— Я и не знал, что жена генерала Каппеля у нас в Москве трудится. Таки удивительно. Но, может, и верно, у самого огня никто искать не будет. Потому-то и уцелела…

«Прямо рабство какое-то, большевики настоящий торг людьми устроили. И я в этом непринужденно участвую, с папироской в губах. Тьфу, срамота! Но мне сейчас деваться некуда, с волками жить — по-волчьи выть! Да и с циника спрос не тот!»

— И еще одна проблема — с вас полмиллиона рублей золотом!

— Сколько?!!

Единственный глаз Мойзеса чуть ли не выкатился — требуемая сумма чекиста ошарашила ушатом крутого кипятка. Арчегов усмехнулся и с кривой ухмылкой пояснил:

— Денег, я имею в виду стоящих, у нас почти нет. Великовата сумма для делегации, как вы считаете?! А казаки к золотишку почтение имеют, да и генералы у Деникина детишкам на молочишко тоже хотят! Так что на умиротворение денежки эти пойдут, к вашей же выгоде!

— Но сумма, сумма…

Мойзес даже вспотел от волнения, лицо покрылись капельками пота. А Константин вкрадчивым медовым голосом добавил:

— Большая, не спорю! Но у вас деньги есть. Не жлобствуйте! А чтоб легче на душе стало, то к тем поставкам хлеба мы на нужды голодающих пожертвуем один миллион пудов хлеба дополнительно, о чем и объявим совместно во всеуслышание. Как дар от казаков и сибиряков.

— Ну, если так, — задумчиво протянул Мойзес, а Константин, видя, что тот колеблется, произнес с напором:

— Да за такие деньги до войны вы бы столько и купили, при самом лучшем гешефте. Не жлобитесь, дело-то совместное, в европах разом все и вернете. Тут или одно, или другое — на великое дело и траты соответственные. А у вас в Кремле под партийную кассу помещеньица отведены, там золотишка и бриллиантов полнехоньки чемоданы. Вы курьерам без отчета даете, на мировую революцию, только за валюту расписки пишут…

— Откуда вы знаете? — Мойзес не стал отнекиваться, наоборот, впился в генерала глазами. А тот с самым невинным видом развел руки.

— Хорошо, вы получите требуемую сумму. Но в обмен на хлеб! И добавьте пулеметами!

— Дам пулеметы, но вы своим торгом приводите меня в смущение. Тут мировая революция идет, а вы о презренном металле беспокоитесь. Вы лучше вот в эту папочку гляньте, дюже интересная.

Мойзес небрежно открыл пододвинутую к нему папку и стал быстро проглядывать тонкую стопочку листов. По мере чтения его лицо приняло неописуемое выражение, он даже расстегнул воротник белой рубашки — дыхание в горле сперло из-за вставшего комка…

Иркутск

— Ваше величество! Недоверие опасно, оно изнутри подточит нас. Я понимаю, что вы стремитесь вернуть Россию к былому могуществу, но разве сейчас такая цель может осуществиться?

— Виктор Николаевич! Вы были председателем Совета министров при Верховном правителе России адмирале Колчаке. Разве в те дни вы не мыслили себя русским патриотом, разве вы не принимали решения, нужные для всей страны в целом?

— Принимал, ваше величество, а потому оказался в Иркутске, а наша армия откатилась к Енисею. За ошибки, ваше величество, нужно платить, и дорого. Или расплачиваться!

Михаил Александрович вскинул голову, глаза гневно сверкнули. А Пепеляев, наоборот, опустил плечи и стал похож на маленького медвежонка, вот только взгляд исполняющего обязанности премьер-министра был очень недобрым, он пронизывал собеседника.

Но договаривающиеся стороны вели себя в рамках приличий, держали себя в руках, говорили тихо, не повышая голоса, хотя разговор в кабинете в любую секунду мог перерасти в склоку, а то и в мордобитие, моральное. К физическому воздействию на таком уровне не принято прибегать. Как говорится, положение обязывает.

Ситуация сложилась крайне напряженная и щекотливая. По сути, Пепеляев ничего не мог инкриминировать ни монарху, ни присутствующему его генерал-адъютанту Фомину.

На любое обвинение те могли только пожать плечами и ответить, что перенесли сроки учения на более ранние. Кровь не пролилась — какие уж тут обвинения?! А доклады ГПУ к делу не подошьешь, не тот уровень положения у заговорщиков.

И хотя Виктора Николаевича душила обида и ненависть за брата, но он не без основания полагал, что эти двое не имели ко вчерашнему покушению прямого отношения. А потому был сдержан…

— Господа, я не понимаю, в чем дело? Пока генерал Арчегов в Москве и с ним нет связи, я был в своем праве отдавать приказы гвардии! И принял решение о перевозке трех батальонов в Иркутск, дабы иметь здесь под рукою вооруженную силу, так как части 1-й Сибирской стрелковой дивизии перебрасываются на борьбу с ангарскими партизанами. Теперь же, когда получен приказ военного министра, мои приказания теряют силу, и гвардия вернется к местам постоянной дислокации…

Михаил Александрович говорил уверенно, смотрел твердо, хотя внутри, в глубине души, и его раздирала злоба. Это что ж за времена наступили в России, когда монарх должен вот так униженно объяснять свои поступки не то что премьер-министру, которого раньше одним словом с должности снять мог, а его «И. О.»!

И попробуй не втолкуй, да с уважением и должной почтительностью. Монархическая власть сейчас по воле засевших в правительстве людей держится, за которыми стоит серьезная и реальная сила.

Сегодня он в этом лично убедился — даже по самым скромным оценкам сибиряки собрали в Иркутске намного больше, в разы, штыков, чем он смог перевезти сюда — половину от лично присягнувшей ему гвардии. И это не считая кораблей и бронепоездов.

Скоро генерал Пепеляев должен был приехать вместе со Шмайсером. К последнему монарх относился последнее время двояко. Да, он обязан был ему жизнью за спасение от казни, его флигель-адъютант прекрасно зарекомендовал себя в боях, но…

Именно это «но» — сейчас Михаил Александрович ему не верил ни на йоту. Шмайсер повел какую-то мутную, одному ему понятную игру, держа не только его, но и своего друга генерала Фомина в полном неведении.

Как он себя корил, что подписал документ, который дал Шмайсеру, — разве тогда он мог предполагать, что тот так подставит его с этим переворотом. Ведь о нем он узнал, положа руку на сердце, только в полночь, после злосчастного убийства генерала Болдырева.

Зачем это было делать? Да и зачем все это было затевать, если его полностью устраивало создавшееся положение? На все эти вопросы Михаил не мог найти ответа, но жаждал получить их от Шмайсера, сжимая пальцы в кулаки до хруста.

Такая же отчаянная решимость была написана на лице Фомина — впервые он готов был вытрясти из приятеля душу за такую подставу. Ну ничего, главное, чтобы у Мики хватило терпения выслушать в свой адрес нелицеприятные слова, а там можно будет спокойно извлечь уроки из конфузии.

Генерал Семенов и контр-адмирал Смирнов попали в кабинет по приглашению царя. Тот не мог не пригласить, когда под самыми окнами дворца стояли на якоре две канонерские лодки, набережная была оцеплена морской пехотой, а на противоположной стороне реки дымили трубами угловатые ящики бронепоездов.

— У меня возникло такое ощущение, будто в чан с дерьмом с головой кинулся, — прошептал атаман моряку, и тот кивнул в ответ, молчаливо разделяя этот взгляд.

Так они и сидели, слушая вопросы Пепеляева и ответы на них царя — встревать в этот диалог они не имели ни малейшего желания. Другие игры пошли, в которые лучше не лезть, целее будешь…

— Ваше величество!

В кабинет ворвался, другого слова и не подберешь, генерал Оглоблин. В чрезвычайном возбуждении, тряся бородкой, атаман посмотрел на монарха округлившимися глазами.

— Ваш флигель-адъютант вместе с генералом Пепеляевым ехали в автомобиле сюда, сопровождаемые казачьим конвоем. И он…

— Кто он? — Михаил поднялся со стула, повысив голос.

— Да этот сукин сын, Шмайсер! Ударил генерала по голове, затем оглушил рукоятями пистолетов водителя и адъютанта. И перестрелял моих казаков. Всех! А их в конвое семеро было!

— Насмерть?!