Ну а моя «космическая одиссея» еще не закончилась! После того как я чуть пришел в себя, я при очередной командировке на Байконур подошел к Сергею Павловичу Королеву. Он, очевидно, знал о моем отчислении, внимательно и с пониманием ко мне отнесся: выслушал и дал команду, чтобы меня включили в группу гражданских специалистов — кандидатов на полеты в космос от его организации. Такая группа под руководством известного летчика-испытателя Сергея Анохина готовилась на фирме Сергея Павловича.
А я некоторое время продолжал упорную борьбу с медиками, хотя и чувствовал, что это все бесполезно. Один из своих отпусков я потратил на то, что фактически работал испытателем центрифуги госпиталя в Сокольниках, когда ее поставили на профилактический ремонт (мой «добрый гений» Вярдо помог). Тренировался, старался поддерживать спортивную форму и сохранить боевой настрой.
А моя последняя попытка вернуться в ряды будущих героев космоса связана с некоторыми лирическими воспоминаниями, ярко подтверждающими старую как мир мысль о том, что женщины не только толкают нас на героические поступки, но и являются причиной многих наших бед и разочарований. Это, конечно, если женщины занимают в твоей жизни не последнее место!
Собралось нас в Институте медико-биологических проблем, где проходили отбор гражданские кандидаты, человек 10–15: инженеры, медики, молодые ученые. Программа испытаний была чуть проще той, что была в госпитале ВВС. Во всяком случае, я проходил ее легко и свободно. Чему-то меня все же научили в Звездном городке. Моим ведущим врачом была симпатичная молодая женщина. Звали ее, кажется, Света. Я, конечно, не рассказывал ей про мое житье-бытье в Звездном, но меня так и распирало и подмывало (молодо-зелено!) сказать врачу, что я не простой абитуриент, что ее, так мне казалось, должно было приятно удивить. Но остатки трезвого рассудка подсказывали мне, что этого делать не следует.
В общем, прошли весь цикл испытаний с положительными результатами человека три-четыре, включая, конечно, и меня. Пригласил нас главврач, поздравил с успешным окончанием испытаний и сказал при этом, что нам остается пройти еще центрифугу, но ее у нас нет и испытания будем проводить в Томилине через три-четыре дня. А пока отпускаем вас домой, ведите себя хорошо, не нарушайте режим. Вот это да! Мне опять предстоит встреча с томилинской центрифугой. Это меня не радовало. Но взволновало меня совсем другое! Ладно я, но ведь я же подвожу своего лечащего врача, она же не знает, что я уже бывал в Томилине и результаты для меня там не очень утешительные. Гонимый такими благородными мыслями, я зашел в кабинет к Свете и на одном дыхании все ей рассказал! Она молча, без комментариев, выслушала мою космическую одиссею. Странно! Я, честно говоря, ждал другой реакции. Утром следующего дня сижу уже на работе и вдруг — звонок. Звонят из института и просят срочно приехать. Спрашиваю: «Что, уже на центрифугу?» — «Пока нет, но приезжайте». Приезжаю, захожу в кабинет главврача — сидят человек семь врачей, во главе — мой бывший лечащий врач — герой дня, разоблачивший происки космического авантюриста. Мне вежливо объяснили, что, просмотрев еще раз мои результаты, комиссия не сочла возможным допустить меня до центрифуги. У меня хватило мужества и такта сказать всего лишь «Счастливо оставаться!» и, даже не взглянув в сторону Светы, гордо выйти из кабинета. Все это было года через три-четыре после моего отчисления из отряда космонавтов.
А пока 14 декабря 1964 года — последний день моего пребывания в Звездном городке. Торжественного построения части и банкета по случаю моего ухода почему-то не было. Ободряющих слов поддержки и сочувствия со стороны уже бывших коллег тоже что-то не помню. Сдал пропуск и иду домой с горькими мыслями в голове: два года позади, возвращаюсь к тому, с чего начинал, — в родной дом, к старой своей работе. Вхожу в подъезд дома, на лестничной площадке курит Петр Колодин, увидел меня и говорит: «Эдуард! Зайдем к Жолобову, там сидит симпатичная девушка, давай познакомлю». Зашли. Вижу — Галя, моя давнишняя знакомая, с которой я случайно встретился в первый день моего пребывания в Звездном. Значит, судьба!
Прошли годы, а потом уже и десятилетия. Все это время незримые, прочные нити связывали меня со Звездным, с моими бывшими коллегами по отряду, с их семьями. Вместе с ребятами я радовался их победам, огорчался поражениям, скорбил по поводу гибели Георгия Добровольского. Мне равно приятно общаться и с героями, и с неслетавшими, и летчиками, и инженерами. Надеюсь, что это взаимно. И еще. Ребята нашего отряда оказались верными старожилами Звездного. Все вместе, на глазах друг у друга. В этом есть и положительные, и отрицательные моменты. Но это уже отдельная тема. Я же льщу себя надеждой на то, что каждый мой приезд в Звездный, каждая наша встреча, запланированная или экспромтом, — это совместный экскурс в нашу уже далекую, но такую прекрасную космическую юность. Мне кажется, что в представлении ребят я выступаю как хранитель и носитель этих воспоминаний. Если это так, то обязуюсь выполнять эту почетную миссию и дальше. Хотелось бы верить, что не только мне приятны эти наши встречи.
Мы впереди планеты всей
Да! Возвращаться в коллектив, который пару лет назад с помпой отправлял тебя на борьбу за космические высоты и геройские звания, оказалось значительно сложнее, чем крутиться на центрифуге. Мне предлагали после отчисления остаться в Центре в должности инструктора с окладом даже выше того, что я имел, работая военпредом. Но я гордо отказался. А может быть, и зря. Несколько лет спустя после моего ухода у американских коллег был аналогичный случай: космонавта (фамилию запамятовал) отчислили почти по тем же причинам, что и меня, он остался инструктором, подтренировался и все же в космос слетал. Ладно. Все, что ни делается, делается к лучшему. Хорошая народная мудрость, помогающая спокойно перенести все житейские невзгоды, ошибки и превратности судьбы. Спасибо Михаилу Наумовичу Брегману — он с пониманием отнеся к моему положению и моральному состоянию и взял меня обратно в военное представительство. Торжественного сбора по случаю моего возвращения не было, все прошло тихо и скромно. Правда, находились отдельные друзья-приятели, которые, пусть даже и без злого умысла, но все же «подкалывали» меня по случаю несостоявшегося геройства. Старался на это реагировать спокойно, не всегда, правда, получалось.
За два года моего отсутствия в институте многое изменилось. Во-первых, сам институт переехал на новое место — в район теперешней станции метро «Калужская», а тогда далекой окраины Москвы. Мои друзья-военпреды продолжали заниматься разработкой и испытанием систем управления для боевых ракет. Мне там места не нашлось, о чем я очень сожалел: знакомый, отлаженный коллектив разработчиков, испытателей, смежников. И меня, как «специалиста» по космосу, бросили на контроль разработки системы управления новой грандиозной программы — создание лунных орбитальных (программа Л-1) и посадочных (программа Л-3) кораблей. Не могу сказать, что с энтузиазмом, но стал потихонечку втягиваться в работу. Схема действий военпреда, контролирующего космическую тематику, аналогична контролю разработок по боевой тематике, она до боли знакомая и до мельчайших деталей отработанная. Опять проекты, чертежи, схемы, жаркие споры с разработчиками, ночные бдения на стенде, длительные командировки на полигон, но уже не на так полюбившуюся мне вторую, а на сорок первую площадку, где собирался и испытывался очередной «Зонд» перед отправкой его для стыковки с «Протоном». Кстати, в одну из очередных командировок на полигон из Москвы пришло известие о том, что мне присвоено очередное воинское звание «инженер-майор». Вот я уже и старший офицерский состав! Банкета не было, но хороший товарищеский ужин постарался организовать. Учитывая, что «сухой» закон на полигоне еще не отменили, пришлось ограничиться традиционным «техническим продуктом».
Это был период, когда в отечественной космонавтике произошло существенное продвижение вперед практически во всех тематических направлениях. Причины и поводы здесь были разные. Прежде всего, это, как тогда говорили, противоборствующие страны вышли на новый виток гонки вооружений. А «движителем» технического прогресса в те времена продолжал оставаться хрущевский лозунг «Даешь ракеты!». Ну и конечно же плодотворный труд уже многочисленных к тому времени институтов, конструкторских бюро, промышленных организаций, в которых трудились молодые энтузиасты в новой и интересной области деятельности: создание ракетно-космической техники. Кстати, не бескорыстно. Молодой специалист, попавший в закрытый НИИ или КБ по этой тематике, получал как минимум в два раза большую зарплату, чем простой инженер, предел мечтаний которого на ближайшие пять лет после окончания вуза были 120–130 рублей. И что немаловажно, появились конкуренты и у патриарха отечественного ракетостроения Сергея Павловича Королева. А этому, в свою очередь, способствовали его неудачи в реализации лунной программы. Вот здесь-то во всей красе и проявилось это самое извечное соперничество между нами и Америкой в вопросах «кто впереди планеты всей» в части освоения космического пространства.