Лишь одна из роскошных дач не покинута владельцами. Миллионеры — супруги Цейтлин — не могут уехать. Не могут, несмотря на неотложные дела: ведь портрет хозяйки виллы, М. С. Цейтлин, пишет сам Серов.
Все нервничают, томятся, но портрет «не идет».
«Да, кажется, я больше не выдержу близости океана — он меня сломил и душу издергал, надо бежать, — пишет Серов жене. — Портрет тоже (вечная история) не слушается, а от него зависит отъезд… Ты мне все говоришь, что я счастливый… Не чувствую я его и не ощущаю».
Двадцать тысяч франков за портрет. 1910 год — вершина славы художника, любящая жена, чудесные дети, и нет счастья.
Серов, как никто до него из русских художников, знал мир буржуа.
Поэтому его «деловые» портреты с небывалой остротой раскрывают души портретируемых, как бы искусно они ни прикрывали свое «я».
И несмотря на то, что «у Серова писаться опасно», несмотря на то, что из-за его откровенности за ним ходит молва ужасного, невоспитанного человека, отбоя от заказов нет.
Серов становится первым портретистом России.
Но ни в позолоченных интерьерах княжеских особняков, ни на фешенебельных раутах московских меценатов — нигде и никогда не покидала художника забота о завтрашнем дне, о хлебе насущном.
Он писал портреты мучительно долго, часто по 70–90 сеансов, и поэтому постоянно не вылезал из долгов.
И когда приступ болезни свалил Серова и юристы начали составлять завещание, они были поражены. Кроме красок, кистей да одномесячного жалованья в Училище живописи, завещать семье художнику было нечего.
Надменные сановники, модные адвокаты, дегенеративные русские баре, стареющие светские львицы — вся эта напомаженная, раздушенная публика, себялюбивая и честолюбивая, подобно стае птиц, слеталась на яркий огонь таланта Серова.
Похищение Европы.
Один из учеников Серова, Николай Павлович Ульянов, писал:
«Чтобы приобрести известность, Серов поступает «в общее пользование», принимает заказы от «всяких» людей… напрягает силы, берет даже «в гору».
Наступает кабала портретиста, кабала до самой смерти».
Старомодный купеческий дом с мезонином в Большом Знаменском переулке. Здесь снимает квартиру семья Серовых.
В просторном зале мастерская. На мольберте очередное полотно — огромный портрет Марии Николаевны Ермоловой. Правда, обычно художник писал портреты вне дома и лишь некоторые привозил и заканчивал в студии.
Серов не любил развешивать дома картины. Во всей большой квартире висело на стенах три произведения: акварель Бенуа, рисунок Сомова и зимний пейзаж Серова — родное Домотканово. В этом доме в гостях у Серова бывали К. Коровин, А. Бенуа, П. Кончаловский, М. Врубель, Ф. Шаляпин.
Гостила у Серовых и наша старая знакомая — Маша. Она вышла замуж за врача Львова и бывала наездами в Москве.
По вечерам после чая в большой гостиной разгорались споры. А поспорить было о чем.
В искусстве происходили жаркие битвы.
Многое было неясно. Художник Бакст пишет:
«В общем, все немного сбиты, стащили старых идолов с пьедесталов, новых не решаются поставить и бродят вокруг чего-то, что-то чувствуют, а нащупать не могут!»
Новые идолы. Сезанн, Ван Гог, Матисс…
Матисс. Серов говорит о нем в письме к жене из Парижа: «Хотя и чувствую в нем талант и благородство, но все же радости не дает, и странно, все другое зато делается чем-то скучным — тут можно попризадуматься».
«Можно попризадуматься» — эти слова пишет художник с мировым именем.
Но в этом был весь Серов. Весной 1907 года Серов вместе с Бакстом путешествует по Греции.
Портрет актрисы М. Н. Ермоловой.
«Акрополь, — пишет Серов жене, — нечто прямо невероятное. Никакие картины, никакие фотографии не в силах передать этого удивительного ощущения от света, легкого ветра, белизны мраморов, за которыми виден залив».
Теплые ветры Эгейского моря навеяли много идей, много новых тем. Вот одна из них.
Могучий Зевс, если верить мифу, без памяти влюбился в юную прекрасную Европу, дочь финикийского царя Агенора, и решил ее похитить.
Он превратился в быка и вплавь задумал доставить возлюбленную на остров Крит.
Родилось прелестное полотно «Похищение Европы».
А за ним — «Одиссей и Навзикая», пронизанное солнцем и светом.
Поиски простоты, более обобщенных решений, повышенная декоративность — это был ответ Серова на вопрос, куда идти.
… В районе бульвара Инвалидов парижские извозчики запомнили любопытного пассажира.
Каждое утро, рано-рано, невзирая на погоду, он появлялся у их стоянки со свежей красной розой в зубах, брал извозчика и ехал в Лувр. Судя по большому альбому, который он носил под мышкой, это был художник.
Он был добр, хорошо платил.
Художнику легко работалось в Париже. Он вспоминал здесь свою юность, много бродил по музеям, забывая о портретной заказной кабале, копировал, рисовал.
Много энергии, времени, сил отдал Серов созданию театрального занавеса для постановки в дягилевском театре «Шехеразады». В нем он продолжает поиски новых, оригинальных декоративных решений. Тогда же им написано полотно «Ида Рубинштейн».
Художник непрестанно рисует с натуры. Для этого он ежедневно посещает улицу Нотр-Дам — студию Коларосси. Там в основном рисовала молодежь. Серов часто был недоволен своими рисунками и выдирал листы из альбома, выбрасывал их. Кто-то сказал ему:
— Вы бросаете кредитные билеты.
— Ну, какая я знаменитость! — ответил Серов. — Знаете, есть такой табак — «выше среднего». Вот я такой табак, не больше.
«Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?»
В Париже Серов часто встречается с Машей Львовой.
Как-то в небольшой компании они едут осенним серым днем в Шантильи. Долго гуляют по прекрасному парку этой бывшей резиденции Наполеона, любуются дивными рисунками Клуэ, дворцами. Серов и Маша бродили по осеннему лесу молча…
… Валентин Серов был по-настоящему образованный, интеллигентный художник, и, что самое главное, он был прогрессивно настроенный человек, ненавидевший пошлость, несправедливость, насилие. Его угнетала обязанность первого портретиста России — принимать заказы царского двора.
В 1900 году Серов заканчивал писать портрет Николая II. В зал дворца вошла царица. Она взглянула на портрет, на царя, взяла сухую кисть из ящика с красками и указала пораженному художнику:
«Тут слишком хорошо, здесь надо поднять, здесь опустить».
Кровь ударила в голову Серову, он взял из ящика палитру и, протянув ее царице, сказал:
«Так вы, ваше величество, лучше уж сами пишите… а я больше слуга покорный.
События 1905 года глубоко потрясли Серова.
«Даже его милый характер изменился круто, — вспоминает Репин, — он стал угрюм, резок, вспыльчив и нетерпим; особенно удивили всех его крайние политические убеждения, проявившиеся у него как-то вдруг. С ним потом этого вопроса избегали касаться».
Серов выходит из Академии художеств, навсегда отказывается выполнять заказы царского двора. На телеграмму с просьбой написать портрет царя отвечает короткой телеграммой:
«В этом доме я больше не работаю».
В 1910 году в Петербурге, на сцене Мариинского театра шел «Борис Годунов». Послушать оперу приехал царь.
Хор стал на колени, исполняя гимн. Федор Шаляпин, находившийся на сцене, пел с ним, стоя на коленях…
Через некоторое время, находясь в Монте-Карло, Шаляпин получил письмо. В него была вложена куча газетных вырезок о монархической демонстрации певца и короткая записка: