Или вот еще пример того, как маленькая незапланированная вводная может в условиях сурдокамеры вывести испытуемого из спокойного состояния и чуть не сорвать эксперимент. Испытания проходил кто-то из нашего отряда (кажется, Кугно). Его отсидка совпала с торжествами, которые проходили в Звездном по случаю свадьбы Терешковой с Николаевым, где среди приглашенных был Королев. Естественно, что Эдуард об этом знаменательном событии ничего не знал. В виде исключения Сергею Павловичу разрешили переговорить с испытуемым. «Как дела?» — «Нормально». — «Желаю успеха». — «Спасибо». Вот и весь, собственно, разговор. Сергей Павлович вернулся к свадебному столу. А для Эдуарда потянулись часы мучительных размышлений и терзаний. «Почему вдруг Королев оказался в воскресный день в ЦПК? Может быть, что-то случилось? Почему он разговаривал со мной? Может, меня уже начали готовить к полету? Или меня уже снимают с испытаний? Почему? Что я не так сделал или где нарушил инструкцию? В чем я виноват?!» У парня подскочил пульс, поднялось давление. Врачи настроены досрочно прекратить испытания. Еле-еле Эдуард пришел в норму. Так что вольготная жизнь в маленькой однокомнатной квартирке может иметь при соответствующих обстоятельствах явно нежелательные последствия. Иногда и трагические. В марте 1961 года при испытаниях в сурдокамере погибает Валентин Бондаренко. В камере с повышенным содержанием кислорода возник пожар. А в 1979 году также в сурдокамере случайно был поражен электротоком и получил серьезную травму головы Александр Викторенко. Вопрос ставился не только об отчислении из отряда, но и о списании его вообще с летной работы. Но Александр сумел победить недуг и доказал врачам, что рано на нем ставить крест. Александр Викторенко четырежды (!) побывал в космосе и имеет суммарный налет около 500 суток. Так что не такой уж «безобидной» была эта наша сурдокамера!
Из остальных видов в общем-то многочисленных специальных испытаний и тренировок, которым подвергали нас в Звездном городке, пару слов хочется сказать о термокамере, парашютных прыжках и конечно же о центрифуге, испытания на которой закончились для меня плачевно.
В сегодняшнем представлении термическая камера — это компактная баня-сауна с температурой горячего воздуха до 80–90 градусов. Цель испытаний — за какой промежуток времени у испытуемого температура тела поднимется на один-два градуса. Руководил этими испытаниями очень симпатичный человек и уважаемый нами врач Анатолий Александрович Лебедев, а медперсонал его лаборатории состоял из очаровательных молоденьких девушек (по заявлениям Анатолия Александровича, такой подбор медперсонала — пример научной организации труда), среди которых особо выделялась Лялечка Барахнина, в которую все мы, включая и ее начальника, были тайно, но безнадежно влюблены. Это существенно скрашивало те муки, на которые мы шли. Если сегодня в сауну мы идем практически в чем мама родила, то в термокамеру нас сажали в теплом комбинезоне, сапогах и шлемофоне. Сидишь в кресле, боишься лишний раз пошевелиться, единственная радость — в наушниках слышится легкая музыка (по твоему заказу) да периодически, через 10–15 минут в камеру заходит Лялечка, наряд которой почти соответствует (или мы это домысливали) нормальному представлению о сауне, и устанавливает тебе в рот термометр: меряет температуру. Это единственные мгновения, когда ты думаешь, что ты на пляже и с тобой рядом загорает очаровательная подруга. Все остальное время это тяжелейшие испытания, которые длятся 40–50 минут! Если за это время температура все же поднялась хотя бы на один градус, то ты, вот уж действительно как ошпаренный, выскакиваешь из камеры. Нет необходимых температурных показателей — подержат еще сколько сможешь вытерпеть, а если и за это время не выдашь то, что от тебя требуют, то сразу попадаешь под большое подозрение врачей. Думаю, что тот, кто ходит часто в сауну, хорошо меня понимает. Со временем эти испытания были исключены из программы подготовки.
Если в остальных, пусть даже и «экзотических» испытаниях время стерло отдельные детали, оставив лишь кульминационные моменты, то уж парашютные прыжки сохранились в моей памяти почти с мельчайшими подробностями!
До прихода в отряд практически все инженеры, включая и инженеров, пришедших из ВВС, парашюты видели лишь в кино или на картинках. Поэтому мы с замиранием сердца, а точнее, со страхом ждали этих испытаний: хватит ли мужества и силы воли пойти на этот подвиг? А вдруг в последнее мгновение перед прыжком страх победит и ты не покинешь самолет? Позор! О каких космических полетах после этого может идти речь! Сразу подам рапорт о списании. Вот такие мысли бродили у меня (наверное, и не только у меня) в голове мартовским утром 1963 года, пока автобус вез нас — семерых инженеров-слушателей по заснеженным дорогам Подмосковья из Звездного городка в Киржач, где нам и предстояло испытать самих себя. С нами были инструкторы, врачи и конечно же Николай Федорович Никерясов — для поддержки нашего морального духа. Молодец наш командир! Он с нами всегда и везде. С шутками, прибаутками он всегда нас поддерживал и словом и делом. Надо будет — сядет со мной в сурдокамеру, прыгнет с парашютом, покрутится на центрифуге. Возглавлял эту экспедицию Николай Константинович Никитин — заслуженный мастер спорта, мировой рекордсмен по парашютным прыжкам. В книгах и воспоминаниях летавших и не летавших космонавтов об этом человеке написано достаточно много. Не буду повторять. Одно только скажу. Николай Константинович — своеобразный педагог, который умел одному ему известными способами и методами настроить новичка на прыжок, да так настроить, что тот с радостной улыбкой на лице вываливался из люка самолета в бездну. Правда, когда со временем появились фильмы о подготовке космонавтов, то та часть, где съемки шли на борту самолета и где Никитин давал свои «напутствия» очередному прыгуну, шла, как правило, в не озвученном варианте. Но какие это были напутствия! Вот уж действительно богат и могуч русский язык!
В Киржач прибыли где-то уже в сумерках. Быстренько разместились и сразу в ангар — потрогать, пощупать парашют. Вот купол, вот стропа, это одевается так, а это так отстегивается, это кольцо, за которое надо не забыть дернуть, а это запасной парашют (так, на всякий случай). Пока еще светло, дружно, под командой Николая Федоровича выскочили на улицу и поболтались на тренажерах: повисели в лямках, попрыгали с подмостков — говорят, полная имитация приземления. И когда совсем уж стемнело, пошли в гостиницу, поужинали и легли спать.
Я, конечно, расскажу о своем первом прыжке, но, опережая события, хочу сказать, что к 11 часам следующего дня у каждого из нас было уже по два (!) прыжка. Это один из методов Никитина подготовки парашютистов. Говорили, что после наших прыжков за такие «эксперименты» он получил взыскание. Охотно этому верю, так как по всем авиационным и медицинским нормам разница во времени между первым и вторым прыжками должна быть не менее… месяца. Это для того, чтобы снять стресс первого прыжка и прийти в себя.
Ну а теперь о моем первом прыжке. С нами вместе прыгали Юрий Гагарин и Павел Беляев — наверстывали упущенное, по каким-то причинам они отстали по парашютным прыжкам от своего отряда. Когда нас, уже девятерых человек, построили для посадки в самолет, то я почему-то оказался последним (по росту, видно, не прошел или до последнего оттягивал момент посадки), ну и как это и положено — мое место в самолете оказалось с краю, у самого люка. А это значит, что я прыгаю последним, и все мои товарищи покидали самолет прямо перед моей физиономией. Насколько позволяло мне мое психологическое и моральное состояние, то есть если я еще в состоянии был что-то соображать, я наблюдал за прыжками моих коллег. Ну, «старички» — Юрий Алексеевич и Павел Иванович прыгали, что называется, играючи. Из нашего отряда первым прыгал Лева Демин — старший у нас и по возрасту, и по должности. После того как завыла сирена и загорелась красная лампа, Лева как-то инстинктивно отпрянул назад, но, получив «заряд» из уст Николая Константиновича, смело ринулся в бездну. Дальше пошли один за одним Юра Артюхин, Виталий Жолобов, Владик Гуляев, Петя Колодин, Эдик Кугно. И все без единой задержки, с суровой решимостью на лице. Ну что мне оставалось делать! Когда завыла сирена (ну и звук же у нее!), я, даже не услышав ласковых слов Никитина, с замиранием сердца и с закрытыми глазами вывалился из самолета! Через мгновение, когда сознание вернулось ко мне, смотрю — самолета нет, я один в голубом небе, что-то надо делать. А ничего не надо было делать. Сработал автомат, меня довольно-таки сильно тряхнуло, и я стал раскачиваться в стропах парашюта. «Спокойно!!! Спокойно!!!» — заорал я сам себе и парашюту. Впрочем, это я думаю, что заорал, по-моему, эту решительную фразу я произнес шепотом осипшим от страха голосом. И тем не менее парашют и я успокоились. Когда я робко поднял голову вверх, то увидел огромный купол парашюта, целые, не запутавшиеся стропы, а я сам не вывалился из подвески и занял вроде бы правильное положение: голова — в сторону космоса, ноги тянутся к земле. Все как учили. Далее я стал готовиться к встрече с землей. По инструкции за 20–30 метров до земли нужно подтянуться на стропах, что вроде бы смягчает удар при приземлении. Посмотрел вниз — ровное белое поле. Я не стал ждать положенных метров, решил подтянуться заранее. Думаю, что сделал это метров за 150–200 до земли. Руки уже трясутся, в глазах — круги, а долгожданной встречи нет и нет. Когда сил уже не стало, плюнул на все, расслабился, и в это мгновение мое тело встретилось с землей. На выполнение следующего пункта инструкции — потянуть за стропу и погасить купол — у меня уже не было сил. Снегу много, я в теплом меховом костюме, унтах, сложил усталые руки на груди и со словами «Я на земле. Жив. И это главное» тронулся в путь. В этот день был ветерок, и раскрытый купол парашюта здорово потаскал меня по летному полю, пока аэродромные мужики, изрядно погонявшись за мной на вездеходе, не погасили купол руками. Через пять минут я уже докладывал Никитину: «Товарищ полковник! Старший лейтенант Буйновский совершил свой первый парашютный прыжок!» Не дав нам опомниться, на нас надели новые парашюты и вновь посадили в самолет. Схема и технология второго прыжка аналогична первому. Правда, я уже не орал в воздухе и вездеход за мной не гонялся. Минут через 45 я вновь докладывал Никитину об успешном завершении уже второго прыжка.