Отец Скедони терпеливо ждал.

— Я повторяю, святой отец, вы думаете, что она заслуживает его?

— Бесспорно, — ответил Скедони. — Разве вы думаете иначе, маркиза?

— Вы полагаете, что закон тоже может потребовать этого? Не так ли, святой отец? — наконец закончила фразу маркиза.

— Простите, дочь моя, — возразил Скедони. — Я, возможно, ошибаюсь. Ведь это всего лишь мое личное мнение, и, выражая его, я, видимо, проявил излишнюю эмоциональность. Горячему сердцу трудно находить холодные слова.

— Значит, вы не думаете так? — раздраженно воскликнула маркиза.

— Я не стал бы категорически утверждать это, — уклончиво ответил духовник. — Вам самой, дочь моя, судить о справедливости моих слов. — И он поднялся, готовясь уходить.

Совсем обескураженная, маркиза попыталась удержать его, но Скедони, извинившись, сослался на необходимость присутствовать на мессе.

— В таком случае, святой отец, я не смею задерживать вас. Вы знаете, как я ценю ваши советы, и, надеюсь, в будущем вы не откажете в них.

— Почту за честь, маркиза, — смиренно произнес монах. — Но все, о чем мы с вами говорили, — вопросы весьма деликатного свойства…

— Поэтому, святой отец, они особенно важны для меня, и я надеюсь на ваше мнение и советы, — помогла ему маркиза.

— Думаю, маркиза, ваше собственное мнение не менее ценно. Никто, кроме вас, не сможет решить их лучше.

— Вы мне льстите, святой отец?

— Я всего лишь ответил вам, дочь моя.

— До встречи завтра вечером, — сказала маркиза. — Я буду на вечерней мессе в церкви Сан-Николо. Если вы будете там, то найдете меня после вечерни в северном притворе храма. Мы сможем поговорить там по очень важному для меня делу. Прощайте.

— Да будет мир с вами, дочь моя, а ваша мудрость поможет вам в ваших делах, — ответил Скедони. — Я буду в церкви Сан-Николо.

Сложив руки на груди и поклонившись, бесшумными шагами он покинул апартаменты маркизы.

Она долго еще сидела неподвижно, раздираемая противоречивыми чувствами и тревогами. Но наконец приняла решение. Накликая беды на голову других, могла ли она знать, чем грозят они ей самой?

Маркиза, прибыв в церковь Сан-Николо, велела слугам и экипажу дожидаться ее у бокового входа в храм, а сама, сопровождаемая служанкой, поднялась на хоры.

По окончании вечерней мессы она подождала, когда молящиеся покинут храм, а затем спустилась в северный притвор. На сердце была гнетущая тяжесть. Ни молитва, ни покой Божьего храма не погасили страсти, бушующей в ее груди. Медленно прохаживаясь, она ждала своего духовника. Наконец меж колонн она увидела фигуру монаха. Это был Скедони.

Он сразу же заметил необычное состояние маркизы и понял, что ее все еще терзают сомнения. Это встревожило его, но он не подал виду. Лицо его было спокойным, когда он приветствовал маркизу, лишь в глазах сверкнуло что-то настороженное и хищное. Но умный монах поспешил опустить их.

Маркиза отпустила служанку, и они остались одни.

— Этот несчастный мальчишка! — горячо и сбивчиво начала она, убедившись, что служанка отошла на достаточное расстояние и не может слышать их разговора. — Он не ведает, какое горе принес своей семье. Святой отец, мне нужен ваш совет и утешение. Мысль о несчастье, которое может постичь нас, не дает мне покоя. Образ бедного сына преследует меня.

Монах поклонился.

— Но ваш супруг, маркиза, должно быть, разделяет вашу тревогу, — тихо и сочувственно произнес он. — Маркиз более меня способен помочь вам в этом деликатном деле.

— Что вы, святой отец! Маркиз не свободен от предубеждений, он склонен ошибаться и не любит признавать свои ошибки. А если предстоит хоть на йоту отступить от исповедуемых с младенческих лет принципов, теряет всякий здравый смысл. В таких случаях он не способен отличить добро от зла. Неужели вы полагаете, что он одобрит столь решительные шаги?

— Согласен с вами, маркиза, — поддержал ее коварный монах.

— Поэтому не следует посвящать его и тем более советоваться с ним, — решительно заявила она. — Он может воспротивиться, как это уже было, а медлить нельзя. Все, о чем мы с вами сейчас беседуем, святой отец, никто, кроме нас, не должен знать. Это тайна.

— Как тайна исповеди, — торжественно подтвердил Скедони и осенил себя крестным знамением.

— Но я не знаю… — нерешительно промолвила маркиза и умолкла. — Я не знаю, — повторила она после недолгой паузы, — как нам удастся избавиться от этой особы. Эта мысль более всего терзает меня.

— Я тоже думаю об этом, маркиза. Но с вашим умом, чувством справедливости, решимостью вы найдете и достойное решение. Ведь вы, дочь моя, из тех, кто способен на решительные поступки, не так ли? Вы всегда восхищали меня своим умом и не нуждаетесь в моих скромных советах. Выход все равно один.

— Я думаю об этом, — поспешила заверить его маркиза. — Но, возможно, мои слабости мешают мне… Я не могу решиться, святой отец, — наконец призналась она.

— Я не верю, дочь моя, что вы не способны стать выше вульгарных предрассудков не только в мыслях, но и в поступках! — с пафосом воскликнул Скедони, поняв, что колеблющейся маркизе нужна его поддержка. Он решил сбросить маску осторожной сдержанности, за которой так умело прятался. — Если бы эта особа была сурово осуждена законом, вы, безусловно, посчитали бы это высшей справедливостью, маркиза. Но самой решиться на суд вы не отваживаетесь, не так ли?

— Добродетель, вступая в единоборство со злом, в минуты опасности беззащитна. На моей стороне не будет поддержки закона, святой отец.

— Нет, маркиза, — горячо возразил ей монах. — Добродетель не может дрогнуть перед злом. Она сильнее и выше его.

Любой философ был бы немало удивлен, услышав слова «добродетель» и «закон» из уст тех, кто замышлял чудовищное преступление. Он счел бы это лицемерием. Однако в этом случае его можно было бы упрекнуть в том, что он плохо знает пороки и слабости рода человеческого.

Маркиза погрузилась в раздумья.

— Я не могу рассчитывать на защиту закона, — снова повторила она после паузы.

— Вас защитит церковь, — убежденно сказал Скедони. — Не только защитит, но и отпустит грехи.

— Грехи? — испуганно воскликнула маркиза. — Разве справедливость нуждается в оправдании?

— Когда я упомянул об отпущении грехов, я имел в виду, что то, что вы считаете справедливостью, молва черни может счесть грехом. Простите, маркиза, но это все, чем я могу вас утешить. Однако вернемся к нашим проблемам. Этой особе надо помешать разрушить покой и согласие в одном из самых достойных семейств Неаполя. Может ли стремление помешать этому считаться грехом и тем более преступлением? Нет. Вы сами убедили меня в этом, маркиза. Она должна исчезнуть. Это и будет актом справедливости.

Маркиза внимательно слушала.

— Она безнравственна в своих действиях, и, если ей дать еще несколько лет, она, возможно, способна изнутри разрушить все традиции и устои вашего знатного рода.

— Говорите потише, святой отец, — остановила его маркиза, хотя Скедони говорил почти шепотом. — Монастырь — уединенное место, там многое может случиться. Лишь посоветуйте, как это сделать. Я теряюсь.

— Согласен, это нелегко, — ответил монах. — Но я не знаю никого, на кого вы могли бы в этом положиться. Наемные убийцы…

— Тише! — предупреждающе остановила его маркиза. — Я слышу шаги.

— Это служитель церкви, он идет на хоры, — успокоил ее Скедони.

Они подождали, пока монах не скрылся из виду.