Я немножко злилась, что мама потратила всю нашу выручку на жестянки и кастрюльки, когда могла купить мне кашемировое худи — и тогда все девчонки в школе смотрели бы на меня с завистью, а не как на жвачку, прилипшую к подошвам их туфелек. Но нет же, нам непременно нужен был мексиканский ванильный экстракт и сушеные вишни из Мичигана. Мы не знали, что делать без силиконовых форм для кексов и песочного печенья, не говоря уж о пищевой кальке с неострыми краями. Ты даже не понимала, что каждый цент, потраченный на «кубинский» сахар и муку для тортов, можно было потратить на нас. С другой стороны, чего от тебя ожидать: ты и в Санта-Клауса до сих пор верила.

Так что я, признаться, удивилась, когда ты разрешила мне выбрать ресторан.

— Амелии никогда не дают выбрать, — сказала ты.

И хотя я себя за это ненавидела, на глаза мне набежали слезы.

Чтобы как-то компенсировать этот сентиментальный припадок и подтвердить репутацию засранки, я заявила:

— Идемте в «Мак Дональдс».

— Фу! — возмутилась ты. — Они из одной коровы делают четыреста гамбургеров.

— Перезвони, когда станешь вегетарианкой, маленькая лицемерка, — сказала я.

— Амелия, прекрати. В «Мак Дональдс» мы не пойдем.

И вместо милого итальянского ресторанчика, где бы нам всем понравилось, я заставила ее отвезти нас в какую-то стрёмную забегаловку.

Я сразу заподозрила, что в кухне у них водятся тараканы.

— Ну что же, — сказала мама, оглядевшись. — Интересный выбор.

— Ностальгия, понимаешь? Что в этом плохого?

— Да ничего. Если ты скучаешь по ботулизму, то конечно.

Покосившись на табличку «Присаживайтесь!», она прошла к пустой кабинке.

— Я хотела сесть возле стойки, — закапризничала ты.

Мы с мамой вместе взглянули на шаткие стулья, обещавшие тебе очень долгое падение на пол, и одновременно выпалили:

— Нет!

Я подтащила высокий табурет, чтобы ты доставала до стола. Замученная официантка бросила нам меню, а тебе — пачку цветных мелков.

— Подойду через минутку принять заказ.

Мама кое-как усадила тебя на табурет, а это было, мягко скажем, нелегко: ноги в скобах перемещались с трудом. Ты тут же перевернула постеленную тебе клеенку и принялась что-то малевать на обороте.

— Так что же мы испечем, когда вернемся домой? — спросила мама.

— Пончики, — предложила ты. Тебе очень нравилась наша новая сковородка, похожая на лицо многоглазого инопланетянина.

— А ты что скажешь, Амелия?

Я закрыла лицо руками.

— Брауни с марихуаной.

Вернулась официантка с блокнотом наготове.

— Ох и миленькая же ты! — умилилась она тебе. — Прямо на хлеб бы намазала и ела. А рисуешь-то как здорово!

Я устало закатила глаза. Ты засунула в каждую ноздрю по мелку и высунула язык.

— Мне, пожалуйста, кофе, — сказала мама, — и сэндвич с индейкой.

— В одной чашке кофе содержится более ста химических соединений, — провозгласила ты, и официантка чуть не хлопнулась в обморок.

Из-за того что мы редко выходили из дому, я успела забыть, как на тебя реагируют незнакомые люди. Ростом ты была с трехлетнего ребенка, но говорила, читала и рисовала, как взрослая, как кто-то гораздо старше шести лет. Пока не привыкнешь, это, конечно, сбивает с толку.

— Какая она у вас болтушка! — промямлила официантка, приходя в себя.

— Мне, будьте добры, бутерброд с расплавленным сыром и кока-колу, — сказала ты.

— Ага, и мне тоже.

Хотя на самом деле мне хотелось съесть всё, что было у них в меню. Официантка с изумлением посмотрела на картинку, которая была вполне заурядной для шестилетнего ребенка, но шедевром Ренуара для трехлетки, за которую она тебя приняла. Она только открыла рот, чтобы выразить восторг, когда я перебила ее вопросом к маме:

— Ты точно хочешь индейку? Это же прямой путь к пищевому отравлению…

— Амелия!

Она разозлилась, но официантка хотя бы перестала таращиться на тебя и убралась восвояси.

— Вот же дура, — тут же оценила ее я.

— Она ведь не знает, что… — Мама замолчала.

— Что? — обвинительным тоном спросила ты. — Что я больная?

— Я бы так никогда не сказала…

— Ага, — пробормотала я. — Разве что перед присяжными.

— Амелия, если ты не научишься себя…

Меня спасла официантка, принесшая наши напитки. Если эти мутные стаканчики и были когда-то прозрачными, то только в прошлой жизни. Тебе колу налили в детскую бутылочку.

Мама автоматически протянула руку и стала откручивать пробку. Ты же, сделав глоток, снова взялась за мелок и подписала свой рисунок: «Я, Амелия, мама, папа».

— Боже ты мой! — воскликнула официантка. — У меня самой трехлетняя дочка, и, если честно, я ее даже к горшку приучить не могу. А ваша дочь уже умеет писать? И пьет из обычной чашки… Дорогуша, уж не знаю, как ты этого добилась, но мне бы у тебя поучиться!

— Мне не три, — возразила ты.

— Вот как. Три с половиной, да? Когда дети маленькие, эти месяцы очень важны…

— Я не маленький ребенок!

— Уиллоу!

Мама попыталась примирительно взять тебя за руку, но ты оттолкнула ее, опрокинув и кофе, и кока-колу. Брызги разлетелись во все стороны.

— Я не маленькая!

Мама схватила пачку салфеток и принялась вытирать лужи на столе.

— Простите, — сказала она официантке.

— Вот теперь она ведет себя как трехлетка! — довольно кивнула официантка.

Звякнул колокольчик, и ей пришлось возвращаться в кухню.

— Уиллоу, ты же знаешь, что нельзя злиться на людей просто потому, что они не знают о твоей болезни.

— Почему? — спросила ты. — Ты же злишься.

У мамы отвисла челюсть. Придя в себя, она взяла свою сумочку и пальто и встала с дивана.

— Нам пора, — объявила она и стащила тебя с табурета. В последний момент вспомнив о напитках, она швырнула на стол десяти долларовую купюру и понссла тебя к машине. Я плелась следом.

По пути домой мы таки заехали в «МакДональде». Но вместо того чтобы получать удовольствие, я хотела лишь провалиться сквозь землю.

У меня тоже были скобки, но не такие, которыми выпрямляют ноги. Обычные, на зубах — брекеты. Это у нас было общее: как только мне их надели, я начала считать дни до того момента, как их снимут. Для тех, кто не носил брекетов, поясню: помните пластмассовые вампирские клыки, которые вы суете себе в рот на Хэллоуин? Так вот, представьте, что вам надо проходить с такими клыками три года подряд. Причем у вас постоянно течет слюна изо рта, а десны режутся о неровные выступы пластмассы. Вот такие брекеты.

Именно поэтому в тот понедельник в конце января на морде у меня сияла слюнявая лыба во все тридцать два. Мне было наплевать, что Эмма со своими приспешницами написала на доске у меня за спиной слово «шлюха» и пририсовала стрелочку, указывающую на мою макушку. Мне было наплевать, что ты съела все хлопья с какао и мне пришлось полдничать пшеничной дрянью. Меня волновало одно: что в половине пятого вечера мне снимут наконец брекеты. Тридцать четыре месяца, две недели и шесть дней спустя.

Мама держалась на удивление хладнокровно: она, видно, даже не понимала, как это важно для меня. Я проверила по календарю — все верно, пометка никуда не исчезла за последние пять месяцев. Запаниковала я в четыре вечера, когда она поставила в духовку чизкейк. Как же она повезет меня к стоматологу и не будет волноваться, как бы не пригорело?

Наверное, меня повезет отец, вот и разгадка. Он мало времени проводил дома, но это не удивительно: копы работают, когда надо, а не когда хотят. Так он мне, во всяком случае, говорил. Разница была в том, что когда он таки приходил домой, то воздух между ним и мамой можно было резать тем самым ножом, которым она проверяла готовность чизкейка.

Может, они придумали такой хитроумный план, чтобы позлить меня? А папа приедет в последний момент и повезет меня к врачу. Мама тем временем допечет чизкейк — мое любимое блюдо, между прочим, — и мы устроим старый добрый семейный ужин с вареной кукурузой, яблоками в карамели и жевательной резинкой. Все эти блюда входили в список запрещенных, который висел у нас на холодильнике под магнитом с большущим крестом. И в кои-то веки все будут смотреть только на меня.