— Вот как! Но чего желаю я? — Я как раз видела смысл в том, чтобы притворяться. Не годится мне показывать свою заинтересованность. Все должно свершиться на моих условиях. — Я вовсе не убеждена в том, что хочу избавиться от власти Людовика надо мной просто ради того, чтобы вручить эту власть вам. Что я выигрываю в таком случае?

Ответ Анри поражал непростительной прямотой:

— Вы желаете вернуть себе свободу. Вы хотите возвратить себе власть и независимость. И нуждаетесь в мужчине, который не допустит, чтобы у вас мгновенно выхватили из рук то, чего вы добьетесь. А выхватить может какой-нибудь худородный барончик, у которого нет ни характера, ни мозгов — таком затащит вас на свое брачное ложе и согласия не спросит.

— А вы обладаете и характером, и мозгами? — не удержалась я от удовольствия спросить.

Он взглянул на меня так, что казалось, прожжет дыру в моих одеждах.

— Я вам не какой-нибудь худородный барончик!

Вот так!

— Нет гарантий, что я смогу добиться развода, — сказала я, недовольно поджав губы. — Людовик все колеблется и никак не может принять решение.

По губам Анри скользнула саркастическая улыбка — это я уловила, хотя он снова повернулся лицом к алтарю.

— Не сомневаюсь, что женщина, наделенная вашими способностями, может убедить его.

— Не согласны аббат Сюжер и Галеран, — приоткрыла я истину.

— Старик и евнух! — Теперь в его голосе слышалось нетерпение, первые нотки гнева. — Людовик не в том положении, чтобы отказывать вам. Не позволяйте ему этого. Больше всего ему нужен сын, а Бог не дает такого благословения вашему союзу. Брата же своего Людовик не выносит, его едва не тошнит при мысли о том, что корона достанется боковой ветви рода.

Это было правдой. Анри искусно подвел итог разговора. Но я все-таки не хотела выглядеть слишком покорной. Покорность вообще не в моем характере, и я не стану бросаться в объятия этого человека, пылая благодарностью.

— Людовик не станет слушать меня, если его отвлекут другие заботы — например, если вы будете с ним воевать.

— Мы не будем с ним воевать. — У меня брови взлетели от такого заявления, и Анри, должно быть, уловил это. — Поверьте. Отец сумеет договориться с Людовиком.

— Я должна этому поверить?

Графа Жоффруа вовсе не окружал ореол миротворца.

— Послушайте, Элеонора…

Теперь он повернулся ко мне всем телом, уже не делая вид, будто молится, и я ответила ему взглядом, благо он обратился ко мне по имени. Его горячность и прямота не могли не покорять. Кожа у меня так и загорелась, словно он провел по ней пальцем. Или это слишком мягкое сравнение? Не точнее ли убудет сказать, что он насадил на крючок мое сердце? Я этого не хотела, но и правду отрицать не могу. Мне показалось, что я ощущаю на губах медовый вкус его лобзаний.

— Стоит вам обрести свободу, и вы станете законной добычей любого негодяя, знатного или даже не знатного, лишь бы тот отважился на риск. Я могу перечислить вам множество имен, и некоторые из их обладателей живут в каком-нибудь десятке лье от этого чертовски холодного собора, в котором мы стоим на коленях. Зачем только, ради всего святого, я выбрал это место? — Он быстро потер лицо ладонями, пытаясь согреться и взъерошив свои коротко подстриженные волосы. — Неужто вы этого желаете? Стать фактически пленницей — либо отгородившись от всех в одной из своих крепостей, либо став женой какого-нибудь ничтожества, которое будет править, укрывшись за вашими юбками, и даже не поинтересуется, чего вы сами хотите? Это ведь похоже на игру в шахматы: все глаза устремлены на королеву. И любая задрипанная пешка может поднять на нее руку, коль эта королева никем не защищена от насилия, от похищения, от принудительного замужества.

Анри говорил очень ярко и живо, пусть и не выбирал выражений.

— Об этом вы предупреждали меня еще в своем письме, — мягко заметила я, а голова уже шла кругом: меня встревожила картина, которую он нарисовал, картина правдивая — это я хорошо понимала.

— Предупреждал, — слегка улыбнулся он. — А письмо еще у вас?

— Я сожгла его.

— Сожгли? Что ж, это не любовное послание, поэтому вы как женщина, я полагаю, не видели нужды хранить его.

Теперь он улыбался. У меня возникло удивительное ощущение, что мы флиртуем друг с другом. Но вот он заговорил, и отнюдь не ласковым голосом; его тон был воинственным, а в словах звучала такая самоуверенность, что меня это даже обеспокоило.

— Черт возьми, почему вы еще раньше не постарались порвать с ним, женщина? Только не говорите мне, что уважаете его или хоть немного любите. Скорее уж можно уважать мальчишку, который чистит отхожие места. У Людовика характера не больше, чем у червяка. И ума не намного больше…

Я рассмеялась, смех отдавался в наших ушах, отражаясь от стен собора. Как мало он понимал мое положение и то, как прочно держали Людовика в руках его советники. И что очень характерно для мужчины — всю вину возлагал на меня. Пора, подумала я, показать свою власть.

— Я не пыталась порвать с ним, как вы выразились, потому, что характер Людовику заменяет аббат Сюжер, а аббат до сих пор говорит мне «нет». К тому же меня волнует вопрос моей безопасности. А как же иначе? Вы думаете, что сможете защитить меня от всех этих стервятников, которые попытаются меня умыкнуть и обвенчать без моего согласия? И не смейте называть меня «женщиной»!

— Разумеется, я смогу защитить вас, госпожа.

Его самоуверенность могла происходить просто от заносчивости, но, думаю, он был уверен в себе не по этой причине. Он просто безоговорочно верил в свою способность удержать то, что схватил. Он уже сейчас смотрел на меня как на слабоумную, если уж я сомневалась в его правах и в его способностях. Горячность снова вернулась, это было видно потому, как сжалась в кулак его рука на алтарной решетке.

— Добейтесь развода, Элеонора, и приходите ко мне. Я, разумеется, хочу получить ваши земли, не стану этого отрицать, да и глупо было бы. Но подумайте, что я смогу предложить вам в свое время — обширную империю, простирающуюся от побережья Нормандии через Анжу до Мена и далее до юга Аквитании. И все это я брошу к вашим ногам. Неужели вы откажитесь? — Он говорил все громче, пока не спохватился, вспомнив, где мы находимся и зачем пришли сюда, и тогда заставил себя говорить тихо: — Чего мы только ни сумеем достичь, располагая такой империей? А уж если передо мной склонится и Англия…

Стоп! Стоп! Это он о женитьбе? Я твердо решила держать нить переговоров — а это было не что иное, как переговоры, — в своих руках, он же своей волей увлекал меня в водоворот, как… как щепку. Мне это нужно? Желала ли я, как уже сама сказала, сбросить одну узду и тут же надеть на себя другую?

Впрочем, все зависит от того, кто держит эту узду в своих руках.

Анри резко, повернулся, мышцы на плечах напряглись, от резкого движения замигало пламя свечей. Он излучал такую энергию, что она не только достигала меня, но и накрывала с головой. Краем глаза я заметила: он так сжимает алтарную решетку, словно хочет сомкнуть руки вот так же вокруг моей талии и унести меня отсюда. Жар в моей груди все нарастал. Не то чтобы мне была неприятна такая демонстрация физической силы, но все же… Я нахмурилась, разглядывая свои сложенные в молитве руки.

— Что же вы мне предлагаете? Мы с вами говорим о замужестве? — напрямик спросила я его.

— Конечно. А о чем же еще?

— В своем письме вы не сказали об этом ясно.

— Тогда еще было не время. Теперь оно настало.

Я бросила на него взгляд. Возможно, голос его звучал сурово, но на лице отражалась удивительная безмятежность. Он не видел ни малейших препятствий к осуществлению своих планов — если только я, отвергнув его, не стану таким препятствием. Я подозревала, что он будет наседать на меня, не оставит в покое, пока я не сдамся — если уж вообще не схватит в охапку и не принудит к венцу. Ему, значит, нравится говорить напрямик? Ладно, поговорю с ним напрямик.

— А вас не тревожит то, что я так и не смогла родить сына? — задала я вопрос. — Что за все годы замужества у меня не родилось дитя мужского пола, будь то живое или мертвое? Может статься так, что я не смогу родить вам наследника. Разве это не вызывает у вас опасений?