— Что?

Максаков сделал несколько шагов в сторону, ловя зону приема.

— Не слышу!

— Понял, говорю. Ты скоро?

— Да.

— Можешь привезти чего–нибудь поесть?

— Попытаюсь.

Сзади взревел двигатель. «Уазик» стартанул, как болид «Формулы один».

Максаков усмехнулся, залезая в машину: «Дебилы».

— Твои подчиненные? — Сестра зевнула.

— Вроде того.

По дороге неожиданно привиделось бледное, запрокинутое лицо Одинцова с застывшей обидой в глазах. Его было как–то по–особому жаль. До слез. Максаков подумал, что это из–за комнаты. Слишком сильна в ней была аура любви, радости и счастливого детства. Такого же счастливого, как у него самого. Такого же беззащитного и уязвимого. Ему казалось, что это он сам лежит, закиданный хламом, на подпаленном диване. А ведь кто–то был знакомый…

— Ольга!

— А?

— Малознакомых домой не води.

— Знаю.

— Остальных — тоже осторожно.

— Я осторожно. Что же мне, друзей совсем не приглашать?

— Это было бы идеально, — пробормотал он себе под нос.

Всегда отчаянно хотелось оградить всех близких от того, что он постоянно видел и знал. Это страшное знание не отпускало ни на минуту. Оно росло каждый день и увеличивало тревогу за всех, кого он любил. «Не открывайте двери. Не ходите поздно. Не…»

«Боже! Какой ты зануда!»

Двор родительского дома на Белинского был единственным освещенным. Купленная в складчину автовладельцами фара излучала сноп белого света. Отцовская «тойота» покрылась тоненьким слоем инея. Максаков внимательно осмотрелся и открыл Ольгину дверцу:

— Вылезай.

Ему послышалось, как что–то шевельнулось за железной дверью парадной. Беззвездное небо накрыло колодец двора черной непроницаемой крышкой. Тишина. Вернулось притупившееся в последние полчаса ощущение опасности. Максаков уже привык, что оно всегда слабело, когда нервы уставали от постоянного напряжения, и крепло от малейшего раздражителя. Он подумал, что лучше, конечно, достать ствол, но сестра расскажет маме, и та будет не спать и сходить с ума от волнения.

На лестнице было тепло и тоже горел свет. Он пошел впереди, пытаясь заглядывать сквозь перила на следующий пролет. Непонятное клацанье повторилось. Он расстегнул пальто и, как герой вестерна, откинул полу. Сестра что–то напевала сама себе по–английски. Гудели лампы. Еще пролет. Дымчатый котенок гонял две банки из–под «Невского», постукивая ими о стены. Клац–клац. Бряк–бряк. Струйка пота прочертила висок и сбежала по щеке, вызывая легкий зуд.

— Пуфик! — Олька погладила меховой клубочек. — Сейчас мама тебя покормит.

Она нажала кнопку звонка.

«Как же я услышал его, — подумал Максаков, — через — железную дверь и два этажа? Фантастика. Видно, очень хочется жить».

— Кто там?

— Мы — кошки. Домой идем.

— Привет.

Мама выглядела усталой, но улыбалась.

— Как «Дон–Кихот»?

— Хорошо, только кордебалет — отстой!

Ольга, скинув полушубок и сапоги, направилась на кухню.

— Что за слова? Не хватай печенье! Сейчас будем ужинать! Сынок, проходи! Господи! Уже полдвенадцатого. Самое время для еды.

Максаков, не раздеваясь, сел на стул в прихожей. Навалилась усталость. Безумно захотелось спать. В животе противно посасывала пустота. Он вдруг понял, что после дневной порции китайской бурды ничего не ел.

— Ты плохо выглядишь.

Взгляд у мамы был озабоченный.

— Просто очень устал. Как отец?

Ольга незаметно прошмыгнула к себе в комнату с бутербродом и стаканом минералки.

— Вчера звонил. В Москве операция прошла удачно. Завтра вылетает оперировать в Казань, оттуда домой. Раздевайся и поешь. На тебе лица нет.

— Мне надо ехать. У нас убийство.

Мама укоризненно покачала головой.

— У вас всегда что–нибудь.

— Не без того.

Словно в подтверждение этих слов запищала «моторола».

— Алексеич, мы на базе. Тут надо посоветоваться. Ты скоро?

Стены экранировали, и казалось, что Гималаев на другой планете.

— Еду! — проорал Максаков, не будучи уверенным, что Игорь его услышал.

— Возьми с собой сыр и печенье. — Мама направилась на кухню. — У тебя деньги есть?

— Есть.

— Врешь ведь?

— Нет.

Она вышла с пакетом.

— Я тебе еще рыбы жареной положила. Вот тебе пятьсот рублей. Когда у меня не будет, то ты мне дашь.

Оба знали, что это самообман. Максаков поцеловал ее.

— Спасибо, мамуля.

— Ты там у себя не голодаешь?

— Нет, что ты.

— А то — приезжай. Готовить не надо. Стирать не надо.

Он улыбнулся и обнял ее. Она была маленькой, хрупкой и очень горячей.

— У меня слишком суматошная жизнь.

Она рассмеялась.

— Жизнь изменим! Уйдешь в адвокаты или в мафию. Будешь зарабатывать деньги и жить в свое удовольствие.

Он взял из ее рук пакет.

— В удовольствие я живу сейчас.

Она грустно кивнула.

— Я знаю, но так хочется, чтобы ты пожил, как того заслуживаешь.

Он открыл дверь. Уходить из уютного родительского дома не хотелось.

— Не волнуйся. У меня все хорошо. Я позвоню. Ольга, пока!

На лестнице котенок продолжал возиться с банками.

— И дверь никому не открывайте!

Глава 18

Первым по пути работающим магазином оказался тот, в котором он днем покупал сигареты. В зале было пусто. Рыжая продавщица, наклонившись над прилавком, читала журнал. Ее красивая грудь в вырезе маечки представала во всей красе. Максаков кашлянул. Она подняла голову.

— Вы вернулись, чтобы дать мне примерить шляпу?

— Нет, только еды купить.

Она сморщила носик. Веснушки придавали ее широкоскулому лицу дополнительную привлекательность.

— Жаль.

— Мне тоже. Килограмм сосисок, пожалуйста, «столичный» хлеб, кетчуп, две больших бутылки «спрайта», банку кофе и две пачки «Аполлона».

Она ловко упаковала все в мешок.

— Может, хоть на секундочку?

— Не даст он, Юлька. Не проси. — Сашка Ледогоров с чашкой чая в руках появился в дверях подсобки. — Это не шляпа — это символ.

— Здорово, — улыбнулся Максаков.

— Виделись.

— Ой, а вы тоже полицейский? — Юлька взяла деньги и протянула пакет с едой.

— Скорее — шериф. Халтуришь, Сань?

Ледогоров допил чай и достал сигареты.

— Жрать–то надо что–то. — Он улыбнулся и приобнял девушку за талию. — Заодно пытаюсь организовать по–новому свою личную жизнь.

Она шутливо сбросила его руку.

— Не поняла. Что главное, а что «заодно»?

Сашка снова улыбнулся. Как–то по–особому. Очень тепло и ласково. Максаков подумал, что очень давно не видел, как Ледогоров улыбается. И никогда не видел, чтобы так. Он снял шляпу.

— Ну раз такое дело…

— Yes! — Юлька выскочила из–за прилавка.

Максаков понимающе хмыкнул: она была в короткой джинсовой юбке, на длинных стройных ногах — вышитые бисером ковбойские сапожки.

— Буйное помешательство, — кивнул Сашка. — Наверное, в прошлой жизни жила на Диком Западе. Впрочем, как и ты.

Он закурил.

— Пошли подымим на улицу. Но слушай, со шляпой… Я такого не помню.

— Я тоже. Первый раз кому–то даю мерить. Настроение какое–то…

— Какое?

Они вышли на ступеньки.

— Не знаю. Странное. — Максаков глубоко вдохнул колючего холода. — Я чего хотел сказать, кстати. У меня вакансия. Андрей Негодин увольняется. Не желаешь?

Ледогоров выпустил густую струю дыма, мгновенно растаявшую в темноте.

— А Поляк?

— Он хату ждет.

В приоткрытую дверь высунулась Юля.

— Ух, холодина какая! Держите. Спасибо — классная шляпа! Заходите еще.

— Обязательно.

Она исчезла внутри.

— Ты не боишься, что я заколдованный?

— Нет.

— Подумать можно?

— Дня три.

— Договорились.

Максаков открыл машину и бросил продукты на заднее сиденье.

— Помчался. По сто семьдесят шестому мокруха.

— Глухая?

— Пока да.

Где–то наверху, в темноте спящих квартир, вдруг громко запикало радио. «Ленинградское время ноль часов ноль минут». Началась ночь.