При Петре количество и разнообразие обитателей зверинцев значительно увеличилось. Подробное описание зверинца в Летнем саду в Петербурге мы находим в дневнике голштинского камер-юнкера Берхгольца. Он отметил наличие там большого птичника, «где многие птицы частью свободно расхаживают, частью заперты в… небольших клетках. Там есть орлы, черные аисты, журавли и многие другие редкие птицы. Тут же содержатся, впрочем, и некоторые четвероногие животные, как, например, очень большой еж, имеющий множество черных и белых игл до 11 дюймов длиною» (несомненно, на самом деле это был дикобраз). «Кроме того, — продолжает Берхгольц, — там есть еще синяя лисица, несколько соболей и проч. В высоком домике с восточной стороны множество прекрасных и редких голубей… На воде плавает здесь большое количество самых редких уток и гусей, которые до того ручны, что позволяют кормить себя из рук. По берегу вокруг расставлены маленькие домики, где они, вероятно, запираются на ночь… Далее отсюда, вправо, стоит большая, сплетенная из стальной проволоки клетка с круглым верхом, наполненная всякого рода маленькими птицами, которые целыми группами летают и садятся на посаженные внутри ее деревца» ⁽²³³⁾.

Основание зверинцу в Летнем саду положили диковинные звери и птицы, подаренные Петру I иранским шахом и доставленные в Петербург в апреле 1714 года. Среди экзотических животных находился слон. Когда этот удивительный великан прибыл в Астрахань, сотни любопытных провожали его более сорока верст. В Петербурге перс-погонщик заставил умное животное поклониться до земли перед царским дворцом, чем вызвал бурю восторгов у собравшихся многочисленных зрителей. В столице был сооружен специальный слоновник-загон ⁽²³⁴⁾. Суточный рацион слона включал 34 фунта риса, семь фунтов патоки, столько же коровьего масла, а также от тридцати до шестидесяти калачей. Пяти попугаям, в том числе одному какаду, выдавалось в сутки по 34 фунта сахара, столько же коровьего масла, два фунта муки, два фунта «персидских» (грецких) орехов. Историк Н. И. Павленко с юмором отметил: «Судя по рациону, слон и какаду с попугаями были любителями горячительных напитков. Слону ежедневно выписывалось по ведру простого вина, а птицам — более изысканный напиток — бутылка рейнского. Надзиратели, надо полагать, по-братски делили вино со слоном и птицами» ⁽²³⁵⁾.

Экзотические животные не выдерживали сурового климата и быстро погибали. В 1717 году Меншиков отправил кабинет-секретарю Алексею Макарову, находившемуся вместе с Петром I за границей, печальное известие: «…слон умер, который нимало на ноги вставал, лежал тридцать дней, ничего пищи употреблял, в которой ево болезни кожа на нем вся згнила и облезла. Правда, что немало жаль такого знатного зверя». Та же участь постигла льва, который в январе 1722 года «умре без всякие причины скорым временем», а затем произошла гибель «неведомой породы ежа».

Потери восполнялись новыми партиями будущих обитателей царских зверинцев. В 1718 году русский посланник в Персии Артемий Петрович Волынский получил в Исфахане для отправки в Петербург «зверей, лошадей и птиц», которых, как он сам признавался, ему ранее не приходилось видеть; среди шахских подарков были шесть обезьян, три попугая, два барса, два льва и слон. Правда, последнему не довелось на своей шкуре испытать особенности столичного климата — индийский великан умер еще в Астрахани.

В столицу доставлялись также звери и птицы различных климатических зон России. Архангелогородский губернатор Петр Ладыженский по указу царя прислал шестерых белых медведей. Нарвский комендант получил предписание поймать пару «летучих белок», но смог раздобыть лишь одну живую, а другую — убитую. В астраханских степях и Приазовье были выловлены птицы редких пород ⁽²³⁶⁾. Появился в Петербурге и новый слон, который, вероятно, отличался более крепким здоровьем, чем два его предшественника. Встреча с этим экзотическим зверем описана в дневнике Берхгольца. 25 декабря 1724 года герцог Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский принимал поздравления по случаю своего обручения с цесаревной Анной Петровной; «в числе множества поздравителей, являвшихся в этот день ко двору, находился и здешний большой слон, обязанный во все большие праздники ходить с поздравлениями и зарабатывать на водку своим сторожам, к которым всегда присоединяется еще несколько гвардейских солдат. Он явился в своем богатейшем наряде, увешанный великолепнейшими покрывалами» ⁽²³⁷⁾.

Весьма интересны были четвероногие и крылатые обитатели Екатерингофа. Берхгольц отметил, что там есть «небольшой, но очень хорошенький зверинец, наполненный многими зверьми, которые необыкновенно ручны: двенадцатирогие олени подходили к нам на зов и позволяли себя гладить. Кроме большого числа обыкновенных оленей, мы насчитали там с дюжину ланей, потом смотрели на особом дворе двух старых и двух молодых лосей, довольно больших и ручных. У старых лосей шерсть черно-серая, а у молодых земляного цвета. С виду они похожи на среднего роста лошадей, но хвост имеют, как простые олени, едва заметный.

Ноги у них высоки и копыта сильно раздвоены; брюхо, сравнительно с ростом, вовсе не велико; уши очень длинные, как у лошаков. Самец отличается от самки тем, что у него рога выше и крепче, но зато менее разветвлены, чем у самки» ⁽²³⁸⁾.

Царские зверинцы продолжали пополняться в течение всего правления Петра I, который весьма интересовался живой природой и особенно редкими зверями и птицами, находил отдых в наблюдении за их жизнью.

Домашние любимцы

Государь очень любил собак, но только не охотничьих гончих, которых в то время высоко ценили увлекавшиеся псовой охотой дворяне. К этому занятию он был совершенно равнодушен, считая его пустой тратой времени. Соответственно в Петровскую эпоху при царских дворцах практически не было псарен, в отличие от времен предшествующих и последующих российских монархов. С одной стороны, Петру нравились комнатные собачки, которых он охотно ласкал. С другой стороны, он проявлял интерес к большим собакам новых пород, еще неизвестных в России. В истории сохранились два имени его любимцев: Тиран и Лизетта (см. илл.). Оба они щенками появились у царя одновременно, в 1705 году. Тиран, данцигский большой булленбейсер, вырос огромным псом; собаки этой породы, весьма распространенной в то время в Западной Европе, отчасти напоминали современных бульдогов. Последние представители булленбейсеров исчезли в конце XIX века, успев дать жизнь новой породе, получившей название «боксер». По всей видимости, щенок булленбейсера был прислан царю из Голландии. Тиран сопровождал Петра I в военных походах и поездках и самозабвенно его любил. Государь нередко говорил, что «не имеет более верного друга».

Другая любимица, Лизетта, была маленьким гладкошерстным терьером. Эта порода была уже известна в России, ее представители использовались преимущественно для норной охоты на барсуков и лисиц, а также для истребления крыс. Лизетта была подарена царю А. Д. Меншиковым, который присмотрел веселого симпатичного щенка в Полоцке. Государь был признателен светлейшему князю за живой подарок и в письмах часто называл собачку Лизеттой Даниловной. Надзиратель Императорской кунсткамеры О. И. Беляев отмечал, что «Лизетта очень любила своего хозяина, увидев его, сразу прибегала, ласкалась, прыгала и увивалась вокруг него». Андрей Нартов, сын любимого токаря Петра Великого, со слов отца передает следующий эпизод: «Государь, возвратясь из Сената, видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее и притом говорил: "Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизетта, тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой. Знать, в ней более догадки, а в тех заматерелое невежество"» ⁽²³⁹⁾.

Якоб Штелин в своих рассказах о Петре Великом сообщает драматический и в то же время забавный эпизод, связанный с любимой собачкой монарха. Один из вельмож по обвинению в каком-то серьезном преступлении был посажен в крепость и приговорен к наказанию кнутом. Екатерина Алексеевна и приближенные просили о его помиловании, но Петр был неумолим. Тогда царица решила прибегнуть к хитрости. Она приказала написать от имени Лизетты короткую челобитную, в которой собака будто бы «представляла государю свою бескорыстную верность», доказывала невиновность впадшего в немилость, просила пересмотреть дело и простить несчастного. Эту бумагу засунули за ошейник так, чтобы Петр мог сразу ее заметить. Вернувшись во дворец, император начал гладить подбежавшую к нему любимицу, увидел свернутое трубочкой послание, вынул его, прочитал и сказал со смехом: «И ты, Лизетта, ко мне с челобитными подбегаешь? Я исполню твою просьбу, потому что она от тебя еще первая».