Москва готовилась встретить 24-ю годовщину Октябрьской революции. Серые холодные дома, занавешенные окна, ежедневный вой сирен воздушной тревоги, пулеметные очереди, артиллерийские разрывы в небе в перекрестье прожекторов.

В тот день я сидел в кабинете в здании бывшего Наркомата заготовок в Уланском переулке, где размещался штаб Московского корпуса ПВО. Я работал старшим оперуполномоченным особого отдела корпуса. Зашел секретарь отдела и сказал, чтобы я срочно явился к Масленникову. Без всяких предисловий тот приказал мне вызвать оперуполномоченного Долбилина с материалами на рядового Н-ского стрелкового полка Дмитриева. Потом, помедлив, добавил: — На Красной площади страшная неприятность…

Долбилин явился минут через тридцать и наскоро рассказал мне о происшедшем. Из засады у памятника Минину и Пожарскому боец Дмитриев несколько раз выстрелил по машинам, выезжавшим из Спасских ворот. Одна пуля разбила фару в машине Микояна. Люди, к счастью, не пострадали. Дмитриева тут же схватили дежурившие на Красной площади работники НКВД.

Незадолго до этих событий Дмитриев был переведен из зоны охраны Рублевского водохранилища в свой полк в Москву. В день покушения дежурил в гараже полка, расположенном недалеко от Красной площади.

Дмитриев родился В Москве в 1910 году в рабочей семье, родители его проживали в Москве, до этих пор никакими компрометировавшими его материалами органы не располагали.

Случившееся потрясло меня. Стрелять по правительству, когда враг на подступах к городу! Все руководство страны для нас умещалось тогда в родном слове — Сталин. Первый вывод напрашивался сам собой: значит, есть организация, которая сумела это совершить.

Вскоре вместе с Масленниковым мы были в здании НКВД. Привели Дмитриева. Среднего роста, среднего телосложения, круглолицый и темноволосый. Передо мной стоял мой ровесник. Растерянности или страха на его лице на было.

Первый вопрос задал начальник Управления НКВД Евсеичев:

— Что вас заставило совершить это преступление?

Дмитриев отвечал твердым голосом, полный уверенности в правоте своих действий. Я хорошо запомнил его слова.

— До войны, в газетах, по радио, в выступлениях руководителей всегда говорилось, что если начнется война, мы будем воевать на территории противника. Немец все дальше лезет, смотрите, уже до Москвы дошел. Поэтому я решил совершить свой суд за обман народа.

— Вы руководствовались своим мнением или выполняли чье-то задание? — спросил Евсеичев.

— Это было мое собственное решение.

Никто из нас не верил, что человек может решиться на такой отчаянный поступок в одиночку, но Дмитриев категорически отрицал свою принадлежнрость к какой-либо организации.

В тот же день я отправился к месту прежней службы Дмитриева в Рублево. Командир и сослуживцы Дмитриева отзывались о нем только положительно. В допросах прошла вся ночь. Вернувшись в Москву утром 7 ноября, я пошел к Масленникову, но тот был в отъезде, и заместитель начальника отдела Фетисов разрешил мне отдохнуть до его возвращения, никуда не отлучаясь.

Но день все же, несмотря на войну, был праздничный, и я решил ненадолго отлучиться и навестить своего сослуживца. Вместе пообедали и выпили по случаю праздника немного спиртного.

Бессонная ночь дала о себе знать, я прилег на диван, попросив товарища разбудить меня через пару часов, и крепко заснул.

Мне снился сон, что меня всюду разыскивает дежурный по отделу. Проснулся. Рядом, на топчане, спал мой товарищ. Часы показывали час ночи.

В ужасе, я побежал в отдел. Оказывается, тут уже подняли тревогу, разыскивая меня, и едва я вошел в кабинет Масленникова, он набросился на меня с бранью… В общем, итогом был мой перевод в другую часть, в особый отдел противовоздушной артиллерийской дивизии и больше к делу Дмитриева я отношения не имел.

Спустя несколько месяцев я узнал, что дело это закончено. Рядового Дмитриева судили по законам военного времени…

(Кожухов Ф.С. Покушение на Сталина в 41-м году. Совершенно секретно, N 4, 1994).

В СЕНТЯБРЕ 1944 ГОДА ОНИ ЕДВА НЕ ВЗОРВАЛИ СТАЛИНА

5 сентября 1944 года. Ночь. Пустынный перекресток у поселка Карманово Смоленской области. На посту — старший лейтенант милиции Ветров. Он в промокшей шинели. Глаза слипаются от усталости. Его подняли по тревоге: над линией фронта обстрелян немецкий самолет. И Ветров третий час стоит на раскисшей обочине, ведя наблюдение.

Машины, повозки… Тормозит мотоцикл, на котором двое военных — майор и его спутница, младший лейтенант. На груди майора — звезда Героя Советского Союза. Взяв до-ументы, Ветров читает: «Таврин П.И. зам. начальника ОКР „Смерш“ 39-й армии, 1-го Прибалтийского фронта». На войне было неписаным правилом: офицерам такого ранга вопросов не задают.

Но Ветров спросил: «Из Прибалтики на мотоцикле добираетесь?». «Это что за вопросы!» — прикрикнул майор. Однако его заносчивость Ветрова не смутила. «Странно, — подумал он. — Всю ночь дождь, а майор и его спутница не промокли». «Прошу вас заехать в Карманово. Нам нужно сделать отметку, что вы выехали из нашей зоны». «Вам тут в тылу делать нечего!» — возмутился майор. Но на подмогу к Ветрову уже бежали сотрудники, дежурившие поодаль.

Все документы Таврина были в порядке. В райотделе НКВД майор показал удостоверение и телеграмму Главного управления «Смерша», по которой выехал в Москву. Тем не менее старлей Ветров, выйдя в другую комнату, сумел через Гжатск связаться — мгновенно! — с Москвой. Было 5 часов утра, но милиционеру быстро ответили: в штабе 39-й армии Таврин не значится, в Москву его не вызывали. Ветров бросился к мотоциклу «майора» и обнаружил в коляске 7 пистолетов, гранаты, мину, оружие неизвестной конструкции, 116 печатей, бланки документов…

На самом деле он был Шило Петр Иванович. Перед войной в Саратове его, бухгалтера, осудили за растрату. В тюрьме Шило сколотил группу и организовал побег. По фиктивным справкам получил документы на Таврина. Был призван в армию. Воевал. В мае 1942 года на фронте его вызвали в особый отдел и спросили: по каким мотивам изменил фамилию? В ту же ночь Шило-Таврин перешел линию фронта и сдался в плен.

Случай в его судьбе. Дождь заливает потолок и стены барака, Петр Шило приносит кипятку простуженному напарнику по нарам Жоре, шоферу из Москвы. Они держатся вместе. Осторожные разговоры по ночам. «Таврин» не поверит, узнав, что перед ним — бывший член Военного совета 24-й армии Георгий Николаевич Жиленков. Вскоре он исчезает из лагеря и становится правой рукой генерала Власова.

Летом 1943 года Шило-Таврин увидел Жиленкова в Летниц-ком лагере. Под музыку, поднявшись на деревянный помост, тот призывал вступить в армию Власова. После «агитки» Петр Шило подошел к Жиленкову. «Я о тебе позабочусь, — скзал бывший сокамерник — Нам нужны надежные люди».

Из протокола допроса П.И.Шило: «В последдних числах августа 1943 года я был доставлен в Берлин к полковнику СС Грейфе. Он выяснил причины, побудившие меня дать согласие на сотрудничество с германской разведкой, после чего рассказал о заданиях, которые могут быть мне даны для работы на территории СССР. Он сказал, что может использовать меня для разведки, диверсии и террора».

Его готовили в Берлине ровно год. Тщательно продумывали «легенду». Он должен был появиться в Москве как Герой Советского Союза. Кроме Звезды Героя, в немецкой разведке ему выдали орден Ленина, орден Александра Невского, два ордена Красного знамени, орден Красной Звезды и две медали «За отвагу». Образ «героя» продумывали до деталей. В кармане кителя Шило-Таврин будет носить стершийся на сгибах номер «Правды».

Его отпечатали в берлинской типографии. В подлинный номер газеты втиснулся очерк о подвигах Таврина на фронте.

Впрочем, о боевых ранениях в немецкой разведке позаботились тоже. В госпитале под наркозом хирурги сделали на теле Таврина три глубоких надреза.

Из протокола допроса П.И.Шило: «Мне было указано, что мои документы абсолютно надежны и что по ним я могу проникнуть в Москву, не вызвав подозрений.