Глава 3

Большинство моих ровесников, из тех, кого я знаю, плохо помнят приход Тьмы. В этом я от них отличаюсь. В силу особенностей моей памяти, лето двенадцатого года отпечаталось во мне как тавро на нежной шкуре телёнка.

Отец так и не сказал мне, случайностью было то, что мы тогда поехали «к Виталику в деревню» или батя что-то такое почувствовал? Я лично придерживаюсь последней версии.

С «дядей» Виталиком, кстати — отцом Яна, отец мой был знаком к моменту моего рождения лет пятнадцать, если не меньше. Как, посмеиваясь, говорил сам Виталий Андреевич: «Второго августа дорожки в Нескучном такие узкие. Аж жуть!» А отец в ответ на эту реплику всегда широко улыбался.

Ян, между прочим, унаследовал одну из многочисленных профессий своего отца. А грамотные миномётчики в наши времена в большом дефиците. Через леса, через поля стрелять — это вам не из «калаша» от пуза поливать! И даже не из гранатомёта жахнуть… А уж такие, что кого-то ещё научить могут — и подавно. Когда лет пять назад началась очередная нехилая заваруха в районе Ильменя, звать Янека на службу приехали представители сразу четырёх «полевых команд». Ян не поехал ни к кому, но согласился провести «выездной семинар», как называли подобные мероприятия и батя, и дядя Виталик. Две недели натаскивал миномётчиков всех четырёх «армий». «Чтоб чухонцам и лабусам не так весело было!» — как объяснял потом мой друг причину, по которой он оставил свой спокойный и доходный бизнес и снова окунулся в военно-полевой бардак.

Так что именно поэтому я сейчас за друга и его семью совершенно спокоен. Ведь если к Яну нагрянут какие-нито «отморозки» численностью до взвода — он отобьётся сам, с соседями вместе. А если их будет больше, то по «звонку» часа за три ему на выручку человек сто подъедут. И не последних бойцов в наших краях. Это, если он своему папе первым делом не сообщит. Отцы наши эту систему почти тридцать лет строили, людей объединяя и собирая. В первые, самые трудные, годы Тьмы я помню, как мы всей семьёй сооружали на подворье укрытия для беженцев. Как деревенские мальчишки по просьбе отца резали лапник в лесу, а мы с Яном, по одной веточке их к дому таскали, где взрослые как возводили шалаши и землянки… А потом мы дни напролёт собирали в лесу ягоды и грибы, подготавливая запасы… Много чего я помню… И как деревенские мужики, не соседи, правда, много лет кормившиеся «заказами» Виталия пришли «побрать чё-нито» у «городских». И напоролись на огонь двенадцати стволов. Я тогда первого своего убил. Девяти лет мне тогда не было. Это точно. Выстрелил из «мелкашки»… И точно в глаз угодил.

Деревенские на нас даже обиды не затаили, поскольку наехали на нас самые что ни наесть отмороженные из местных. Ну и дипломатические таланты бати моего помогли. И получилось в результате так, что нашими стараниями целых четыре деревни полупустые заселились, их в конце прошлого века в окрестностях много в нашей местности образовалось — все тогда в города переезжали. Потом и за дачи заброшенные принялись. Тут помогли контакты с вояками из ЦБП [20]вертолётов, что в Торжке располагался, установленные. Правда, матерям нашим с Янеком отцов потом два дня молоком отпаивать пришлось. Дипломатия по-русски — очень штука для здоровья вредная!

Четыре первых года вообще кошмарными были: то морозы под сорок и снег почти круглый год, потом волки расплодились, потом болезни всякие. Мор не мор, но и больниц-то не осталось практически. По Твери амеры жахнули, а в Торжке и при мирной жизни с медициной не очень было. И снабжения никакого… Трудно было.

Но справились, хоть и народу перемёрло — вспоминать больно! А вот банды всякие никогда не переводились. Первое время «беженцы», что понаглее и звероватее, буйствовали. У тех принцип один был: «Сдохни ты сегодня, а я — завтра!». Наши с такими не церемонились — как сейчас помню, на границах «нашей» территории даже виселицы стояли. И не пустые. На границе же были вывешены следующие объявления:

«Вы въехали на территорию Савинской общины русских людей.

Если ты хороший человек — проходи без страха.

Если ищешь укрытия и помощи — тоже проходи.

А если за наживой — посмотри направо!»

А там — виселица и плакат под нею: «Эта тварь — не человек!».

Году к семнадцатому уже более организованные банды появились. Те уже набеги тщательно планировали. Как татары какие. Прилетят, постреляют, схватят, что ближе лежит, и ноги в руки. С такими войну по всем правилам вели: с засадами, рейдами, и планированием. Как раз тогда Следопыты окончательно в Братство собрались. И беженцы туда пошли и деревенские. Причём и разделение по задачам появилось — всё как у людей: группа разведки и маркировки, аналитическая группа, «добытчики» и группа прикрытия. Здесь, в четырёхугольнике Торжок-Кувшиново-Ржев-Старица деревни практически сплошняком идут, и народу хватало, но места не самые урожайные, чего уж говорить… Потому и решили на сходе выделить людей для защиты. Ну и нападения, куда же без этого? Штаб Следопытов тогда в Берново [21]был, «под патронажем великого русского негра», как отец шутил.

Так что по идее, у меня здесь в округе всё схвачено, и наглость «псевдо-Дуба» мне совершенно непонятна. И, если наша община не может сравниться размерами с той же Югороссией, «вологодскими» или «посадскими», но, тем не менее, от Рыбинска до Воронежа я крупнее объединений не знаю. А мы, хоть и демократия военная, но соседей наглых у нас нет, наоборот, если бы мы как могли северянам не помогали, чухна со скандинавами их бы съела ещё десять лет назад. Отец, правда, говорил, что мы: «химера социальная, но, как и всякое чудище, живучие». Ладно, вельтполитиком голову мучить будем, когда «вторые девяносто» спасём. И не важно, что супостатов оказалось просто неприлично много, и у нас «кулёчек какашек» в запасе есть.

Я вытащил из кармана и включил рацию:

— Мелкий дятел вызывает дупло. Или кого-нибудь из первой или второй кладки.

«Кладками» в нашей системе называли как «поколения» Следопытов, так и уровни ответственности. Отец мой на жаргоне прозывался «Папа-Дятел», как и четверо других основателей «ордена». Я же, хоть и относился к первой, самой старой «кладке», до больших чинов не дорос, предпочитая жизнь «свободного охотника» и «вольного стрелка». Остальные «первокладочники», из тех, кто в живых остался, занимали должности от начальника штаба Следопытов до командира региональной «стаи». Фраза, начинающаяся со слов про «мелкого дятла», означает, что я сейчас на оперативном мероприятии, иначе я бы представился прозвищем.

— … Саламандр на связи, — с трудом пробившись сквозь помехи, отозвался незнакомый мне Следопыт. — Есть контакт с Трухлявым, могу транслировать.

— Понял тебя Саламандр! — Витьку Зимакова, по прозвищу «Трухлявый», командира одной из групп Старицкого «гнезда» я знал хорошо. — Передай ему, что Занозу зажали чужаки там, где «федералка» в реку упирается. У «ТэЭнКа» (это ориентир такой, по странной прихоти, синяя с белым вывеска разрушенной бензозаправки до сих пор торчала над деревьями, хотя от самого здания станции остались только обломки). Чужаков пять десятков. На грузовиках и с большими дубинками. Косили под людей «Дуба». Как понял меня, Саламандр?

— У «тээнка», пять-ноль пришлых, с БэДэ, на моторах и заявились от «Дуба»?

— Всё так, только передай, что это не «Дуб» а ширма. Все — не лохи! Конец связи.

— Понял. Береги батареи, брат! — попрощался традиционным следопытским пожеланием мой корреспондент, а это значит, что он либо хорошо знает традиции, либо не моложе шестой «кладки». Объясню, пожалуй. Всего у Следопытов на настоящий момент было одиннадцать «кладок». Раз в два года молодняк в свои ряды принимаем. По здравому размышлению решили, что лучше к кандидатам тщательнее присматриваться, нежели потом людей выгонять. Батареи и источники питания снова начали выпускать лет десять или одиннадцать назад. По крайней мере, тогда стали к нам привозить не самопальные. А старые, «до Тьмы», запасы иссякли году на шестом после Катаклизма, вот и получается вилка из тех, кому пришлось по краям нашим скакать с портативными генераторами за спиной, из старого велосипеда порой сделанными.