Служитель нашел бесчувственного Маланича в глубине скалы, с покрытым багряными ожогами лицом. Глаза вроде как были целы, он смог открыть их, когда его вынесли наверх и его верные Шелот и Пущ сказали над ним заветные слова. Расторопный Пущ даже отправился в чащу, искать живую и мертвую воду, чтобы подлечить Маланича. Откуда у него ожоги, не спрашивали, сами знали, что во время колдовства всякое может случиться. Но этого не знал князь Мал. Он ворвался в горницу, где тихо постанывал на ложе его верховный волхв, хотел было сразу с расспросами подступить, но тут оробел, переминался с ноги на ногу на пороге да теребил богатую гривну на груди.

Но Маланич сам поманил его пальцем. Страшно сверкнул темными глазами со вспученного красным мясом искаженного лица.

— Ты ее впустил, Мал, ее — погубительницу древлян. Теперь же скачи к месту тризны, погляди сам, что натворил.

И ни слова о прошедшей грозе. Но Мал уже не спрашивал самого беспокойство обуяло, велел спешно собираться. Своего серого коня сдержал только на подступах к лесу, где стояло сожженное по приказу волхвов изваяние Велеса. Вернее, оно уже не стояло, а лежало, будто кто-то с неведомой силой вырвал его и бросил на дорогу, перегородив ее. Так что пришлось помешкать, пока не расчистили путь. А потом, когда ехали по лесной тропе, дружинники заметили, что не так что-то в лесу, тихо непривычно, словно нежить, убоявшись прошедшей грозы, попряталась в чаще. Только птицы распевали звонко, как в старые времена. Так и сказали — в старые добрые времена, даже улыбаться начали.

Однако эти улыбки застыли, когда они оказались на скалистом берегу у реки Ужи и увидели… О таком и поведать страшно.

А увидели они высокий курган, где наверху темнело кострище от очистительного огня, а внутри упокоились останки князя Игоря, по приказу Ольги Киевской доставленные в дубовой домовине [94]. Все же остальное пространство, все окрестности и склоны высокого кургана были словно покрыты разбросанным тряпьем. Но только издали они казались тряпьем. А были это порубленные и изувеченные тела лучших древлянских мужей. И было их без малого… Страшно и сказать сколько.

Русских же витязей и их правительницы уже и след простыл.

Часть II

Глава 10

Над Днепром ярко сияло солнышко, тучи ушли, река блестела. После прошедшей грозы наконец-то установилась ясная теплая погода, разлив Днепра отступил, обнажив низинные берега у киевских гор, оставляя за собой мокрые остовы строений, ил и мусор там, где ранее находились затопленные улицы и площади Подола. Картина разрушений выглядела удручающей, но, тем не менее, у людей опять появилась надежда, что жизнь обустроится, что все пойдет по-прежнему, исчезнет так долго питавшее в воздухе ощущение опасности и предчувствие бед. В Киеве народ уже не так опасался древлянских чар, не гадал, что же сулит перемена власти. С тех пор как отважная княгиня Ольга сама поехала в колдовские чащи да помстилась за мужа, совершив по нему великую и кровавую тризну, все стали поговаривать, что она и с властью управится не хуже какого пришлого правителя, да и те же древляне уже трижды подумают, прежде чем Руси угрожать. И все знали, что отольется им кровавыми слезами страшное злодеяние. В стольный град на Днепре теперь стекались войска из отдаленных пределов Руси. Прибывшие из разных краев воеводы, которые сперва намеревались едва ли не ратовать за своих князей, были поражены, как здесь все стоят за княгиню Ольгу, как готовы поддержать Игорева наследника, маленького Святослава. И посланцам ничего не оставалось, как предложить Ольге свои мечи, чтобы вместе с ней идти на непокорное племя. Об ином и речи быть не могло. Страшная месть Ольги древлянам, ее поездка в их заколдованные чащи многое изменила, у людей исчез страх, зато появилось воодушевление. И когда Ольга, дабы показать представителям иных князей волю Руси, созвала великое вече и сама явилась на него, ведя маленького Святослава за руку, само небо, казалось, сотрясалось, так народ выкрикивал ее на княжение, ее и Святослава, наследника Игоря сына Рюрика. Так и порешили: пусть княгиня-мать правит, покуда сын не вырастет.

Об Игоре теперь говорили только хорошее: он-де и восставшие после смерти Олега племена удержал в Руси, он и от диких находников-печенегов отбивался и ряд с ними уложил, он и с самой Византией сражался на равных и так устрашил надменных ромеев, что те подтвердили некогда заключенные Олегом договоры, причем Игорь добился расширения выгод и свобод русских торговых гостей. Даже некогда почти пренебрежительное прозвище Игоря «Старый», данное ему еще в юности из-за ранней седины его, теперь произносили с почтением: ибо именно старый человек понимался людьми как мудрый, как отец и судья, наделенный почти божественной властью. Так что без особых раздумий все поддерживали его семью, маленького Святослава уже называли князем-наследником, да и волхвы предрекли, что именно этот князь прославит Русь, завоюет новые земли и проявит себя как могучий воин. А против предсказаний волхвов и князья прочих земель не смели роптать. Как и вызывало невольное уважение то, что первой помощницей мстительницы-княгини стала известная волховка Малфрида.

Теперь Малфрида появлялась подле Ольги во время всех ее выходов, во время переговоров и приемов послов, и хотя сама чародейка ни во что не вмешивалась, все одно шла весть, что именно она помогает Ольге где советом, а где и чарами. Да и как иначе, если Малфрида еще при Игоре состояла, она ему удачу в походе на ромеев предрекла, нагадала да наворожила такое, что и до пролития крови не дошло, и все равно гордые ромеи склонились, поняв русское могущество. Разве это не удача? И удача, Малфридой навеянная. Причем даже поговаривали, что ежели бы Малфрида не оставила князя ради брака со Свенельдом… Но тут особо распространяться мало кто решался. Ибо Свенельд теперь был как никогда в силе, да и колдовства Малфриды побаивались. Всякое о ней говорили, но что она удачу приносит — не сомневались. Считали, что именно она помогла княгине безвредно проникнуть в заколдованные леса да совершить положенную тризну по мужу прямо перед носом погубителя Игоря, Мала Древлянского.

Вот такие новости обрушивались на прибывавших в Киев воевод, и они давали добро на выход против древлян под предводительством той же Ольги. Женщины, чего Русь ранее не ведала. Да и чародейства столь могучего Русь еще не знала. И те же киевляне указывали гостям на тучи, темнеющие в стороне древлянских лесов, объясняя: нам-де Перун помогает, а ворожбу чужую не иначе как Малфрида поодаль удерживает. И там, где мрак над древлянским краем сгущается, еще неизвестно, что ждет витязей — слава или кончина безвременная.

Ну да слава пока была у воеводы Свенельда: только и разговоров шло, что о его победах над древлянами, над нежитью их жуткой, о том и сказы рассказывали, и песни пели на пирах. Сам же Свенельд ходил по княжеским палатам гоголем, нарядный и величавый, он же возглавлял заседания бояр и воевод в гриднице, где Ольга хоть и присутствовала, но больше отмалчивалась, доверяя своему верному воеводе. Да ведь и Малфрида ему помогает, говаривали. Теперь, правда, многие знали, что боярыня Свенельда дитя носит. Тут бы призадуматься, мол, какая от чародейки польза, если забрюхатела? Но вслух сомневаться никто и не осмеливался.

Маленькому Святославу вся эта кутерьма с приездом такого количества воинов даже нравилась. Этого четырехлетнего наследника Игоря Ольга тоже приводила в гридницу на совет, и он какое-то время мог усидеть спокойно, рассматривал грозных воевод с серьезным любопытством. Святослав уже мог различать их, знал, что от его дядьки Володислава Псковского витязи прибывают в вооружении варяжском: брони кольчатые, шлемы с наглазьями, секиры у них… Ах, как же нравились эти секиры Святославу! Еле сдерживался, чтобы не подойти да попросить показать их, выспросить, как такой секирой управляться можно. От князя Гили Смоленского тоже все больше варягов прибыло, но ведь всякому известно, что под его градом в селении Гнездово варяги имеют обычай становиться на постой да на службу наниматься. А у кого больше золота, как не у князя из торгового Смоленска, что на самом выгодном месте по пути из варяг в греки расположен. Зато витязи из племени северян вооружение имеют хазарское: у многих литые блестящие шлемы с острым верхом, выложенные пластинами на груди доспехи, от пояса почти до икр ниспадают мелкой кольчатой чешуей. Но славяне северянские от хазар не только свое снаряжение переняли, некоторые даже стригутся, как хазары, — голову бреют наголо, оставляя только один клок на макушке. Святославу это очень нравилось, он тоже хотел, чтобы и его так обрили, да боялся, что матушка заругается. Она всегда ругалась, если он вел себя не с княжеским достоинством. Вон и ныне, когда Святослав завозился на скамье, взглянула на него строго, вроде как и в лице не поменялась, а Святослав оробел. Эх, не такой она была, когда к нему в Вышгород приезжала. Да ну тот Вышгород! Там Святослав маленький был, все с мамками да няньками возился, с Малушей и ее куклами. Стыдно и вспомнить. А ныне… И Святослав привстал, забавно подбоченился в своей вышитой рубашонке да в полосатых штанишках. Это иные мальчишки-глуздыри его возраста еще в рубашонках до пят бегают, а он уже не дите, он уже штаны носит, как воин, как князь Руси — так ему внушают. Святослав захотел пойти туда, где сидел кудрявый веснушчатый воевода Претич из Чернигова, хотел напомнить, что тот обещался смастерить ему копье не хуже, чем у иных черниговских витязей. Но когда уже стал подниматься, ощутил, как рука его кормильца Асмунда не сильно, но властно легла на плечико, сдерживая. Вот и опять сел на свой маленький столец, ковырял носком сапожка большую медвежью шкуру, на которой стояли их с матерью троны княжеские. А сам все думал об обещании Претича: не обманет ли, не забудет про копье? Витязи в гриднице опять говорили, обсуждали дела свои. Святославу те дела казались скучными и глупыми. Они все решали, кто где на постое расположится, где им позволено охотиться, кому сколько меда и зерна выделят. Святослав начинал зевать, хотелось вздремнуть, прислонясь кудрявой головенкой к обитому бархатом подлокотнику. Все равно о походе они тут не говорят, все бы им пожрать, как вечно голодным дворовым…