Лена никогда не видела ни одной строчки, написанной шефом. Старожилы редакции уверяли, что он никогда и не был журналистом, а в журнал попал случайно, буквально шел мимо и попал.

— Работать собираешься? — Летягин поморщился, видимо, прислушиваясь к своей печени. Кадык на его тощей шее заходил в разные стороны.

— Сегодня или на перспективу? — спросила Лена, неодобрительно оглядывая помятую фигуру шефа.

— Насчет тебя звонили. — Его голос вдруг стал серьезным и немного грустным. — Из ужас откуда.

— Это откуда?

— Из «Без цензуры». Статьи туда слала, канарейка?

— Нет.

— Хочешь сказать, они ищут себе авторов, просматривая такие офигительно интересные журналы, как наш?

— Вы возглавляете журнал, который не любите, — холодно ответила она. — Как так можно?

— Учи отца… — добродушно сказал шеф. Никогда нельзя было угадать, что его разозлит, а что обрадует. — Вот скоро уйдешь туда, политикой займешься, нас забудешь, — голосом юродивого продолжил Летягин и радостно закончил: — А потом тебе башку снесут!

— С чего бы это?

— В этой «Без цензуры» много покойников.

— Прямо!

— Криво! Эти ребята большими делами ворочают… У тебя отец, по-моему, военный? Кагэбэшник? Там это любят.

— Зрасьте! — рассердилась Ивакина. — Мой отец следователь. Чего вам надо-то? Вы толком объясните: меня в эту газету на работу приглашают?

— Вроде того, — задумчиво сказал шеф и добавил: — Может, там спишь с кем?

— Вы же знаете, я лесбиянка. — Лена уже давно выдавала себя за девушку нетрадиционной ориентации — на случай, если шеф начнет приставать.

— Ну-ну, — он насмешливо покачал головой. — Вот, может, и спишь с какой-нибудь их бабой? Болтушка! Ты такая же лесбиянка, как я — Николай Басков. Ладно, поработай, попробуй. Знаешь… этот Грибов, редактор их, он себя таким умным считает. Он думает, что один на всем свете дело делает, а мы дерьмо ногами месим. Всегда таким был.

— Вы его знаете?

— Я с ним учился. — Летягин вдруг посмотрел на Лену совершенно разумным взглядом. — Я и потом с ним виделся. Мы чуть не подрались. Выпили, он всех стал уму-разуму учить, потом начал ругаться с другим нашим сокурсником — директором канала. Кричал, что на телевидении не стало журналистов, одни артисты. Да как злился! Я ему говорю: и хорошо, на западном телевидении они тоже к артистам относятся. У них даже профсоюз актерский. Но что ты! Его не переубедишь. Он ведь наш пастырь, он ведет стада к заливным лугам. И все они такие в политической журналистике.

— Я уважаю политическую журналистику! — с вызовом сказала Лена.

— Кто бы сомневался. И за что же, если не секрет?

— Именно за то, что они дело делают. А мы что?

— Мы народ развлекаем. Журналистика должна развлекать.

Шеф совсем сгорбился и в такой позе закурил. Лена отметила, что руки у него трясутся.

— Развлекать должны клоуны, — сказала она.

— Журналисты и есть клоуны, — ответил главный редактор и сразу же поймал ее взгляд, который легко было прочитать и менее умудренному человеку, чем он. — Думаешь, только я клоун? — спросил он. — Знаю, какие газеты ты уважаешь, какие каналы смотришь. На «Окна»-то плюешься, поди? Там ведь все фальшивое, не так ли? А твой канал любимый, он что делал, когда выборы президента были? Заранее, когда еще ничего известно не было, публиковал липовые рейтинги. Даже не постеснялись потом сказать об этом, а также о том, какой процент телезрителей клюнул на эту утку и пошел за победителем. Чем не «Окна»?

— Ну ясно, — усмехнулась Лена. — Логика та же самая, когда говорят: чего ты, мол, раньше коммунистом был, а теперь демократ. Как будто если ты во что-то раньше верил, то теперь и подохнуть с этой верой должен.

— А по-твоему, если ты в православной вере крещен, то на уикенды имеешь право в мусульманство переходить?

— Это разные вещи.

— Хорошо. Но все-таки скажи мне: пусть они тогда верили, что стране нужен совершенно определенный президент, но врать-то они разве имели право? Имели или нет?

Лена молчала. Любая сложность, исходившая от примитивного, как бутылка водки, шефа, была для нее неожиданной. Летягин ухмыльнулся.

— Если хочешь знать, в моем журнале в тысячу раз меньше вранья и в тысячу раз больше общественной пользы, чем в этой «Без цензуры». Я бы всех умников этих, политтехнологов долбаных, взял бы в один мешок завязал и — хряк! С Останкинской телебашни!

— Ну, насчет «меньше вранья и больше общественной пользы», это вы кому-нибудь другому, ладно? Клубы вам платят за «независимый» обзор? Независимый! — Она еще раз произнесла это слово, вкладывая в него весь дневной запас ехидства. — И рестораны платят. В последний раз меня там так накормили, что я даже на занятия не пошла, отравилась. Но написала, что ресторан — классный. Вот уж где общественная польза! И за хорошие рецензии на поганые фильмы нам всегда платили, пока киношники не сообразили, что мы и забесплатно о них писать будем, а плохое или хорошее — им не так уж важно. А еще других критикуете… Когда вы всех политических с телебашни сбросите, что останется-то? Статьи о том, как отец изнасиловал дочь и ее морскую свинку? Интервью с вампирами?

— Когда политических сбросим, останутся «Окна», — миролюбиво сказал шеф. — Кто хочет, пусть смотрит. Остальные пусть книжки читают.

— Какая чушь! — воскликнула Лена. — У тех, кто серьезной журналисткой занимается, хоть оправдание есть: они верят, что работают на общественное благо. А вы? Вы бабки зашибаете!

— И они, Лена, такие бабки зашибают, что нам с тобой и не снилось. Но не это меня оправдывает, а другое. Я не умничаю. Не делаю вид, что спасаю мир, никого не учу жить и не обижаюсь, когда меня держат за нищего попрошайку. Большинство журналистов являются именно плохо оплачиваемыми и неумными любителями халявы. С огро-о-омными, как… у слона, претензиями. Их власть выдумана ими самими, она ими самими рекламируется. — Редактор дурашливо всплеснул руками. — Ты, Лена, попробуй не читать газет и не смотреть телевизор, скажем, месяц. Я однажды попробовал, и знаешь, мимо меня пронеслась третья мировая война. Я уж не помню, что было ее началом, то ли бомбежки Белграда, то ли операция в Сомали, то ли ответ Ираку, но что-то было, и это «что-то» было огромным и леденящим кровь. Это были апокалиптические предсказания самых дорогих экспертов, прогнозы самых опытных политиков, а также заявления парламентов, президентов и общественных организаций. Как-то там реагировали биржи, что-то, как водится, происходило с нефтью. Мир трясло. Этим начинались и заканчивались все новости на земле. Но только один месяц! Через тридцать дней все успокоилось, а еще через день началась всемирная эпидемия не помню чего, и все забыли, что там бомбили накануне. Эксперты начали комментировать экономические последствия эпидемии, ООН приняла резолюцию по медицине, вверх пошли акции фармакологических фирм, что-то, как водится, опять произошло с нефтью, и третья мировая война, не начавшись, завершилась. А я был в запое и ничегошеньки не узнал! Так о какой четвертой власти идет речь? Что это за власть, если победить ее можно одним выключением кнопки?

Когда он закончил свой монолог, Лена закрыла рот. Еще пять минут назад она бы поспорила на сто долларов, что шеф не способен говорить предложениями длиной больше среднестатистического матерного оборота. «Нет, он, конечно, не с улицы к нам попал, — подумала она. — Просто он алкаш».

— Слушайте, если вы с Грибовым учились, вы, наверное, и эту знаете — убитую? — сказала она.

Шеф посмотрел на нее внимательно и тревожно.

— Какую убитую?

— Леонидову.

— Убитую? Кем убитую?

— Именно это и выясняет мой отец. А вы говорите: кагэбэшник.

— Ах, вот в чем дело… — медленно произнес он. — И как это связано с Грибовым?

— Она работала у него.

— Марина?

— Не помню, как ее зовут, но знаю, что она работала в «Без цензуры».

— Убили… Странно. Она была далека от политики.

— Вы не так поняли. Ее убили не из-за политики, а из-за имущества.