Скедони ответил не сразу.

— Кого и чего вы боитесь? — наконец спросил он.

— Я опасаюсь за свою жизнь, — нерешительно ответила девушка. Она заметила, как словно тень прошла по лицу монаха.

— Опасаетесь за свою жизнь? — воскликнул он с удивлением. — Кто может покушаться на нее?

Эллену поразило, как он произнес эти слова.

— На жизнь бедной букашки, — вдруг добавил он. — Так кто же пытается раздавить ее?

Изумленная и испуганная его поведением и расспросами, Эллена не смогла вымолвить и слова. Ее поразили не только странные слова монаха, но и тон, каким они были сказаны. Опасаясь надвигающейся грозы и неожиданного попутчика, она поспешила в сторону деревушки.

Монах не отставал и наконец грубо схватил ее за руку.

— Кого вы боитесь? — снова грозно спросил он. — Говорите, кого?

— Я не могу вам этого сказать! — в отчаянии воскликнула девушка, еле удержавшаяся на ногах от его грубого рывка за руку.

— Ах, вот как! — вдруг вскричал он, приходя в еще большее волнение.

В эту минуту лицо его показалось Эллене страшным. Она безуспешно пыталась вырвать из его тисков свою руку, а он молча с угрозой наблюдал за ее тщетными усилиями. Наконец устав, девушка затихла. Глаза монаха, устремленные на нее, приобрели странное застывшее выражение, словно он забыл о ней и был полностью погружен в себя.

— Умоляю вас, отпустите мою руку, — взмолилась Эллена. — Уже поздно, я слишком далеко забрела от дома.

— Это верно сказано, — рассеянно пробормотал монах, не отпуская ее руку. — Очень верно.

— Смотрите, как быстро темнеет, — продолжала уговаривать его девушка. — Меня застигнет буря.

Скедони словно не слышал ее.

— Буря? — рассеянно произнес он. — О, пусть грянет буря! — вдруг воскликнул он, приходя в себя.

Он наконец позволил ей опустить вниз затекшую руку, однако продолжал крепко сжимать ее ладонью. Вдруг он повернулся и пошел в сторону проклятого дома, увлекая ее за собой.

В полном отчаянии Эллена принялась умолять его отпустить ее.

— Прошу вас, отпустите меня. Я так далеко ушла от дома. Близится ночь, меня ждут, и, если я не вернусь, меня будут искать.

— Все это ложь, — внезапно воскликнул монах. — И вы это прекрасно знаете.

— Да, вы правы, — покорно ответила девушка. — У меня нет никого, кто бы мог защитить меня.

— Чего заслуживают те, кто прибегает ко лжи? — грозно продолжал монах. — Или тот, кто завлекает в свои сети нерадивых юнцов?

— Святой отец! — в ужасе воскликнула Эллена.

— Нарушает покой дома, обольщает наследников богатых и знатных семей… Я спрашиваю вас, чего они заслуживают?

Охваченная ужасом, Эллена молчала. Теперь она поняла, кто перед ней, кого она так неразумно готова была счесть своим возможным защитником. Он был орудием мести ее злейшего врага, маркизы. У бедняжки потемнело в глазах, ноги ее подкосились, и она упала без чувств.

Скедони в растерянности смотрел на лежащую у его ног девушку. Такого он не ожидал, и это привело его в полное смятение. От волнения он заметался по берегу, даже бросился к воде, чтобы зачерпнуть ее и плеснуть в лицо бездыханной девушке. В душе его боролись странные чувства, о которых он доселе и не мог подозревать. Вместо жажды отмщения вдруг возникло странное чувство человеческого сострадания к этому юному и беспомощному существу. Чуждый милосердия, руководимый тщеславием и гордыней, Скедони, сам внушивший маркизе ди Вивальди жестокий план мести, вдруг оказался раздираем самыми противоречивыми чувствами, в плену собственной растерянности и слабости. Это было столь неожиданно и незнакомо, что привело его в отчаяние.

«Неужели эта хрупкая девушка способна поколебать решимость зрелого мужа? — твердил он себе. — Неужели ее страдания тронут мое сердце и заставят меня отказаться от совершения того, что я так долго вынашивал, так тщательно готовил? Неужели из-за минутной слабости я согласен от всего отказаться? Что со мной? Я должен прийти в себя, снова стать хозяином своей воли и своих решений. Где гордость и решимость моего рода, или я должен стать рабом обстоятельств? Нет, я чувствую, как прежний дух возрождается во мне…»

Он быстрыми шагами вернулся к Эллене, страшась любого промедления. В складках его одежды был спрятан кинжал. В душе он уже знал, что привычная рука в нужный момент не дрогнет. Однако мысль о том, что местные жители могут обнаружить следы крови на камнях, остановила его. Не лучше ли будет отнести ее к самой кромке воды? Волны, приведя ее на мгновение в чувство, тут же унесут в море, даже не дав ей опомниться.

Он наклонился, чтобы поднять Эллену, но при виде ее невинного, как у ребенка, лица сомнения снова вернулись. И в это мгновение девушка, словно почувствовав грозящую ей смертельную опасность, открыла глаза и, увидев лицо Скедони, громко вскрикнула и попыталась подняться. Прежняя решимость покинула Скедони. Стыдясь своего безволия, испытывая досаду и смятение, он, не выдержав взгляда Эллены, отвернулся и быстро пошел прочь. Девушка прислушивалась к его удаляющимся шагам, а затем, поднявшись, проводила глазами фигуру монаха. Он шел к дому.

Эллена, понемногу приходя в себя, решила все же собраться с силами и во что бы то ни стало достичь деревушки. Не успела она сделать несколько шагов, как увидела, что за нею быстро и решительно следует Спалатро. Ему ничего не стоило догнать ослабевшую после обморока Эллену. Она снова во власти своего тюремщика. Ее жалкий вид ничуть не тронул жестокое сердце негодяя, он язвительно высмеял ее попытку убежать и заставил следовать за ним. Мрачные стены угрюмого дома снова поглотили ее, и теперь уже навсегда. Вспомнив, что монах тоже пошел сюда, она, проходя по холлу и коридорам, искала следы его присутствия, но тщетно. Теперь она знала, что ей более не на кого надеяться.

С глухим стуком захлопнулась за ней дверь ее темницы, задвинулся засов, затихли шаги Спалатро, и наступила гробовая тишина, столь же гнетущая и грозная, как затишье перед бурей.

Скедони вернулся в дом в состоянии смятения, с которым не могла совладать даже его железная воля. По дороге он встретил Спалатро и, послав его за Элленой, не велел его беспокоить, пока он сам его не позовет.

Войдя к себе, он запер дверь на ключ, хотя в доме, кроме него, никого не было. О, как бы ему хотелось так же запереть на ключ свою взбунтовавшуюся совесть! Он бессильно опустился на стул и оставался недвижимым, хотя в душе его бушевала буря. Совесть вступила в бесславный поединок с тщеславием, а последнее, в свою очередь, — с пренебрежением к себе за проявленную слабость и малодушие.

Он не знал себя таким, каким его сделали теперь обстоятельства, не находил объяснения своим поступкам, той противоречивости и непоследовательности, которые в себе обнаружил в эти последние минуты. И все же он не терял надежды, что его воля и разум восторжествуют над случайным смятением и он спокойно и хладнокровно, дав себе оценку, совладает с собой.

Граф ди Маринелла, а таково было настоящее имя духовника маркизы, был отпрыском знатного рода в одном из небольших миланских графств, уцелевших в предгорьях Тирольских Альп после многочисленных войн в Италии. Доставшееся ему после смерти отца состояние было невелико, но юный Маринелла не испытывал желания приумножить его прилежным трудом. Он также не намеревался ограничивать себя в чем-то из-за бедности или терпеть ее унижения. Перед равными себе он просто в ней не признавался. А поскольку он не был от природы наделен щедростью души и чувств и не познал ни высоких дум, ни порывов благородства, он более всего был склонен ценить власть над людьми, независимо от ее последствий, и удовольствия жизни.