Бугорок этот был прямо в проеме калитки второй от конца улицы хаты, что огородами в плавню реки Буг уходила, – это рядом с тем местом, где сейчас памятник находится. Принадлежала тогда эта хата Косте Яровому – он тогда на фронте был, а жена его вместе с детьми еще в поле от снарядов пряталась.
Так вот, когда эти девчонки разрыли тот неглубокий, с рост человека в длину, окопчик, в нем лежал наш солдатик - по всей видимости, он тогда по немцам из того окопчика из винтовки своей стрелял, а когда у него патроны закончились, немцы его поймали и живьем в тот окопчик закопали, а сверху еще и тяжелым камнем придавили его, что бы он не смог выбраться. Он лежал в неестественной позе и со связанными ногами и руками за спиной, а рядом с ним лежала его винтовка, уже без патронов. На нем не было совершенно никаких ран, только весь рот и нос его были забиты землей.
По документам, что у него тогда оказались, девочки узнали, что его фамилия Бондаренко, а зовут его Александр. Солдат был совсем молоденький. Его потом похоронили в общей могиле, а Нина сама лично переписала из его документов фамилию и имя в списки захороненных тогда там солдат. Но потом, после того, как уже был построен памятник и уложены плиты с фамилиями всех захороненных там, мамка твоя фамилию того солдатика там не нашла,… или пропустили его, или список тот потеряли – не знаю… Возможно даже, что его родственники и не знают о том, что он здесь – в Ткачевке, захоронен. А я хорошо запомнила его фамилию и имя - у нас родственник с такой фамилией и именем тоже воевал, и я еще тогда спрашивала своих девчат: не наш ли это Саша? Они ответили, что нет.
А наш - Саша Бондаренко, был мужем Дунечки – старшей дочери Пети, брата деда Вани, что еще в Гражданскую войну ранен был. Этот Саша был во время войны танкистом и награжден был многими медалями и орденом Красной звезды. Он тоже нахлебался горя в жизни той и пил по-страшному,… а Дунечка - золотой души женщина, его все равно любила и прощала ему это. Саша потом умер от рака, а она всю свою жизнь у нас в колхозе дояркой проработала.
А в тот день, когда немцы наших солдат по хатам искали, они и у отца ее – Пети, двух наших раненных солдат, спрятанных им под кроватью, нашли – я тебе уже рассказывала об этом, помнишь?.. Застрелили немцы тогда и Петю и тех двух солдатиков наших, а им тогда не больше шестнадцати лет было,… совсем дети. И это тоже чуть ли не на глазах у твоей мамки произошло: она тогда только во двор к Пете вошла узнать, как он, и тут же из землянки послышалась автоматная очередь, а потом из нее вышли фашисты. Они, слава Богу, Нину не тронули, но когда она вошла в землянку, то увидела убитых, а у Пети пуля вошла прямо в висок. Там же, возле Пети и двух убитых наших солдат, лежала мертвой и Петина соседка, баба Феня Суркова - старуха восьмидесятипятилетняя. А спустя какое-то время, когда наша артиллерия начала обстреливать из Новой Одессы наше село, снаряд в эту, Петину землянку попал – вдребезги там все разлетелось. Много тогда хат было уничтожено, и хорошо еще, что нас тогда немцы предупредили об опасности и все жители села покинули его,… можно только догадываться о том, что было бы со всеми нами, если бы мы не ушли тогда в степь.
А в тот день, когда немцы обходили село в поисках наших солдат, они и в нашу хату тоже зашли, прямо через дыру в стене. Они увидели на полу перевязанного деда Ваню и, решив, что это раненный наш солдат, тоже хотели его застрелить. Старший по званию немец уже даже свой автомат вскинул, и ему какого-то мгновенья не хватило, что бы выстрелить в деда Ваню. Мне тот момент даже вспоминать страшно.
Помню, бросилась я тогда со своими девчатами ему в ноги, умолять его стали, что бы он ни убивал и, к счастью, немец добрым оказался - не стал он грех на свою душу брать. Опустил он свой автомат и, оттолкнув меня ногой, из хаты пошел. А его напарник, сволочь такая, рябой и носатый, с сумасшедшими глазами вслед ему что-то возмущенно кричать стал. Видимо, ему не понравилось, что тот в живых деда Ваню оставил. Мы, затаив дыхание, ждали, чем все это закончится, но старший немец не поддался влиянию своего напарника - он молча вышел из хаты и пошел на улицу, и младший, недовольно громко ругаясь, тоже пошел за ним следом. И это просто счастье наше было тогда, что они из дома сразу на улицу пошли – в то время у нас в погребе двое солдат раненных лежало, их Аня промокшими до ниточки и совершенно без всякой надежды на спасение, в огороде нашем нашла и туда затащила.
Один из них – лет пятидесяти, в воронке от взрыва снаряда тогда лежал, у него было два осколочных ранения: в плечо и в ногу, выше колена. Плечо его было полностью раздробленным, а из ушей его текла кровь, его трясло, и он совершенно ничего не слышал. А другой – лет шестнадцати, лежал рядом с тремя, разорванными в клочья солдатами, метрах в двадцати от воронки. У него рука выше локтя была полностью оторвана, и был он тогда без сознания. Там же, в огороде и в саду, было еще пять таких же воронок от взрывов, и вокруг них - семнадцать убитых наших солдат лежало.
А деду Ване в тот день тоже совсем плохо уже было: огромный острый осколок от бомбы мамка твоя – Нина, прямо с ватой от телогрейки из спины деда Вани вытащила, но обработать эту рану нечем было, его трясло - он весь горел и бредил. На голове, в области виска, тоже огромная, кровоточащая рана была,… дед Ваня потом до самой смерти мучился от головной боли, да и умер он от опухоли, что потом образовалась на этом месте.
Я была в отчаянии: думала, что он до следующего дня не доживет. Послала я тогда Нину в немецкий лазарет, он тогда на нашей улице в той хате, что сейчас баба Вера живет, а тогда, там мать ее жила, и, говорю ей: проси-моли немцев, но принеси что-нибудь противовоспалительное, если не принесешь,- говорю,- то завтра у тебя отца не будет. И, ты, внучек, представляешь?! - привела Нина немецкого врача, он хоть и в немецкой офицерской форме был, но русским оказался. Прочистил он тогда деду Ване раны, забинтовал, сделал ему какой-то укол, потом он дал мне каких-то таблеток и рассказал, как их пить. Еще он сказал, что нам надо как-то из села выбираться, что в ближайшее время советские войска опять наступление начнут, и что в селе будет очень опасно находиться.
Поблагодарила я его, а выбираться из села мы тогда не стали: не могли мы деда Ваню бросить. А на следующий день ему легче стало.
Долго я потом Бога и того врача за деда Ваню благодарила. А еще - я тогда поняла, что среди фашистов тоже есть разные люди: и добрые и злые.
В тот же день, после того, как все наши солдаты были уничтожены, немцы стали по домам ходить и себе на ужин кур из автоматов стрелять. В наш двор тоже человек десять зашло, и направились они прямо в сарай. Тут же раздались автоматные очереди и немцы стали выносить оттуда убитых кур,…я до сих пор не знаю, благодарить мне их нужно за то, что они тогда в том сарае только кур наших постреляли, или нет, они ведь могли тогда запросто и коровку нашу, которая там же стояла, пристрелить себе на ужин.
Бросив потом тех кур у моих ног, они потребовали, что бы я их обработала и приготовила для них еду. Пока я занималась курами, они по двору бродили и шнапс пили, а я, как только кто-нибудь из них, в сторону погреба сделает несколько шагов, в ужасе застывала, боялась, что они в погреб заглянут и там тех раненных наших солдат найдут.
Немцы тогда в селе до самого вечера гуляли: пили и ели. Иногда они заходили в хату, где дед Ваня лежал, и Анечка с Ниной возле него на полу сидели. К счастью, немцы к ним тогда не приставали, а деду Ване, словно издеваясь, они предлагали выпить за их победу.
Потом наши войска опять наступление начали. В тот день, наша артиллерия из Новой Одессы прямо по селу стреляла, вокруг нашей хаты взрывы несколько часов не утихали. А мы, как только обстрел начался, деда Ваню в погреб перенесли, и там сидели до тех пор, пока тишина не наступила. Я до сих пор не могу забыть, как в небе сначала возникает надрывающийся, приближающийся с неимоверной быстротой рев, а потом рядом с нашим погребом раздается оглушительный взрыв. Вслед за этим откуда-то издалека вырастает второй захлебывающийся воем звук, он длится несколько секунд и вновь – оглушительный грохот. Потом появлялся звук от полета следующего снаряда,… слышать это было просто нестерпимо, а земля вокруг нас так гудела и дрожала, что, казалось, потолок в погребе вот-вот обрушится. У меня было такое ощущение, что я схожу с ума. Обнявшись, мы забились в угол погреба и молили Бога только об одном: чтобы все это быстрее закончилось.