— Почему бы и нет? Ваше предложение мне очень по душе. Вы с Отцом Смеха — дельные люди, и ваша помощь наверняка окажется мне полезной во время моего трудного путешествия.

— Значит, вы давать разрешение, ваше?

— Конечно, с превеликим удовольствием.

— Это есть очень хорошо. Это дает мне радость, бесконечную. Я учить язык, негритянский, и быть вам полезен званиями, моими. Мы будем делать исследование, научное, и получить имена, наши, известные, очень. Я должен бежать к Хаджи Али, ожидающему, и сказать ему, мы можем начать подготовку, отъездную, скорее, потому что вы исполнить желание, наше!

И он поспешил к Отцу Смеха, чтобы сообщить ему полученное известие.

Глава 6

ЧЕРНЫЕ ПЛАНЫ

А теперь перенесемся туда, где течет Бахр-эль-Газаль. Река Газелей пересекает границу страны негров бонго. Стройные пальмы украшают правый ее берег, и темно-зеленые метелки их листьев мечтательно колышутся на легком ветерке. На левом берегу от самой воды возвышается густой лес мимоз. Висящие на ветках деревьев засохшие травинки показывают, на какую высоту поднимается уровень воды в сезон дождей.

Поверхность воды сплошь покрывают большие острова, состоящие из нагромождений свежих и отмерших травяных корневищ. Между ними то и дело попадаются длинные и широкие полосы дикого сахарного тростника, которые еще больше суживают и без того узкую в это время года реку.

В одном из таких тростниковых островков, почти полностью скрытый высокими стеблями, стоял сейчас нуквер, один из тех парусных барков, которые распространены главным образом в верховьях Нила. Главная мачта в середине судна была снесена так же, как и меньшая на носу корабля. Тот, кто не знал о существовании этого нуквера, легко мог проехать совсем рядом, даже не заподозрив о его присутствии.

Без сомнения, этим столь тщательно спрятанным барком никто по назначению не пользовался, и тем не менее он был отнюдь не заброшен и не пуст.

Пять или шесть рабынь стояли на коленях друг возле друга и с помощью своеобразных каменных жерновов терли дурру: смоченную водой дурру засыпают в углубление жернова и маленьким камешком, который называется Сын Жернова, размалывают в муку. Этот примитивный способ сырого помола отнимает у рабов чрезвычайно много времени и сил. Результата целого дня мучительного труда одного из этих несчастных едва хватает, чтобы покрыть ежедневные потребности десяти-пятнадцати человек. Пот с лиц рабынь стекал прямо в замешиваемую тут же из этой муки вязкую кашу — основное блюдо суданского меню. Испеченная на круглой каменной плите, она превращается в кисры, аккуратные красно-коричневые лепешки, которые употребляют здесь вместо хлеба. На воде же из этого теста варят некое подобие пудинга, один вид которого способен надолго отбить аппетит у любого европейца. Кисра в качестве необходимого провианта берут в многомесячные путешествия. Если же дать им перебродить в воде, получится мариза, очень популярный среди всех суданских народов терпкий хмельной напиток.

Рабыни были на нуквере не одни. Под верхней палубой в кормовой части корабля двое невольников вили веревки из волокна пальмовых листьев и вполголоса о чем-то переговаривались. Опасливые взгляды, которые они время от времени бросали на рабынь, говорили о том, что они не хотели, чтобы их подслушали.

Лица обоих негров были изуродованы гугулом, вечным, несмываемым клеймом рабства, верным признаком того, что они оба были похищены. Когда охота на рабов проходит удачно, всем молодым пленникам-мужчинам наносят шесть больших порезов — по три на каждую щеку. Раны ежедневно натирают перцем, солью и пеплом, поэтому они долго не заживают, а впоследствии превращаются в огромные вздутые шрамы.

Единственную одежду рабов составляли набедренные повязки. Их волосы, уложенные вверх и закрепленные с помощью клея, образовывали на голове нечто вроде высокого цилиндра без полей. Негры беседовали между собой на диалекте беланда, в котором, как и в подавляющем большинстве других суданских языков, все слова, обозначающие нечто отвлеченное, взяты из арабского. Еще одной характерной его особенностью является отсутствие в нем первого лица единственного числа глагола, а вместо местоимения первого лица единственного числа говорящий обычно подставляет свое имя.

— Лобо грустно, очень грустно, — прошептал один из негров, — и Лобо даже не может показать, как тяжело у него на душе.

— Толо даже еще грустнее, чем Лобо, — так же тихо ответил его товарищ. — Когда Лобо и Толо были похищены, Абуль-моут убил всю семью Лобо, но отец и мать Толо смогли убежать. Они еще живы, а несчастный Толо не может увидеть их. Поэтому ему вдвойне грустно.

— Почему это Лобо должен быть менее печален? — недовольно спросил первый. — Раз его родители, братья и сестры убиты, значит, он несчастнее тебя. — Он вздохнул и добавил так тихо, что собеседник едва мог расслышать его слова: — Но что может сделать жалкий беланда, когда белые убивают его родных?

Толо озабоченно посмотрел на рабынь, чтобы удостовериться, что те не подслушивают, а потом ответил, дико вращая глазами:

— Отомстить! Он должен убить Абуль-моута!

— Да, должен, но ему нельзя об этом говорить вслух! — испуганно прервал Лобо своего брата по несчастью.

— Своему другу он может это сказать; Лобо его не предаст, а поможет ему своим ножом или стрелой, смоченной в ядовитом соке растения дингил [98].

— Но тогда нас засекут до смерти!

— Нет, мы не должны попасться, мы убежим.

— Разве ты не знаешь, как это трудно сделать? Белые будут преследовать нас, и их собаки обязательно нас найдут.

— Тогда Толо убьет себя. Он не позволит белым избивать себя кнутами и жить он тоже не хочет, если не может быть вместе с отцом и матерью. Белый человек не думает, что у черного тоже есть сердце, но оно у него есть и не хуже, чем у араба. Черный очень любит отца и мать и хочет вернуться к ним или умереть. Ты знаешь, что с нами будет, если мы останемся здесь? Мы — собственность белого, и он может убить нас за самую маленькую провинность. А если он захочет сделать набег на негритянские селения, мы должны будем пойти с ним и защищать его от наших братьев, и тогда нас тоже могут убить. Но Толо не хочет ловить своих черных братьев и делать их рабами!

— Ты думаешь, что готовится гасуа?

— Да. Разве ты не понимаешь, почему женщины там, на носу, уже много дней мелют дурру? Это значит, что в поселке собираются печь лепешки. Но большие запасы лепешек араб делает только тогда, когда ему нужна еда для долгого путешествия.

Лобо сложил руки вместе, сделал испуганно-почтительное лицо и сказал:

— Какой ты умный! Об этом Лобо не подумал. Он думал, что набег может начаться только после того, как Абуль-моут вернется из страны хомров.

— Абдулмоут [99]тоже может выступить, когда захочет. После Абуль-моута он — главный в селении. Если первого начальника нет, приказывает второй. Зачем бы иначе солдаты еще позавчера получили приказ чистить свои ружья и точить ножи? Правда, никто из них пока не знает о том, что должно произойти, но скоро ты увидишь, что Толо был прав.

— Ты знаешь, куда Абдулмоут хочет отправиться?

— Откуда Толо может это знать? Даже белым солдатам никогда не говорят этого заранее. Один Абдулмоут знает это, и… — Внезапно он осекся, склонился над своей работой и, казалось, целиком погрузился в нее. Лобо последовал его примеру: оба заметили человека в маленькой лодке, который причалил к нукверу и поднялся на его палубу.

Это был белый. Густая темная борода обрамляла его лицо, кожа которого от жаркого солнца стала совсем смуглой. Черты его лица были резкими, глаза мрачно блестели. Он носил тесно облегающий фигуру белый бурнус, подпоясанный кушаком, из-за которого выглядывали рукоятки ножа и двух пистолетов. Из зеленых башмаков без задников выглядывали босые пятки, а на голове возвышался зеленый тюрбан — знак того, что этот человек ведет свое происхождение от Пророка Мухаммеда. В руке он держал огромных размеров кнут.