— Ты вот что… — принялся распоряжаться Мышастый, глядя на Бугая опухшими от пьянки глазами. — Бери тачку, да дуй в город. Там наберешь спиртного, закуси, ну ты сам прекрасно знаешь, чего… И тащи сразу побольше. — Он вручил ему пачку денег. — И побыстрее давай, одна нога здесь, другая там. Все понял? — нахмурившись спросил он, заметив, что Бугай вместе с Воловиковским самбистом лихорадочно крутят головами по сторонам, обшаривая жадными взглядами полуголых девиц, хлопочущих по хозяйству. А те в свою очередь, нимало не смущаясь своей наготы, кокетливо поглядывают в ответ, благосклонно воспринимая внимание здоровых крепких мужчин. Здоровых, в отличие от того же Воловикова, например, которого сейчас отпаивала горячим чаем с медом смазливая блондинка и который морщился, через силу прихлебывая жидкость, сидя с компрессом на лбу.

— А мне что делать? — с безнадежностью в голосе спросил самбист. Он уже отыскал взглядом понравившуюся ему черненькую, подмигнул ей и даже успел получить от девушки весьма многозначительную ответную улыбку.

— Ты сиди, сиди пока… — еле выговорил Воловиков. — Он один съездит.

Двое, получив указания, вышли, жадно оглядываясь…

Когда Бугай в несколько заходов разгрузил машину, таская купленные ящиками припасы в банкетный зал, а девицы, успев перед этим по очереди принять душ, быстро соорудили приличный стол, уставив его бутылками на любой вкус, Мышастый, отпустив своего охранника и выждав, пока все соберутся к месту трапезы, рассчитанному на двенадцать персон, провозгласил с торжеством в голосе:

— Сейчас я вам, чертям, покажу, как надо выздоравливать. Сейчас вы у меня позабудете про все свои американские системы! Сейчас вы у меня вспомните, что испокон веков жрут в России, да какими дозами!

В основном это относилось к Воловикову, которому чьей-то проворной девичьей рукой по подсказке Мышастого уже был вручен почти полный фужер водки, да к Желябову. Оба поглядывали на водку с легким недоумением. Сидорчук же и сам, видимо являясь его единомышленником в этом вопросе, нетерпеливо поглядывал на точно такой же фужер, находившийся в его руке и ожидал только команды тамады. Вот он-то недоумения не испытывал, его взгляд был заранее полон вожделения… Убедившись, что все готовы, Мышастый произнес красивейший в своей лаконичности тост:

— Поехали!

Проследив, чтобы все выпили до дна и только тогда проделав это лично, он почти мгновенно с облегчением почувствовал, что кузнец, столь бесцеремонно обосновавшийся в его голове, несколько утихомирился, сменив громадный звонкий молот на еле слышный маленький молоточек — возможно даже, сделанный из мягкого металла… После третьего по счету захода все оживились как по мановению волшебной палочки. Отпустило даже умирающего лебедя — Воловикова, и по загоревшимся взглядам товарищей Мышастый понял, что очередной раунд возни с девицами уже не за горами. Так вскоре и произошло… Стол на какое-то время опять осиротел, только две непарные подружки что-то пьяно ковыряли в своих тарелках, остальные же были немедля востребованы вновь налившейся мужской силой компанией… И вот уже далеко за полдень, но еще до наступления вечера, когда все были до крайности притомлены забавами, подобающими все же более молодым, чем их стареющему содружеству, произошло то, что открыло Желябова с неожиданной стороны и о чем Мышастый впоследствии частенько вспоминал.

Все началось, естественно, с этого мудаковатого Сидорчука. Из спальной комнаты, где он находился с подругой, вдруг послышались характерные звонкие звуки, удивительно напоминающие обыкновенные пощечины, чем, собственно, и являлись, так как сразу вслед за этим, в подтверждение услышанного раздался громкий женский рев. Повыскакивавшие из своих комнат Воловиков с Желябовым присоединились к Мышастому, который, вскочив из-за стола, за которым в тот момент находился, рванул на источник раздражающего слух шума. Открыв дверь, они застали Сидорчука, грозно склонившегося над сидящей голой задницей на полу, размазывающей по щекам слезы миловидной блондинкой, имени которой Мышастый не запомнил.

— Ну, в чем дело? — поморщившись, поинтересовался Воловиков, и Сидорчук, на манер маленького ребенка, жалующегося на соседскую девчонку, не захотевшую с ним играть, заявил:

— Отказывается делать мне миньет, мерзавка…

Под вопросительными взглядами троих приятелей, девушка, глотая слезы, заговорила:

— Да ничего я не отказывалась… Я просто сказала вам, что все равно ничего не выйдет. Вы устали, вам отдохнуть надо… Я не отказываюсь, — повторила она и в доказательство своих слов даже предприняла попытку дотянуться губами до паха Сидорчука, который к тому времени уже успел натянуть трусы.

— Нет, вы видели когда-нибудь такую суку? — заголосил тот, с брезгливостью на лице отпихивая девицу прочь от себя.

— Будет мне теперь сочинять! Не хочешь, так и скажи! — грозно бросил он ей.

В принципе, инцидент, не стоящий и выеденного яйца, был полностью исчерпан и трое, выйдя в банкетный зал, вновь уселись за стол вместе с потянувшимся за ними Сидорчуком. В комнаты к девицам возвращаться уже никому не хотелось. Вообще-то, не беря во внимание в последнее время все чаще раздражающего их своими туповатыми выходками Сидорчука, никто из них не любил различного рода скандалов, не говоря уже о том, чтобы мордовать какую-то молодую, пусть даже и провинившуюся в чем-то девчонку. И совсем не потому что они были такими уж добренькими или благородными, нет, но можно же для наказания придумать что-нибудь и потоньше, поизысканнее, нежели не мудрствуя лукаво просто грубо лупцевать ее ладонями по щекам. А претворение в жизнь наказания утонченного совсем не исключает того, что оно окажется для жертвы гораздо более ощутимым и действенным, чем такое вот незатейливое физическое; зачастую бывает как раз наоборот.

Глядя на сникших друзей, Мышастый был уверен, что они сейчас думают в точности о том же. Что-то тоскливое нависло в воздухе, словно кто-то открыто заявил, что они — отработанный материал, которому нечего валандаться с молодыми и здоровыми. А все из-за их недалекого приятеля — нельзя же быть таким прямолинейным, в самом-то деле… В принципе, Мышастый склонялся к мнению, что девчонка ни в чем не виновата, возможно она просто как-то неудачно выразилась, а Сидорчук, скорее всего, поднял панику на ровном месте, но неприятный осадок все же оставался — настроение, так удачно поднятое его антиамериканской водочной системой, было безвозвратно утеряно. Под тягостное молчание, не нарушаемое и притихшими за столом двумя девушками, они уже успели опрокинуть по парочке рюмок, когда Желябов, неожиданно распрямив плечи и обведя их взглядом, произнес:

— Приуныли, ребята? Что ж, я знаю, как вас встряхнуть!

Веселей, старая гвардия! — И кивнув в сторону кухни, позвал:

— Выйдем на пару слов?

Пройдя в кухню, закурив и рассевшись по стульям, они с любопытством ожидали, чем их решил удивить Желябов. В том что это будет нечто неожиданное, никто не сомневался.

— Ну, у кого из вас сейчас встанет? — с грубоватой прямотой спросил тот. — Только честно.

— Ну, я вообще-то побаловался с часок назад, — начал первым Мышастый, — а если учесть, что мне не семнадцать и даже не тридцать пять, да приплюсовать то, что творилось ночью… — Он безнадежно махнул рукой. — К следующей ночи, скорее всего.

Воловиков просто пожал плечами, не желая отвечать — сам его вид был весьма красноречив, вряд ли ему было чем похвастаться. Сидорчук тоже промолчал, полагая, что неудачный опыт, произведенный им парой минут ранее, говорит сам за себя.

— Так вот, — продолжил Желябов, удовлетворившись их ответами или отсутствием таковых и смачно попыхивая сигаретой, — я гарантирую, что через полчаса-час у вас повскакивает, словно у молодых жеребцов. Может, кто-то хочет поспорить?

Все недоверчиво уставились на него, пытаясь определить, не разыгрывает ли их бывший партсекретарь.

— Я надеюсь, ты не собираешься предложить нам какое-нибудь новое патентованное чудо-средство наподобие хваленой «Виагры»? — брезгливо спросил Воловиков. — А то можешь и не продолжать, меня от одной только рекламы этого зелья уже воротит, не говоря о том, чтобы еще пользоваться подобной гадостью. Это если дойдет уже совсем до крайности…