«Суки, лет пять парню намотают, не меньше». На душе сделалось совсем гнусно. «Нажрусь, вечером, точно, нажрусь», — от этой мысли полегчало, но не так чтобы очень.

— На каждом листе напишите «С моих слов…».

— Я помню.

И все-таки он не выдержал. Достал из портфеля пачку «Столичных» и коробок спичек.

— Держи, — и протянул обалдевшему от такой щедрости арестанту.

— Спасибо, — только и вымолвил тот, пряча нежданно свалившееся на него богатство в карман.

— Караулу скажешь, что я разрешил, — и грохнул кулаком по стене, вызывая конвой.

Вернувшись в камеру-одиночку для подследственных, он присел на намертво привинченный к полу табурет и жадно закурил. С непривычки сильно закружилась голова. Жадно, в пять затяжек добил сигарету до фильтра. Встал на ноги и начал прогуливаться от стены к стене, размышляя и прикидывая варианты. Честно говоря, прикидывать-то было и нечего. Даже ему, ранее с суровым советским законом ни разу не сталкивавшемуся, было ясно: посадят, причем, не по-детски. Так сказать, другим в пример.

Клацнул засов внешнего замка, дверь отворилась, и на пороге возникла монументальная фигура прапорщика, начальника караула, овеянная свежим ароматом водки.

— Дорохов, встать!

— Уже стою.

— Молчать! — и засуетился: — Проходите, товарищ майор.

В камеру, держа в одной руке табурет, в другой большой кожаный портфель, вошел молодой, всего на каких-нибудь лет семь старше арестованного, мужик в зеленом мундире с эмблемами строительных войск на черных петлицах. Среднего роста, приблизительно метр семьдесят в высоту, столько же и в ширину. С добрым лицом, обладателю которого при случайной встрече очень хочется сразу же отдать на бессрочное хранение всю имеющуюся наличность и ценные вещи. Поставил табурет на пол и уселся.

— Свободен, — бросил начкару, тот сразу же испарился.

— Присаживайся, рядовой Дорохов Владислав Анатольевич одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года рождения, не стесняйся.

Арестант присел, наступила тишина.

— Что-то не так? — полюбопытствовал майор… — У меня, что, ширинка расстегнута или погон оторвался? Что глядишь удивленно?

— Я не понимаю… — начал Дорохов и запнулся. — Извините. Товарищ майор, разрешите обратиться.

— Валяй, — великодушно согласился тот. — Обращайся.

— Кто вы?

— Как кто? Майор. Что, сам не видишь?

— Вижу, конечно, только я не понимаю…

— Что не понимаешь? — живо поинтересовался его собеседник.

— Не понимаю, из какого вы ведомства.

— Если скажу, что из особого отдела, поверишь?

— Нет. Особисты строительные эмблемы не носят.

— Много ты знаешь, кто что носит, — хмыкнул майор.

— И потом брюки на вас второго года носки, китель совсем новенький и немного маловат, а полуботинки совсем не форменные.

— Ишь ты, зоркий сокол, — восхитился майор. — Так кто же я, по-твоему?

— Не знаю.

— Я — тот человек, от которого… Впрочем, об этом потом. Голодный?

— Что?

— Есть, говорю, хочешь?

— Да.

— Тогда, держи, — открыл портфель и извлек из его недр бумажный сверток. Внутри его оказался гигантских размеров бутерброд с копченой колбасой.

Арестант схватил его обеими руками и вгрызся.

— А е-сс-ее фы ис маскфы.

— Ты прожуй сначала.

Арестант в считанные секунды расправился с бутербродом.

— Я сказал, что вы из Москвы.

— Поясни.

— Копченая колбаса теперь только в Москве и есть.

— А, может, я служу в продовольственной службе и слегка ворую?

— Нет, — помотал головой Дорохов, — у тыловиков взгляд другой.

— Ищущий, — хмыкнул его собеседник. — В вечном поиске, что бы еще спиздить. А ты молодец. В армии без году неделя, а уже столько успел понять. Ладно, поболтали, пошутили. Теперь расскажи-ка мне, что действительно произошло.

И он, сам не понимая почему, рассказал все, от начала до конца, даже то, что не счел нужным сообщить следователю.

Четырнадцатого июня принявших присягу семерых зеленых, как три рубля, воинов направили в отдельную автороту, так сказать, «для прохождения дальнейшей службы». Ночью с четырнадцатого на пятнадцатое всех их разбудили пинками через час после отбоя, велели «мухой» одеться и построиться в коридоре возле каптерки. Вот тут-то и появились, официально выражаясь, пятеро «воинов последнего срока службы», а по-солдатски — «дедов», чтобы быстро и доходчиво прояснить для молодняка тот факт, что воинская служба для них теперь будет состоять исключительно из «тягот и лишений», как и записано в тексте воинской присяги. По крайней мере, до тех пор, пока в роте не появится кто-то еще более молодой, над кем издеваться будут еще сильнее. А чтобы «духи» зеленые все сразу поняли и крепко запомнили, их решили слегка поучить. Так как после отбоя «деды» немного освежились водкой, учебный процесс пошел по принципу «Меньше слов, больше дела». После короткой, но эмоциональной вступительной речи, молодняк начали бить.

Черноволосый скуластый «дед» подошел к стоящему рядом с Дороховым пареньку и замахнулся правой, а когда тот закрыл лицо руками, ударил ногой. Может, он целил в живот, но попал несколько ниже. «Молодой» застонал и рухнул на пол. Пнув ногой лежащего, добрый «дедушка» подошел к Дорохову и опять замахнулся. Вот тут-то все и началось.

От удара ногой в промежность черноволосого сломало пополам. Владислав подскочил к нему и, ударив локтем в челюсть, отправил в нокаут. Не теряя темпа, приложился ногой по морде стоящего рядом и успел пнуть под колено еще одного обалдевшего от происходящего старослужащего, когда… когда из строя молодняка вышли Серега Савиных и Игорь Чернояров, невысокие квадратные ребята, уже настоящие мужики в свои восемнадцать лет. Они попали в армию из соседних приграничных сел на Маньчжурке, где до призыва каждый из них успел по два года покрутить баранку лесовоза. «Гураны» (так называют в Сибири коренных забайкальцев) и вступили в драку мощно, хотя и с небольшим опозданием.

Через пару минут все было кончено. Случившееся потом навсегда вошло в легенду. Зверски отметеленных «дедов» поставили на ноги и приказали построиться, что и было сделано. Владислав Дорохов произнес перед строем краткую речь о недопустимости неуставных взаимоотношений и пользе физического труда в деле сплочения воинского коллектива. После чего, собственно, и начался физический труд. Бедные «деды» до самого подъема наводили порядок в казарме и до блеска полировали места общественного пользования под строгим надзором Дорохова и обоих «гуранов». Остальные «молодые» участвовать в этом непотребстве не стали и по-тихому отправились баиньки, опасаясь возможных последствий. Сам Дорохов о том, что может случиться следом, как-то не подумал, а «гуранам» все было абсолютно по-хрену, потому что они ничего и никого в жизни вообще не боялись.

На следующее утро обесчещенные «деды» наперегонки бросились жаловаться и демонстрировать полученные побои командованию, политическим органам и особому отделу. Сразу же после развода на работы Дорохова арестовали и отвезли на гарнизонную гауптвахту. Все.

— А вот по официальной версии все произошло совсем не так, — майор достал из портфеля серую картонную папку, раскрыл ее и вынул несколько листов бумаги. — Зачитываю: «После того, как ефрейтор Орхоков сделал рядовому Дорохову замечание за нарушение формы одежды, тот пришел в ярость и ударил того ногой в низ живота, локтем в лицо, а потом продолжил избиение лежащего ногами. Оказавшиеся на месте происшествия младший сержант Козинов, ефрейтор Цыбендоржиев, рядовые Нестеренко и Черкашин попытались остановить избиение, но он напал и на них и нанес всем телесные повреждения разной степени тяжести…». Да ты прямо монстр какой-то, — хохотнул майор. — Как говорится, отвел душу. У одного сломана челюсть, у двоих — носы, у остальных трещины в ребрах, выбитые зубы… О синяках и шишках уже и не говорю.

— Но это же ложь!

— Правильно задокументированная ложь таковой никогда не является, — он потряс перед обалдевшим собеседником стопкой исписанных от руки листков в клеточку. — Двенадцать свидетельских показаний против тебя, в том числе и от четверых «молодых». Одинаковые, даже написаны одними и теми же словами, как под копирку.