Он шел вперед, вокруг становилось темнее, но Кирман видел все. Он видел тепло, тянувшееся откуда-то слева, и, приглядевшись, различил контуры большого ящика, который тускло светился, потому что был на полтора градуса теплее воды. Отходы, понял Кирман.
Через три минуты он достиг противоположного берега, начались заросли камыша, которые пришлось обогнуть, и наконец голова Кирмана показалась над водой. Берег — он понял это еще раньше — был пустынным, только птицы с клекотом носились над мелководьем. Десантников здесь не было, Кирман оказался внутри оцепления.
Господи, думал Кирман, ноги несли его со скоростью велосипедиста, мысль в этом не участвовала, на свете нет ничего дороже человеческой жизни, а я отнял ее у пятерых. Я обязан сделать так, чтобы никто на Земле никого больше не убивал. Если я не сделаю этого, значит, все напрасно. Я должен сделать так. Должен, думал он. Должен…
Первым делом Крафт проверил запись. Все оказалось в порядке, только темп необычный — он никогда не говорил так быстро. Впрочем, несмотря на скороговорку, он по профессиональной привычке не глотал окончаний и нарочито усиливал трудные для восприятия на слух места.
На развилке все еще была суматоха, но за прошедшие минуты число машин уменьшилось. Может быть, не все поддались гипнозу? Может, лишь он один стал жертвой этого… гм… вмешательства?
Материал был бомбой, его совершенно необходимо использовать. Вопрос — когда. Возвращаться ли на заправочную станцию, где есть телефон, и звонить в редакцию, в Нью-Йорк, или продолжить путь, надеясь на дополнительный материал? Очевидно, что Кирман где-то в районе базы. Мчаться к телефону смысла не имело — скорее всего, телефон редакции прослушивают, тогда начнется охота и на него. Даже если этого не произойдет, одна лишь речь Кирмана не произведет нужного эффекта, если там же не будет информации о судьбе лауреата и других подробностей этой невероятной истории.
Только сейчас Крафт вдумался в смысл того, что услышал.
Новый Кирман ненавидел смерть. Ненавидел ее и Крафт — в любом проявлении, даже если это была естественная смерть от старости. Гибель на войне он ненавидел втройне — слишком многое пришлось повидать ему в молодости. Репортером армейской хроники он прибыл в 1972 году во Вьетнам и два года писал о трупах — о трупах вьетконговцев, сожженных напалмом, и трупах американских морских пехотинцев, погибших в засадах, ночных стычках, а то и на собственных базах, атакованных внезапным ракетным ударом. Говорят, что к крови привыкаешь. Крафт не привык.
После окончания войны он вернулся домой, едва успел на похороны отца — тот сгорел от рака за считанные недели, не успев попрощаться с сыновьями. А год спустя, и тоже от рака, умерла мать. От рака, который, оказывается, вовсе и не болезнь…
В 1983 году погиб брат — он был кадровым военым и тоже ненавидел войну, но служил ей, потому что не умел ничего другого. Он погиб в Бейруте под развалинами американского штаба, взорванного ливанцами… Крафт работал тогда в «Чикаго дейли ньюс», вел политическую хронику. Он писал о взрыве, сдерживая эмоции, прекрасно понимая, что проклятиями не вернуть Майка. В наши дни — он имел возможность убедиться в этом — эмоции не ценятся. Нужны факты, причем даже и не всякий факт действует так, как того хочется. Крафт был очень разборчив в выборе тем, писал всегда точно и образно — если факт надежен и интересен, то не помешают и эмоции.
Его репортажи имели успех, он перешел в «Нью-Йорк таймс», но карьеры так и не сделал. В свои годы он мог руководить отделом, но это не было его призванием. Его призванием было давать информацию.
Что делать? — подумал Крафт. Он вник наконец в смысл того, что сказал Кирман. Человек будущего. Существо с неограниченными, по-видимому, возможностями. Такого репортажа он никогда не делал. О таком не писал никто. И не напишет, подумал Крафт. Хотя…
Многое зависит от того, сколько человек слышали речь. Вся страна? Штат? Во всяком случае, со стороны служб безопасности было бы проявлением беспечности позволить журналисту уйти или дать информацию в свою газету. Может, позвонить Симпсону в Сакраменто и продать материал ему? Не получится. Наверняка они уже вышли на Симпсона. Звонить куда-то еще, рискуя потерять репортаж вовсе? Да и нет у него больше надежных знакомых. Итак, возвращаться бессмысленно. Ему не оставили выбора — они хотели, чтобы он стал свидетелем поимки Кирмана, и он им станет.
Крафт увеличил громкость в приемнике. Радиостанция Карсон-Сити передавала новости, это была местная хроника, и Крафт не дослушал ее до конца. Значительно ближе к базе расположен Хоторн, но частоту, на которой там ведутся передачи, Крафт не знал. Из Сан-Франциско передавали музыку. Крафт посмотрел на часы. В Нью-Йорке вечер, станция CBS начнет программу новостей через пять минут. Подождем.
Крафт вытащил из диктофона кассету с пленкой, тщательно запаковал ее в полиэтилен, внимательно осмотрев все возможные щели, а потом, выйдя из машины, отвинтил крышку бензобака и бросил туда пакет. Горючего было много, пакет погрузился без хлопка.
Программа CBS была короткой, вел ее Билл Харди, которого Крафт неплохо знал. Харди присутствовал вчера на брифинге, говорил о Кирмане в вечерней программе, значит, обязательно скажет и сегодня.
В клинике Рокфеллеровского университета рано утром скончался лауреат Нобелевской премии биолог Ричард Кирман. Американская наука потеряла… Любопытным оказался краткий комментарий. Оказывается, Билл сам посетил морг клиники, где журналистам показали тело Кирмана, совершенно истощенного болезнью. Харди взял интервью у вдовы ученого, оно будет передано в вечерней программе для женщин. Через полтора часа, отметил Крафт. Программа новостей кончилась, пошла музыка.
Что ж, ясно. Если они решились на фальсификацию трупа и даже сговорились с Лиз Кирман, то реальному Кирману не жить. Идея человека будущего никого не вдохновила. Охота продолжается.
Крафт включил мотор, решив разыграть неведение. Он едет в Шеррард, чтобы увидеть, как поймают полумертвого от страшной болезни биолога. За сутки он проделал длинный путь, радио Нью-Йорка не слушал, а местные программы ничего о судьбе Кирмана не говорили.
Когда Крафт доехал до развилки, там уже не осталось ни одной машины. Он предъявил водительские права и журналистскую карточку. Пока инспектор изучал документы, сравнивая фотографию с личностью предъявившего, трое в штатском быстро осмотрели автомобиль.
— Мистер Крафт, — сказал один из них, — мы вас ждали.
— Меня? — искренне удивился Крафт. — Вы хотите сказать, что этот заслон поставили ради моей персоны?
— Моя фамилия Додж, я лейтенант службы безопасности, вот мое удостоверение. Ищем мы, конечно, не вас лично, но и относительно вас у меня имеется четкая инструкция.
— Я работаю в «Нью-Йорк таймс», — сказал Крафт, — что выехал я именно сюда, известно в…
— Мистер Крафт, этот район небезопасен, и поэтому — только, повторяю, поэтому — мне приказано лично проводить вас. Подвиньтесь, пожалуйста, я поеду с вами.
— Точнее, я с вами, — усмехнулся Крафт, пересаживаясь с водительского места. Лейтенант сразу включил двигатель. Додж не сказал никому ни слова, и Крафт понял, что сценарий был разработан заранее. Сейчас кто-нибудь свяжется в начальством и доложит: «Мы его взяли, сэр…»
— Так вам известно, — начал Крафт, — куда я направляюсь? Я ведь репортер, а не вице-президент.
— Встречать вице-президента, — отозвался Додж, — выслали бы почетный эскорт и не со мной во главе.
— Куда мы направляемся? — настойчиво спросил Крафт.
Додж промолчал. Судя по направлению, ехали они в сторону базы Шеррард.
— Откровенность за откровенность, — сказал Додж минут через пять. — Я вам скажу, куда мы едем, а вы расскажете, что успели со вчерашнего дня дать в газету или кому бы то ни было.
— Вам прекрасно известно, — Крафт пожал плечами, — что ничего я в газету не давал. Мои репортажи всегда надежны, а я пока ничего надежного о Кирмане не знаю. Речь ведь идет о Кирмане, верно, лейтенант?