая система, что видных революционных работников не арестовывали, а доводили до того, что сами товарищи их уничтожали, и вот я явился тем козлом отпущения, которого терзали со всех сторон.

Но против фактов не попрешь, и пришлось помаленьку признаваться.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Все-таки, какого характера сведения вы давали охранному отделению?

ИММЕРМАН. Конечно, спрашивали меня обо всем, но я старался говорить то, что мне приходило в голову, и никогда не думал о том, чтобы предавать товарищей. Я был как затравленный зверь, я метался из стороны в сторону и не знал, что предпринять. Последующие десять лет моей жизни говорят за меня: два моих сына воспитаны в духе революции и в настоящее время находятся на фронте.

Чувствуя себя загнанным в угол, провокатор пытался воздействовать на судей сентиментальными пассажами.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Как будто на свете другого места не было, кроме этой проклятой охранки. Вы, революционер, как должны были себя характеризовать?

ИММЕРМАН. У меня были семья и дети, так что условия жизни были невыносимые.

Во время процесса подсудимый без устали украшал свою речь революционной терминологией, пытаясь доказать свою приверженность идеям социализма и коммунизма. В последнем слове он попробовал разжалобить пролетарские сердца судей трескучими фразами о революции.

ИММЕРМАН. Когда наступила Великая Октябрьская революция, когда мне представилась возможность уехать из Советской России, я этого не сделал, посвятив себя воспитанию сыновей, чтобы вместе с ними торжествовать окончательную победу пролетариата. Если вы взгляните на мою прошлую паршивую жизнь, то увидите, что никакой корысти в ней не было, просто одно малодушие и стремление спасти свое несчастное семейство. Если бы вы взглянули в мою душу, то вы убедились бы, что я имею право жить в Советской России. Поэтому я прошу суд, во имя полной и окончательной победы рабочего класса над миром эксплуататоров, во имя уничтожения буржуазного строя, дать мне возможность умереть с сыновьями на почетном посту, защищая великие завоевания Октябрьской революции, так как я ни в коем случае не могу быть врагом Советской России, а буду всеми силами стремиться, чтобы принести ей только пользу. Мне пришлось однажды выступать в защиту товарища Ленина во время митинга. Когда стали говорить, что товарищ Ленин немецкий шпион, я, не раздумывая, вышел на трибуну перед тысячной толпой и объяснил ей, какой наш великий вождь. Это могут подтвердить все рабочие. Если бы я не был предан делу революции, я бы не поступил так. И вот во имя окончательного торжества рабочего класса над буржуазией, я прошу дать мне возможность вновь встать в его ряды и бороться до окончательной победы Советской власти над ее врагами.

Но ревтрибунал не внял заверениям провокатора и приговорил его к высшей мере наказания — расстрелу.

Месяц спустя, по амнистии ко второй годовщине советского Октября, расстрел заменили пятнадцатью годами заключения, к третьей годовщине — пятью и, даже не дожидаясь наступления четвертой, вовсе отпустили провокатора.

Иммерман преспокойно поселился в Москве, работал конторщиком на железной дороге и настойчиво бомбардировал Московский губернский суд заявлениями о снятии с него поражения в правах.

Воистину, неисповедимы пути советского суда. Тысячи и тысячи людей расстреливали по ничтожным поводам, а секретного сотрудника охранки, из-за которого десятки революционеров оказались в тюремном каземате, ожидала милость. Может быть, благодаря умело составленным прошениям, обильно сдобренным верноподданническими словосочетаниями: «полицейские застенки», «столыпинская система провокации», «всепобедное красное знамя Октября», «величайший вождь мировой революции»?..

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 1417.

Нанесение ударов плетью

Комендант чрезвычайного штаба по борьбе с дезертирством товарищ Филиппов и сопровождавший его политком того же штаба товарищ Евдокимов 5 октября 1919 года правили коней в сторону Стрелецкой слободы Буйгородской волости Волоколамского уезда для проверки указа от 30 сентября 1919 года, запрещающего после девяти часов вечера появляться на улице.

Красные командиры беседовали о трудностях революционного времени. Скончался верный соратник Ленина товарищ Свердлов. Поляки захватили Минск, и бои идут уже на подступах к Борисову и Бобруйску. Финны вторглись в советские земли на севере, румыны до сих пор в Бессарабии, Деникин поджимает с юга. Несознательные обыватели с нетерпением ждут Колчака, советские учреждения сплошь оккупированы мелкобуржуазным грамотным классом, участились бунты из-за голода.

А самый главный враг — дезертиры. Призывники в Красную Армию бегут в леса, скапливаются в банды и терроризируют председателей сельских Советов, проводящих мобилизацию. Пора с этим кончать! Пора в беспощадном костре революции сжечь всю сволочь, стерегущую по ночам на лесных дорогах преданных пролетарскому делу командиров…

Проезжая в одиннадцатом часу вечера по Туряевой слободе, красные командиры услышали девичий смех и насторожились. Насторожились не из-за увлечения женским полом, это чувство было ими похоронено до победы мировой революции, а из-за нарушения указа — девицы, судя по всему, веселились на улице, игнорируя приказ вечерами сидеть по домам. Филиппов и Евдокимов повернули коней в сторону звонкого смеха.

Молодые девки, завидев верховых красноармейцев, повскакивали с лавки и упорхнули в ближайшую избу. Но это событие не остановило товарища Евдокимова, он спрыгнул с савраски и ринулся вслед за девками. Но врагвсей компанией ретировался через зады в огороды и растворился в темноте. На занятом политкомом плацдарме удалось обнаружить лишь дочку хозяина дома Серафиму Морозову. Товарищ Евдокимов приказал ей следовать за ним и, когда нарушительница советского указа отказалась покидать родную избу, был вынужден применить к ней физическую силу. Девка нещадно сопротивлялась, но куда ж ей, бабе, да еще полуголодной, против подкармливаемого спецпайками красного командира. Он протащил ее через сени на крыльцо, но тут Морозова уперлась пуще прежнего. Это неповиновение представителю власти вконец озлобило Евдокимова, и он стал охаживать Морозову, словно лошадь, плетью. Потом избитую и уже покорную девку отвезли в ближайший монастырь, переоборудованный под штаб по борьбе с дезертирами, где она и просидела взаперти пять дней, притом первые три без пищи.

Когда наконец Серафиму Морозову выпустили, она прямиком направилась в народный суд четвертого участка Волоколамского уезда с письменным заявлением, в котором требовала наказать ретивого борца с дезертирамиза нанесение ей побоев.

Народный суд рассмотрел заявление потерпевшей и постановил, что так как товарищ Евдокимов лупил плетью Морозову во время исполнения им служебных обязанностей, это дело должно рассматриваться только в революционном трибунале. Ревтрибунал, в свою очередь, постановил следствие прекратить, применив к красному командиру Евдокимову амнистию.

А из уездов шли тревожные телеграммы и пакеты, причиной которых очень часто становились поступки комиссаров и вертящейся вокруг них челяди, сходные с тем, о котором рассказано выше:

«Командиры после занятий разъезжают домой верхом и в экипажах, в то время как в дивизионе нет лошадей для привоза продуктов. Большинство дивизиона настроено против Советской власти».

«Ведется наблюдение за группой, которая подозревается в организации группы "Союза русского народа". Фабрики почти все не работают. Часть стала из-за недостатка сырья и топлива, а часть остановилась для поездки рабочих за хлебом. Совнархоз работает неудовлетворительно. Рабочий контроль почти бездействует. Отношение железнодорожников к Сов. власти пассивное».

«Общее настроение скверное. Почти во всех учреждениях наблюдается засилие лиц, настроенных против Советской власти. Среди ответственных работников замечаются случаи проявления демагогии».