Полный отвращения, Байон тогда уволился из полиции. Затем он поступил на службу в Национальную жандармерию и принялся изучать семейство Дюпре. С годами его хобби превратилось в страсть. Из закрытых правительственных архивов в Тулузе он узнал, что Дюпре-старший во время войны был коллаборационистом. Узнал, как он внедрился в Сопротивление и выдал многих его членов. Как минимум тридцать смертей за четыре года легли на совесть этого выродка. После войны Дюпре основал процветающее предприятие по производству запчастей для “Аэроспасиаль эйрбас”. Сделал он это на деньги из Соединенных Штатов, выделенные на восстановление Европы.

А тем временем Жирар, похоже, все прознал про своего папашу. Отец Дюпре продавал информацию немцам, чтобы пережить войну. А потому Жирар окружил себя молодыми немецкими студентами, которые нуждались в его деньгах. Отец Дюпре украл деньги у американцев после войны. А потому Жирар стал разрабатывать программное обеспечение, чтобы заинтересовать американцев и вынудить их отдать ему свои деньги. Отец Дюпре ненавидел коммунистов. Вот почему, будучи студентом, Жирар тянулся именно к ним. Все, что он делал, было актом протеста против отца.

Но потом с младшим Дюпре что-то произошло. После ухода из Сорбонны он начал коллекционировать исторические документы. Байон побеседовал с некоторыми из торговцев подлинниками, у которых Дюпре сделал покупки. Похоже, Дюпре заворожил тот факт, что он может обладать важными письмами, написанными великими деятелями прошлого.

Один торговец поведал офицеру, что Жирар производил впечатление человека, одержимого манией, что он взирает на прошлое из-за спин великих людей. Его глаза горели, когда он разглядывал исторические документы. Дюпре собирал не только документы времен Великой французской революции, но и подлинные одежду, оружие и награды. Он скупал религиозные письма, которые были еще старше. Он даже приобретал гильотины.

Психиатр, работавший при жандармерии, объяснял Байону:

– Нередко люди, сбитые с толку реальным миром, заворачиваются в кокон, создавая безопасную реальность из писем или старинных вещей.

– А не возникнет ли у него желания расширить этот мир? – спросил тогда Байон.

– Вполне вероятно, – получил он ответ. – Расширить границы рая до прежних размеров.

Когда Дюпре поменял свою фамилию на Доминика, у Байона отпали все сомнения, что тот возомнил себя современным святым. Ангелом-хранителем Франции. А может быть, он просто сошел с ума, или произошло и то и другое вместе. Когда же наряду с этим “Новые якобинцы” принялись терроризировать иностранцев, Байон почти не сомневался, что эти новоявленные воители охраняют духовную крепость Доминика – Францию, которая была чиста, как девственница, какой она виделась самым первым якобинцам.

Жандармерия отказалась возбуждать официальное дело. И не просто потому, что Доминик был могущественным человеком. Как убедился Байон, она страдала ксенофобией лишь в немногим меньшей степени, чем сам Доминик. Единственной причиной, почему он, Бернар Байон, не уволился, было то, что он мог поддерживать огонек жизни в идее законности на службе народу, больше того – людям, независимо от их национального происхождения или вероисповедания. Сын бельгийской еврейки, лишенной наследства за то, что она вышла замуж за его отца, бедного француза-католика, Байон понимал, чем могут оборачиваться нетерпимость и расизм.

Стоит ему опустить руки, и тогда изуверы победят.

Однако, наблюдая за тем, что творилось вокруг завода, Байон вовсе не был уверен, что они уже не победили.

Стоит ему опустить руки, и тогда изуверы победят.

Однако, наблюдая за тем, что творилось вокруг завода, Байон вовсе не был уверен, что они уже не победили. Байон провел пятерней по щеке и ощутил наждак небритой щетины. Единственный признак мужественности, который, похоже, остался ему в этой жизни. Как можно чувствовать себя мужчиной, сидя без дела в этой старой душной комнате? Снова и снова повторять с подчиненными, какими будут их действия в случае, если им все-таки удастся когда-нибудь оказаться в здании. Перечислять кодовые команды. “Синий” – атаковать, “красный” – оставаться там, где находишься, “желтый” – отходим, “белый” – гражданские лица в опасности. На случай, если невозможен будет голосовой контакт, предусматривались тихие сигналы по радио. Один гудок – атака, два – оставаться на местах, три – отходить. Нештатные ситуации и прочее… Байон начинал уже сомневаться, а не пронюхал ли Доминик об операции и не может ли так случиться, что он намеренно ничего не предпринимает, чтобы поставить полковника в сложное положение и вбить кол в самое сердце расследования.

Или ты просто становишься параноиком? – спросил Байон самого себя.

Он был наслышан о том, что при продолжительной занятости одним и тем же делом паранойя становится неизбежной. Однажды Байон вел слежку за давнишним сотрудником Доминика по имени Жан-Мишель Хорн. Тот направлялся на какую-то встречу, насвистывая на ходу. Первой же мыслью Байона было, что его специально хотят позлить.

Он сильнее потер лицо.

Похоже, что становишься, решил полковник и с отвращением к себе вскочил со стула. Он с трудом удержался, чтобы не пнуть его в причудливой формы окно, которое вставили задолго до рождения и его самого и всех присутствующих, что судорожно подскочили от неожиданности следом за ним.

– Скажи мне, сержант! – потребовал Байон. – Скажи, почему бы нам просто не взять это сооружение штурмом?! Пристрелить Доминика и покончить с этим делом!

– Честно говоря, не знаю, – ответил сержант Маре, сидевший ближе остальных. – По мне, так лучше погибнуть на задании, чем сдохнуть от скуки.

– Как я хочу до него добраться! – с чувством произнес полковник, не обращая внимания на подчиненных. Его пальцы сжались в кулак, и он погрозил им в сторону мониторов. И в этот жест он вложил всю свою ненависть. – Это порочный, свихнувшийся маньяк, который хочет, чтобы погряз в пороках и свихнулся весь мир.

– В отличие от нас, – заметил сержант. Байон испепелил его взглядом.

– Да, в отличие от нас! Что ты имеешь в виду?

– У нас у всех навязчивая идея сохранить мир свободным, чтобы тот мог и дальше выращивать психов вроде Доминика. Как этот клубок ни крути, похоже, его не распутать.

– Только в том случае, если ты потерял надежду, – возразил ему Байон. Подтянув стул к себе, он грохнул им об пол и грузно уселся на него снова. – Порой я упускаю это из виду, но это действительно так. Моя мать надеялась всю жизнь, что семья простит ее за то, что она вышла замуж за моего отца. Эта надежда была в каждой поздравительной открытке, которую она им отправляла.

– И что, они так и не простили? – спросил сержант Маре.

– Нет. Но надежда не позволяла ей впасть в уныние. Надежда и любовь ко мне, к моему отцу заполнили пустоту. – Байон повернулся к экранам. – Надежда и ненависть к Доминику не дают мне впасть в депрессию. И я его достану!

Зазвонил телефон, и кто-то из молодых сотрудников снял трубку. На ней был укреплен шифратор, изменявший частоту звуков. На другом конце линии такое же устройство преобразовывало сигналы снова в нормальную речь.

– Господин полковник, еще один звонок, переадресованный из Америки.

– Я же сказал им: ни с кем не соединять, – простонал Байон. – Это либо предатель, пытающийся свести наши усилия на нет у самой финишной черты, либо саботажник, который старается нас затормозить. Кем бы он ни был, передайте, пусть катится к чертям!

– Слушаюсь, месье.

– Теперь они вдруг захотели мне помочь. Теперь! – продолжал кипятиться полковник. – Где ж они были все эти семнадцать лет?

– А вдруг это все-таки не то, что вы думаете, – осторожно заметил сержант Маре.

– И много ли шансов, что это так? – поинтересовался Байон. – Служащие Доминика разбросаны по всему миру. Для нас будет лучше сидеть в изоляции и не подцепить заразу.

– И довариваться в собственном соку, – добавил сержант Маре.

Полковник посмотрел на экран с четким цветным изображением. Листва неспешно раскачивалась на нем у стены древней крепости, которую теперь превратили в предприятие. Сержант был по-своему прав. Эти последние четверо суток оказались совершенно безрезультатными.