И все же не это было самым мучительным для Эллены. Она не могла смириться с мыслью, что эта женщина была матерью Винченцо. Чтобы как-то снять тяжесть этого сознания, она старалась вспомнить все попытки Скедони обойти или сгладить вину маркизы за последние испытания, выпавшие на долю Эллены. Как бы ни огорчило бедную девушку все, что она узнала о матери Винченцо, трудно даже представить, что бы с ней было, узнай она истинный характер Скедони и его поступки. Что смогла бы она ответить, узнав, что он был прямым соучастником маркизы? Слава Господу, она этого не знала, как не знала, что он повинен в страданиях Винченцо. Знай она это, не захотелось ли бы ей навсегда остаться в монастыре в обществе святых сестер? Даже сейчас она не раз ловила себя на мысли, что обстоятельства могут заставить ее принять такое решение. Иногда она находила в этом утешение в минуты особого отчаяния. Если уход в монастырь останется ее последним выбором, она сделает этот выбор сама. Мать настоятельница ни словом, ни взглядом никогда не пыталась побудить ее к этому, не делали этого и сестры монахини.

А пока происходили все эти события, Винченцо ди Вивальди и его верный слуга Паоло продолжали томиться в казематах священной инквизиции. Суд допрашивал их порознь. От Паоло так и не удалось получить каких-либо нужных показаний. Он продолжал твердить, что его господин ни в чем не виновен, а о себе мог только сказать, что вся его вина состоит в том, что он не захотел разлучаться со своим хозяином. Забыв об осторожности, он продолжал громко обличать тех, кто арестовал его, и требовал позволить ему быть вместе с его господином.

— Клянусь вам, ваше преосвященство, — горячо убеждал он главного судью, — я менее всего хотел бы попасть сюда по любой другой причине, кроме той, что я уже назвал: быть рядом с моим горячо любимым синьором Винченцо. Спросите у охраны, они отлично знают, что я сам напросился. Если они знали, что меня ждет, почему не предупредили? Это последнее место, где бы я хотел очутиться.

Судьи не препятствовали Паоло шумно выражать свое негодование, надеясь, что в азарте юноша каким-нибудь неосторожным словом выдаст своего хозяина. Они, однако, ошибались, ибо простодушный и искренний Паоло был тем не менее неглуп, а главное — был предан своему хозяину. Он прекрасно понимал, какую с ним вели игру. Когда же он понял, что ему поверили и тем не менее не собирались позволить видеться с Винченцо, его возмущению не было предела, и он, не стесняясь, дал выход своему гневу.

С большим трудом удалось охране снова водворить его в камеру. А судей его праведный гнев поверг в немалое замешательство.

Очередной допрос Винченцо длился дольше обычного. В зале суда присутствовало на сей раз больше инквизиторов, и вопросы их были многочисленны, однако Винченцо заметил, что все они словно договорились не упоминать причину его ареста. Винченцо понял, что она остается прежней, а именно той, которую сообщил ему священник-бенедиктинец в церкви: похищение монахини из монастыря. Отвечал он как прежде, но чувствовал себя более уверенным. Сознание своей невиновности помогало ему сохранять мужество и достоинство. В отчаяние его повергали лишь опасения за Эллену, на долю которой могли выпасть столь же тяжкие испытания в застенках инквизиции. В такие минуты выдержка могла изменить ему.

Не добившись желаемых результатов, судьи снова грозили Винченцо пытками.

Когда его снова вели в темницу, в одном из коридоров мимо них торопливо прошел человек, почему-то обративший на себя внимание Винченцо. Глядя ему вслед, он вдруг понял, что снова видит таинственного монаха с развалин крепости Палуцци. От невероятности подобной встречи он даже растерялся, а когда пришел в себя, тот уже был далеко в конце коридора. Винченцо попробовал окликнуть его, но монах скрылся в одной из дверей.

Устремившийся было за ним Винченцо был грубо остановлен стражем. Когда же юноша спросил у него, кто был этот человек, тот в недоумении справился, о ком он говорит.

— О том, кто только что прошел мимо нас, — взволнованно сказал Винченцо.

— Вы не в себе, синьор, — ответил страж. — Я никого не видел.

— Но он прошел совсем рядом, — настаивал Винченцо. — Я видел его, как вижу тебя сейчас, а полы его сутаны задели меня. Он инквизитор? Говори!

Страж изобразил на своем лице недоумение. Но от юноши не ускользнуло, что страж сильно напуган, и он прекратил дальнейшие расспросы.

Минуя бесконечные коридоры с таинственными входами и выходами и множеством куда-то ведущих плотно запертых дверей, у одной из них он услышал странные звуки, напоминающие приглушенные крики или стоны.

— Что это за звуки? Они разрывают мне сердце, — взволнованно спросил он стража.

— Еще бы, синьор, — как-то загадочно ответил тот.

— Откуда они? — переспросил Винченцо, чувствуя, как дрожь пробегает по его спине.

— Из камеры пыток, — коротко ответил страж.

— О Боже милосердный! — невольно вырвалось у юноши, и этот возглас был похож на стон.

Он ускорил шаги, минуя страшную дверь, а страж даже не стал его останавливать. Ведь он точно выполнил указания своих старших — провести Винченцо именно здесь, где слышны стоны тех, кого пытают. Они должны были напомнить строптивому заключенному, что ждет его, если он и далее будет упорствовать.

В тот же вечер Винченцо в его темнице посетил человек, которого он доселе никогда не видел. На вид ему было около сорока или, возможно, пятидесяти лет. Он был серьезен, с внимательным взглядом, вел себя сдержанно и ничем не вызывал у Винченцо опасений. Однако когда он назвал себя и сообщил о цели своего визита, это показалось Винченцо не только странным, но и насторожило его. Он тоже был узником инквизиции, но выдвинутые против него обвинения, по его словам, были столь несущественны, что ему была оставлена некоторая свобода. Узнав об участи, постигшей Винченцо, он попросил разрешения навестить его. Побудило его к этому сострадание и желание своим сочувствием и советом облегчить его состояние.

Пока он говорил, Винченцо пристально следил за ним и подозрения его возрастали. Но он благоразумно постарался скрыть их от собеседника, который тем временем втянул его в беседу. Ответы Винченцо были сдержанны и кратки, но даже наступившие затем длительные паузы не обескуражили гостя. Среди прочих тем он коснулся также религии.

— Меня обвинили в ереси, — признался он, — и я теперь сострадаю всем, кто оказался в моем положении…

— Значит, меня тоже обвиняют в ереси? — не удержавшись, прервал его Винченцо. — В ереси? — повторил он удивленно.

— Мои клятвы в том, что я не виновен, не помогли мне, — словно не слыша, продолжал незнакомец. — Меня подвергли пыткам. Муки были невыносимыми, и я признался…

— Прошу прощения, синьор, что прерываю вас, — снова не выдержал Винченцо, — но если вас подвергли столь страшным пыткам за самую малую, как вы говорите, провинность, то что же ждет того, чьи проступки суд сочтет более серьезными?

Незнакомец, казалось, был смущен таким вопросом.

— Мои проступки были незначительны, — снова повторил он, не зная, как ответить.

— Разве священный трибунал считает ересь незначительным проступком?

— Степень моей вины была столь незначительна… — снова повторил незнакомец, и лицо его покраснело от раздражения. — Меня лишь заподозрили…

— Следовательно, для священной инквизиции существует ересь большая и ересь малая? — добивался ответа Винченцо.

— Я чистосердечно признал свою вину, — наконец пришел в себя незнакомец и повысил голос, — и мне было даровано прощение. После незначительного наказания я буду отпущен и, возможно, через несколько дней покину тюрьму. Но прежде чем уйти отсюда, я счел своим долгом помочь товарищам по несчастью всем, чем могу. Если вы хотите известить родных или друзей, где вы находитесь, не опасайтесь назвать их имена, и я передам им от вас весточку…