Гималаев задумчиво кивнул.

— А на джинсах у него кровь, — неожиданно сказал он, — причем свежая. И на руке ожог.

Максаков улыбнулся ему и тронул машину. Игорь всегда работал обстоятельно, от элементарного. Именно поэтому он был лучшим из всех, кого Максаков знал. Да и из всех, кого не знал, тоже.

Вытрезвитель располагался в низеньком грязном флигеле, стоящем в третьем дворе, если считать от индустриальной Синопской набережной. Асфальт на подъезде к нему был изувечен так, словно двор подвергся авианалету. На одном из ухабов машина подпрыгнула, и двигатель вдруг резко сбросил обороты. Максаков чертыхнулся и потянул подсос. Ритм выровнялся. Он поднял глаза и вздрогнул: метрах в пяти от него, широко расставив ноги, стоял человек. Свет фар выхватил из мрака улыбку над черной жесткой бородой. Вокруг метались предутренние тени.

Вот и встретились снова! Он чувствовал себя спокойным как удав. Только холодок в районе солнечного сплетения. Только кровь пульсирует над левым глазом. Ветер ударил в лицо миллионами холодных иголочек. Шершавая рукоятка пистолета удобно легла в ладонь.

— Стой на месте!

Было слышно, как где–то в подвале мяучит кошка.

— Стою–стою! Но меня уже выпустили.

Словно что–то мягко сползло с плеч на землю. Он нашарил в машине фонарь. Испуганный помятый мужик ин–теллегентного вида заслонял глаза рукой. Максаков выключил фонарь.

— Проходите.

Не убирая ствола, Максаков оперся на подрагивающий капот машины. Наверху свистел ветер. Тело охватила слабость. Ломило шею. Снова захотелось спать. Он спрятал пистолет, закурил и сел в машину.

* * *

На звонок открыли сразу.

— Ответственный по РУВД Максаков.

— Дежурный медвытрезвителя номер два лейтенант Иванов, — поспешно представился пухлогубый мальчишка.

Из палаты слышались какие–то голоса. Больше из наряда никого не было видно.

— Чего тут у вас?

— Понимаете, — мальчишка улыбнулся, — в общем, в час тридцать две нашим экипажем был задержан неизвестный гражданин, который в пьяном виде ехал на самокате по Суворовскому проспекту и пел матерные частушки. Назвать себя он отказался. Из денег и ценностей при нем были только часы и запонки. Сейчас он немного протрезвел, представляется Хреновым Павлом Павловичем, генеральным директором концерна «Хренгаз», заявляет о пропаже десяти тысяч долларов и требует своего адвоката.

Иванов положил на стол бумажку с телефоном.

— Мы не брали, — вдруг совсем по–детски сказал он, — правда. Я знаю, что все думают, что в вытрезвителе…

— Успокойся дружище. — Максаков поощрительно улыбнулся Иванову и взял листок. — О, Хватман Аркадий Аронович. Серьезная личность. Не звонили еще?

Мальчишка испуганно помотал головой. Из палаты донеслись негодующие крики:

— Всех уволю! На паперть встанете, гниды!

— Что за сутки. Одни хамы вокруг. — Максаков кинул окурок в форточку и, сев за стол дежурного, начал набирать номер.

Возле аппарата стояло фото в рамочке: девушка–подросток с персидским котенком на залитом солнцем балконе. Он подумал, как чужеродно смотрится эта картинка в обшарпанных, синюшных стенах вытрезвителя, среди запахов перегара, мочи и нашатыря.

Адвокат ответил сразу. Это в пять–то утра.

— Аркадий Аронович?

— Да.

— Извините, из Архитектурного РУВД беспокоят. Фамилия Хренов…

— Задержали?! — радостно закричал адвокат.

— Задержали.

— На самокате?

— На самокате.

— Ребята! Какие вы молодцы! Только не бейте его, пожалуйста. Где вы? Я сейчас приеду.

Максаков положил трубку и облокотился на стоящий сзади сейф. Иванов вопросительно смотрел на него.

— Сейчас приедут.

— А деньги?

— Разберемся.

Он закрыл глаза. В голове шумело. Хотелось спать. Хотелось есть. Хотелось утра. Хотелось лета. Хотелось отдыха. Хотелось любви. Хотелось… Быстро добрались.

Максаков с трудом разлепил веки. Серия нетерпеливых звонков продолжалась, пока Иванов не открыл дверь. Он тоже отчаянно тер глаза. Видимо, они оба отключились на пять–десять минут. Опять противно гудели лампы. Опять нужна была сигарета, чтобы проснуться. Горло клещами сжал спазм. Максаков с трудом сделал глубокую затяжку. В легких закололо, но голова прояснилась. Он шагнул вперед.

— Здравствуйте. Моя фамилия Максаков. Это я вам звонил.

— Здравствуйте. — Немолодой усталый мужчина в очках и явно второпях повязанном галстуке протянул руку. — Хватман. Вы нам его отдадите?

— Если сможете забрать. — Максаков кивнул на палату.

— Попробуем, — улыбнулся Хватман. — Артур, давайте.

Четверо квадратных «костюмов» резво проскочили мимо.

— Беда. Как провернет хорошую сделку, так — водка из горла и самокат, — продолжал, извиняясь, улыбаться Хватман. — Уже традиция. Но сегодня от охраны оторвался.

«Костюмы» вернулись, неся закутанное в пальто существо, бубнящее страшные угрозы.

— Он пожаловался, что десять тысяч долларов у него пропало, — безразличным тоном сказал Максаков.

Хватман устало махнул рукой.

— Не десять, а три. Зато у Лавры сегодня все убогие «красную шапочку» за доллары покупают.

Максаков усмехнулся.

— Филантропия.

— Не говорите. Что мы должны за беспокойство?

— Это вон у лейтенанта спрашивайте.

— Спасибо, и еще раз извините.

— Не за что.

Во дворе было светло от фар двух мощных «блэйзеров». Максаков сел в машину. Она немножко постонала, но завелась.

«Тоже устала», — подумал он.

Глаза как туманом подернуло. Он вырулил на Бакунина и опустил стекло. Сырые сгустки ветра щекотали лицо. Теплело. Приближалось утро.

Глава 25

— Я же уже все рассказал. Я пришел. Мы поболтали. Я ушел, а он остался. Ждал кого–то в гости.

— Кого?

— Не знаю.

«Каждая сигарета дается все с большим трудом».

— Куда ты поехал?

— На Петроградскую, в клуб «Мама».

— Почему туда?

— Я уже говорил.

«Глаза то ли слезятся от дыма, то ли у них больше просто нет сил».

— Еще раз скажи.

— На концерт группы «Тупые и потные». Моя девочка их любит.

— Во сколько начался концерт?

— В пять.

«Когда ходишь, то легче — не так клонит в сон».

— Когда расстались с девочкой?

— Я же говорил: мы не встретились. Я опоздал на пять минут. Она не дождалась.

— А после?

— Народу много. Я ее не нашел.

«Вода закипела. О кофе уже думать страшно. Куда я поставил кружку?»

— С рукой что?

— Обжег. От плиты прикуривал.

— Когда?

— Сегодня.

— Где?

— У Юрки на кухне.

«Минералки бы холодной. Жаль, лимонад весь выпили».

— Брюки где запачкал?

— Я уже говорил.

— Ничего. Мы позабыли.

— В клубе с каким–то парнем сцепился. Нос ему разбил.

«Господи! Как спать–то хочется…» Он вышел в коридор и встал у раскрытого окна. Ветер превратился из колючего в мокро–нежный. Мрак редел, растворяя в себе рассветную серую дымку. Из кабинета доносился голос подхватившего эстафету Андронова.

— Обещали потепление и снег, — подошел Гималаев и достал сигареты. — Хочешь?

— Нет.

— А будешь?

— Конечно. — Максаков рассмеялся и взял сигарету. Смех неожиданно перешел в кашель. — Звездец легким.

— Он грамотно уперся. — Игорь протянул руку и снял с оконной решетки подтаявший кусочек льда. — А мы в тупике. Пока не найдем, на чем ему доказать, что он врет, будет упираться.

Максаков посмотрел на часы.

— Шесть тридцать. Через два, от силы три часа мамаша рюхнется, и появится адвокат. Тогда все будет сложнее.

— Подумать надо. Какой–то свежий ход.

— Я уже и думать не могу.

— Иди поспи. Ты же не железный. Дениса с Маринкой я давно отправил.

— Можно подумать, ты — железный.

— А я чего–то бодрячком. Второе дыхание.

— Пойдем еще послушаем.

Сигарета описала дугу и исчезла за окном.

— Какой телефон у твоей девочки?

— У нее нет телефона.