Эту пышнотелую экономку в доме знали как миссис Каруэлл — то была девичья фамилия, которую она вновь стала носить.
За исключением хозяина, никто в доме не знал ее истории. Ее появление здесь было обстряпано очень ловко. Никто не заподозрил, что это было согласовано между нею и старым греховодником в пурпурной мантии с горностаем.
Ее малышке не исполнилось еще семи лет.
Взбежав по лестнице в коридор, Флора Каруэлл схватила девочку в охапку и унесла в спальню, не соображая толком, что делает. Там она присела, посадила дочку рядом с собой, посмотрела в ее удивленное лицо — и в страхе разрыдалась.
Она надеялась, что судья все же спасет Пайнвэка. Полагаю, что он мог бы это сделать. Какое-то время она злилась на него, обнимала и целовала свою озадаченную малышку, которая отвечала ей пристальным взглядом больших круглых глаз.
Эта девчушка только что потеряла своего отца и даже не знала об этом. Ей всегда говорили, что ее папа давно умер.
Флора была женщина грубая, необразованная, пустая и вспыльчивая, не способная сколько-нибудь четко мыслить и даже чувствовать; но в этих слезах была смесь ужаса и самобичевания. Она боялась этого маленького ребенка.
Однако миссис Каруэлл жила не чувствами, а пудингами и говядиной. Она утешила себя глотком пунша. Даже негодуя, она не долго переживала. Будучи существом сугубо плотским, она позволила себе скорбеть о том, чего не вернешь, буквально считанные часы и по-другому не могла, даже если бы захотела.
Судья Харботтл вскоре возвратился в Лондон. За исключением подагры, этот жестокий старый эпикуреец никогда не болел чем-нибудь существенным. Он смеялся и задабривал молодую женщину, глумясь над ее слабыми упреками. Прошло немного времени — и Льюис Пайнвэк больше ее не волновал. Судья же втихую посмеивался насчет совершенно законного устранения зануды, который мало-помалу, возможно, стал бы чем-то вроде тирана.
Вскоре после своего возвращения судья Харботтл, чьи приключения я сейчас подробно излагаю, должен был расследовать преступные дела в Олд-Бейли. По делу о подлоге он обратился с обвинением к суду присяжных, требуя смертного приговора, осуществляя тем самым собственное желание. Он прямо обличал узника, указывая на множество отягчающих обстоятельств и сопровождая свою речь циничными насмешками. Вдруг все затихли в молчании, а красноречивый судья, вместо того чтобы смотреть на присяжных, вперился взглядом в какого-то слушателя, присутствующего в суде.
Среди малозначащих фигур, стоявших в зале, была одна довольно высокая, что несколько ее выделяло. Это был худощавый простолюдин, одетый в поношенное черное платье, с худым смуглым лицом. Он как раз передал судейскому глашатаю какой-то документ и в тот же миг поймал на себе взгляд мистера Харботтла.
Присмотревшись, судья разглядел, к своему изумлению, черты Льюиса Пайнвэка. Тот улыбался присущей ему слабой улыбкой тонких губ, задирая бледный подбородок. Казалось, его совсем не касалось то откровенное внимание, которое он к себе привлек. Скрюченными пальцами он расправлял шейный платок, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, — действие, которое дало судье возможность отчетливо разглядеть синюю припухлую полоску вокруг его шеи, — по-видимому, след от веревки.
Этот человек вместе с немногими другими зрителями стоял на приступке, с которой он мог лучше видеть судей. Он сошел вниз, и судья Харботтл потерял его из виду.
Его светлость, указывая в направлении исчезнувшего человека, обернулся к приставу. При первой попытке говорить судье не хватило воздуха. Он прокашлялся и приказал изумленному служаке арестовать человека, который помешал работе суда.
— Он только что сошел туда — вон туда! Доставьте его ко мне под охраной в течение десяти минут, а не то я сорву мантию с ваших плеч и оштрафую шерифа! — грохотал судья, причем его взгляд метался по залу, следя за приставом.
Юристы, адвокаты, зеваки уставились в том направлении, куда грозил мистер Харботтл своей шишковатой старческой рукой. Они обменялись мнениями. Никто из них не заметил никакого нарушителя. Они спрашивали друг у друга, не сходит ли судья с ума.
Поиски ничего не дали. Его светлость завершил обвинительную речь совершенно беззубо; когда же присяжные удалились, он окинул суд блуждающим, бессмысленным взглядом. Казалось, он бы и ломаного гроша не дал за то, чтобы увидеть узника повешенным.
Глава V
Дознаватель Калеб
Судья получил письмо. Если бы он знал, от кого оно, без сомнения, прочел бы немедля. А так он просто пробежал глазами адрес:
Благородному
королевскому судье
Илайджу Харботтлу,
одному из судей Его Величества
при Суде по гражданским делам.
Письмо пролежало забытым до самого дома судьи, где оно и было извлечено в числе других из вместительного кармана пальто.
Очередь до этого послания дошла, когда судья сидел уже в библиотеке в своем халате из плотного шелка. Тогда и выяснилось содержание письма, написанного убористым почерком, и приложения, выполненного «курсивом», как называли, по-моему, чопорное письмо судебных клерков. Послание было написано крупным круглым почерком на куске пергамента размером с книжную страницу.
В письме говорилось:
«Мистеру судье Харботтлу.
Милорд,
Высокий апелляционный суд поручил мне довести до сведения Вашей светлости с тем, чтобы Вы лучше подготовились к слушанию дела, что настоящему иску дан ход и против Вашей светлости возбуждено обвинение в убийстве некоего гражданина Льюиса Пайнвэка из Шрусбери, ошибочно казненного за подделку векселя такого-то числа истекшего месяца, вследствие умышленно-ложного толкования свидетельских показаний и неправомерного давления на присяжных заседателей в сочетании с незаконно добытым Вашей светлостью от обвиняемого признанием вины, причем Вы хорошо знали о противозаконности подобных действий. Посредством всего этого представитель обвинения по данному делу, не дождавшись Высокого апелляционного суда, лишился жизни.
Должен довести до сведения Вашей светлости, что судебное слушание по вышеуказанному обвинению назначено на 10-е число следующего месяца достопочтенным лордом Туфолдом, главным судьей вышеуказанного суда, а именно, Высокого апелляционного суда, в который день оно, вероятнее всего, и произойдет. И далее я должен довести до сведения Вашей светлости — во избежание каких бы то ни было неожиданностей и нарушений в отправлении правосудия, — что Ваше дело назначено на вышеуказанный день первым номером и что вышеупомянутый Высокий апелляционный суд заседает круглосуточно и никогда не прекращает работы. Настоящим я, по поручению вышеназванного суда, предоставляю Вашей светлости выписку из протокола по данному делу, за исключением обвинительной части, суть и содержание каковой тем не менее представлены Вашей светлости в данном уведомлении. И далее, я должен сообщить Вам, что, в случае если присяжные заседатели, рассматривая дело Вашей светлости, найдут, что Вы виновны, достопочтенный лорд главный судья во время вынесения Вам смертного приговора назначит дату казни на 10-е число … месяца, что составит один календарный месяц со дня Вашего осуждения».
Подпись была:
«Дознаватель Калеб,
помощник стряпчего Короны
в „Королевстве Жизни и Смерти“».
Судья просмотрел пергамент.
— Черт бы их побрал! Они что, думают, что такого человека, как я, можно одурачить подобным вздором?
Грубые черты судьи скривились в ухмылке, но он побледнел. Возможно, в конце концов, заговор существовал. Это было подозрительно. Намереваются ли они застрелить его в карете? Или цель только в том, чтобы напугать его?
Судья Харботтл от природы был более чем храбр. Он не боялся разбойников с большой дороги и дрался на дуэлях больше, чем было ему положено, поскольку, ведя судебные дела, был несдержан на язык. Никто не подвергал сомнению его бойцовские качества. Но с этим конкретным делом Пайнвэка он вырыл яму, в которую сам мог попасть. Не замешана ли в этой интриге его темноглазая красотка, слишком уж разодетая экономка, миссис Флора Каруэлл? Те, кто бывал в Шрусбери, запросто узнали бы в ней миссис Пайнвэк. Да и не он ли самолично приложил усердие в этом деле, не он ли взял его приступом? Разве не он сделал все, чтобы осложнить узнику жизнь? Разве не знал он — и очень хорошо! — что подумал бы об этом суд? Это был бы ужаснейший скандал, когда-либо вызванный судьей.