Торопится, торопится Репин.
Ведь живописец видел взоры врачей, медицинских сестер.
Он все понял.
И. Репин. Дуэль. Фрагмент.
Все сокровенное, что было в сердце художника, пришло в движение. Весь опыт, мастерство.
Жизнь. Сама жизнь. Уходящая, трепетная, мерцающая-перед нами. Ничего лишнего.
Ни одного неверного удара не нанесла кисть художника. Слой краски так беспредельно тонок, что кажется: не кистью — дыханием создан этот шедевр.
Необъятная глыбища человеческого характера — могучего и нежного, доброго и ранимого — была увековечена в те долгие четыре дня.
Репин видел перед собою не только обожаемого друга.
Живописец с ужасом чувствовал, что трагически рано уходит надежда русской музыки. Ее слава.
Когда Илья Ефимович Репин пришел на пятый сеанс, Мусоргский был совсем плох. Через несколько суток консилиум врачей признал состояние Мусоргского безнадежным.
Ночь. У постели больного сиделки.
Вдруг леденящий крик заставил их вздрогнуть:
«Все кончено. Ах, я несчастный!..»
Сияние вешнего солнца озарило застывший лик Модеста Мусоргского. Начинался новый день.
На маленьком столике у койки лежала книга. Трактат Гектора Берлиоза «Об инструментовке».
Искусство бессмертно.
Вдохновенный портрет, созданный Репиным, произвел впечатление ошеломляющее. Только что усопший гениальный русский композитор предстал перед всеми как живой. Возрожденный и увековеченный кистью мастера. Психологическая правда. Глубокое сходство. Сама натура музыканта-исполина отразилась в картине. Именно теперь, как это ни печально, раскрылся гигантский масштаб того явления в национальной культуре, которое являл Мусоргский.
Полотно немедля привезли на передвижную.
Стасов прямо с панихиды примчался на выставку, чтобы поторопить экспозицию портрета. Не было рамы.
Решили задрапировать холст черным материалом.
Первое, что увидел Стасов, была оцепеневшая фигура Крамского. Он сидел на стуле.
Придвинулся вплотную к картине и пожирал ее глазами.
«Что это Репин нынче делает, — воскликнул он, — просто непостижимо. Тут у него какие-то неслыханные приемы, отроду никем не пробованные. Этот портрет писан бог знает, как быстро, огненно. Но как нарисовано все, какою рукою мастера, как вылеплено, как написано! Посмотрите эти глаза: они глядят как живые, они задумались, в них нарисовалась вся внутренняя, душевная работа той минуты, а много ли на свете портретов с подобным выражением! А тело, а щеки, лоб, нос, рот — живое, совсем живое лицо да еще все в свету, от первой до последней черточки, все в солнце, без одной тени — какое создание!»
Третьяков еще накануне прислал телеграмму, извещающую о том, что он заглазно просит оставить портрет за ним.
В этом поступке был весь характер уникального собирателя.
С первых мгновений все, кто видел портрет, потрясенные сотворенным, «в один голос трубили славу Репину.
Живой, живой Мусоргский навсегда остался с Россией.
«Великих истин не открывают без горя и труда».
Эти слова Анатоля Франса как нельзя лучше определяют меру подвига Репина, собравшего все силы души, чтобы в минуты страшного горя невероятным напряжением воли ответить единственным, что мог сделать истинный художник, — картиной.
Вдохновенным созиданием.
Репин прожил долгую жизнь. Творчество художника от «Бур-лаков» до «Не ждали», «ИванаГрозного», «Запорожцев», «Крестного хода», сотен портретов — это впечатляющая панорама жизни России. Счастье в том, что почти все лучшие работы мастера находятся в одном собрании — в Третьяковке. И это как бы особо высвечивает ту огромную роль, которую сыграл Павел Михайлович Третьяков в деле накопления и собирания русского богатства.
… Прошло почти пол века. Репин пишет в 1928 году:
«Прежде всего я не бросил искусства. Все мои последние мысли о нем, и я признаюсь: работал все, как мог, над своими картинами…
Вот и теперь уже кажется более полугода я работаю (уже довольно секретничать) над картиной «Гопак», посвященной памяти Модеста Петровича Мусоргского.
Такая досада — не удастся кончить.
Так великий художник мечтал на закате жизни помянуть своего великого друга Мусоргского.
В. Суриков. Покорение Сибири Ермаком. Фрагмент.
Окиньте взором грандиозную панораму истории развития мировой культуры.
Перед вами предстанет картина, чем-то схожая с беспредельным горным ландшафтом, где рядом с раздольными равнинами, пересеченными мощными потоками, высятся сперва холмы, затем кряжистые предгорья и, наконец, из-за неприступных и иссеченных трещинами расселин скал и хребтов выступают вовсе не досягаемые, покрытые сверкающим убором вершины.
Они вечны, как сам мир, как наша Земля.
Много бурь, ветров, непогоды некогда обрушивалось на их склоны.
Но утреннее солнце вновь и вновь озаряло их гордые отроги.
Гомер, Данте, Бетховен, Микеланджело, Шекспир, Толстой…
Немного, очень немного художников нашей планеты обладали даром эпически ощущать само бытие и отражать его в колоссальных по охвату, размаху и масштабу творениях. Порою трудно поверить, что смертный человек в одну данную ему жизнь мог столько понять и, главное, воплотить в произведениях, поражающих по проникновению в суть чаяний народа.
Ибо ни одйн шедевр музыки, живописи, поэзии не может быть создан без любви к своей Родине, своему народу.
Суриков.
Семизвучие коренное, простое, русское.
Сибиряк — родное ему слово.
Так же крепко, основательно, достойно сколочено из тех же семи букв. В этой близости — начало всех начал его искусства.
Сурик — старинная краска, в основе которой железо.
Она прочна и стойка. Цвет похож на раскаленный металл — то пламенно-красный, то густой, почти вишневый. Трудно сегодня раскрыть, почему этот вольный цвет лег в основу наименования рода донских казаков, пришедших вместе с Ермаком «воевать Сибирь».
Но слово не воробей.
И нарекли так еще в далекой древности пращуров будущего живописца этой цветастой огненной кличкой.
Красноярск. Родина мастера.
Когда Ленин посетил город, он увидел обыкновенный, более чем скромный двухэтажный казачий дом, где на первом этаже с окнами чуть выше тротуара жила семья Суриковых.
Внимательно осмотрев это жилье с улицы и со двора, Владимир Ильич задумчиво произнес:
«Д-да! Великие люди не особенно стесняются в выборе места своего рождения.
В немеренной сибирской дали появился на свет крепыш, ставший если не первым, то одним из самых больших художников России.
Оноре Бальзак сказал в прошлом веке:
«Гении рождаются не в столице». Это не аксиома.
Но появление Сурикова из самой отдаленной глубинки государства Российского было органично.
Будто предопределено.
Он сам. Его род. Весь уклад жизни. Первые впечатления детства.
Все, все как бы предсказывало: «Пиши историю Руси».
И он превозмог все трудности, одолел все препоны, которые порою подставляет судьба, и с упорством неимоверным одно за одним создал полотна-эпопеи, где слышится будто сам гул эпохи, которую он изобразил. Своеобычны его картины. Они широко известны. И поистине являются одной из высот мировой станковой живописи. Мастерства наиболее трудного.
Картина. Сколько нервов, крови, пота, работы души стоит за этим словом.
В. Суриков. Утро стрелецкой казни. Фрагмент.
Вот что говорил сам Василий Иванович Суриков:
«А какое время надо, чтобы картина утряслась, так чтобы переменить ничего нельзя было. Действительные размеры каждого предмета найти нужно. В саженной картине одна линия, одна точка фона и та нужна. Важно найти закон, чтобы все части соединить. Это — математика… Но главное в картине — движение».