На маленьких баржах вся команда состояла из одного шкипаря, на больших был еще водолей, главной обязанностью которого было наблюдать за количеством воды на дне и своевременно откачивать ее. На хороших баржах — «берлинах» ^[27]и им подобных — для откачки воды с двух бортов ставились деревянные поршневые насосы. На них — всасывающая труба из бревна большого диаметра, просверленного по оси. В ней ходил деревянный поршень, поднимаемый пружинящей доской. На баржах с дровами, несолидной постройки, «на одну воду», и такого примитивного устройства не было. Воду удаляли черпаками на длинной палке. Вода выплескивалась в окно, вырезанное в борту.

Для выгрузки барж нанимались особые артели каталей, носаков и крючников. Катали перевозили груз в тачках. Для каждого рода груза имелся свой тип тачки: для кирпича — в виде платформы, для песка и угля — в виде ящиков.

Для разгрузки барж с пиленым лесом нанимались носаки, на одном плече у каждого была кожаная подушка. Для разгрузки кулей ^[28], мешков и других штучных крупных грузов нанимались крючники.

Как прислуга барж, так и береговые рабочие были крестьяне, их гнала в город нужда. Как-то странно было видеть на наших богатых гранитных набережных бедно, даже рвано одетых людей в лаптях ^[29]. Свою тяжелую работу они даже не могли скрасить песней — в Петербурге это было строго запрещено, следила полиция. Особенно гнетущее впечатление производили катали: черные, потные, с изнуренными лицами, с воспаленными от угольной пыли глазами.

В начале разгрузки палуба баржи была обычно ниже набережной, поэтому на подмогу каталю выходил какой-нибудь помощник, как правило бродяжка, с длинным железным прутом с крючком на конце; на подъеме он подхватывал тачку, за что просил на чай. У всех каталей была интересная традиция: уходили они на отдых (и днем, и на ночь), всегда оставляя тачки нагруженными, устанавливая их одну за другой, чтобы, придя, сразу вывезти их. Другая традиция — тачку с грузом толкали вперед, порожнюю везли за собой.

Работа носаков происходила следующим порядком. Они выстраивались у штабелей досок цепочкой. Второй поднимал за один конец несколько досок и ставил их в наклонное положение, упирающимися передним концом. Первый подставлял плечо с кожаной подушкой ^[30]. Затем второй подставлял плечо, третий ему нагружал и т. д. Носаки ловко находили центр тяжести подаваемого груза и переносили его «на рысях». Особенно тяжело было им при сильном ветре — доски парусило, носаков разворачивало.

Когда груз был в мешках, кулях и вообще крупными «местами», работали крючники ^[31], таская груз на спине, удерживая его своим крюком, отсюда название «крючник». Работа была изнурительной: у причала часто скапливалось несколько барж, и приходилось таскать груз с пятого-шестого судна, а на берегу укладывать в высокие штабеля. Чтобы скорее справиться с работой, крючники брали по 2–3 мешка на спину, а мешок весил около 4 пудов, кули с солью были в два раза тяжелее. Слышались профессиональные словечки-приказы: «Наливай!» — клади на спину, — двое «наливали» третьему. «Даешь!» — кричал крючник, подставляя спину. Одежда крючников — брезентовая куртка с ватной спиной, спереди карманы, по краям обшитые кумачом, медные тщательно начищенные пуговицы «для форса».

Все эти грузчики были сезонниками, жили в ужасных условиях: в тесных грязных помещениях, спали на нарах, часто без подстилки. И это после 12-часового тяжелого труда! ^[32]

Круглый лес приходил в плотах, которые в пределах города проводились буксирными пароходами. Как правило, плот или даже целая гонка из плотов перед мостом бралась буксиром «наотуру», то есть плоты спускались по течению первыми, а пароход после разворота, находясь выше их по течению, спускал плоты на буксире, точно направляя их в пролет моста. Круглого леса в плотах приходило очень много для нужд строек, лесопильных и деревообделочных заводов, бумажных фабрик, частично для экспорта. Плоты ставились под разгрузку или у специальных лесных складов, или фабрик и заводов для их обработки. Разгрузка производилась вручную при помощи веревок, с выкаткой по наклонным слегам, с укладкой в штабеля.

Реки и каналы Петербурга оживлялись своеобразными контурами лайб. Теперь это слово забыто. Лайба — это двухмачтовая или трехмачтовая парусная шхуна ^[33]небольшого водоизмещения. Прибрежные жители Финского залива из Эстонии и Финляндии доставляли на лайбах в Петербург дрова, песок, лес, картофель и даже ягоды. Эти лайбы, управляемые хорошими моряками, загруженные почти до фальшбортов, пускались в плавание в любую погоду, даже при штормах. Они бросали якоря у маяков в устьях Невы и Невок, а также у Синефлагской мели ^[34], поднимали синий флаг, вызывая тем самым буксирный пароход для вывода их к причалам. Многие лайбы проводились под разводные мосты в центр города.

Посмотришь с Калинкина моста вниз по Фонтанке — целый лес мачт с переплетенными снастями. Бушприты лайб прямо лежали на стенках набережных, которые были завалены выгруженным товаром. Любой товар не залеживался, его покупали и увозили, лишь бы цена была посходнее.

Около разгружаемых лайб и барж сновали на лодчонках или бродили по набережной хищники разного рода: «пираты», скободеры и пикальщики. «Пираты» тащили что плохо лежит или поднимали со дна длинными клещами упавшие кирпичи и другой тонущий товар. Пикальщики ходили вдоль набережных с пикалкой и вылавливали плывшие дрова, доски и пр. Пикалка — это деревянная колобашка, на одном конце которой было кольцо с веревкой, на другом торчал гвоздь. Пикальщик нацеливался, бросал свою пикалку в полено и вытаскивал его. Так он заготовлял себе дрова на зиму. Пикаленьем развлекались и мальчишки более состоятельных родителей, но они не уносили добычу домой, а отдавали ее нуждающимся собратьям. Скободеры тайком вырывали из барж скобы, петли, барочные гвозди.

С наступлением теплой погоды закипала жизнь в яхт-клубах ^[35]и на территориях гребных обществ: ремонтировались, красились яхты и лодки, просушивались и чинились паруса — спортсмены готовились к открытию сезона. Самым привилегированным был Санкт-Петербургский императорский яхт-клуб на Крестовском острове. Скромнее был Невский яхт-клуб, гавань которого находилась на Шкиперском протоке, около кроншпицев ^[36]Галерной гавани Васильевского острова. Остальные клубы принимали членами скромных тружеников и рабочих.

Каждый яхт-клуб имел свой флаг и форму, а каждый судовладелец — свой вымпел. У более богатых и привилегированных яхт-клубов и форма была побогаче. Например, командор и вице-командор Императорского яхт-клуба при полном параде надевали треуголку, морской вицмундир ^[37]и кортик, совсем как адмиралы настоящей эскадры начала XIX века. Гребные общества тоже имели форму, только более скромную.

Ремонт, окраска и спуск на воду в богатых яхт-клубах производились рабочими, а сами суда обслуживались матросами. В других клубах все эти работы и обслуживание осуществлялись самими спортсменами-любителями.

В мае яхт-клубы назначали открытие, так называемый подъем флага. В богатых клубах суда, украшенные флагами, выводились на рейд. На открытие приезжали особо почетные гости. Торжество начиналось молебствием. Вся публика собиралась вокруг береговой мачты. Звучали речи, сначала командоров, излагавших в высоком стиле задачи, цели и планы нового сезона, благодарили гостей за честь прибытия. Речь заканчивалась здравицей в честь парусного спорта и пожеланиями его процветания. Потом произносили речи гости, превозносившие хвалу яхт-клубам и особенно командорам. Речи покрывались аплодисментами, тушами оркестра и криками «ура!». Затем звучала громовая команда: «На флаг!» Наступала самая торжественная минута. Все замирало. Эту тишину наконец разрезала команда: «Флаг поднять!» Флаг комочком летел к вершине гафеля ^[38]и там сильным рывком фала ^[39]в умелых руках боцмана раскрывался и трепетал на ветру. Оркестр играл гимн, все кричали «ура!». Старинные, сохранившиеся еще в яхт-клубе пушки палили, салютуя торжеству. В клубах гребных обществ это событие праздновалось скромнее — без молебствия и пушечной пальбы.