— Держись от него подальше. Он и так уже много бед натворил.

— Каких бед?

— Григорий Распутин отдаляет царя от народа.

— Йенс, любимый, не злись. Расскажи мне про него. — Валентина прикоснулась кончиком языка к его коже.

— Он называет себя Божьим человеком, говорит, что Иисус послал его направлять народ России и в особенности царицу. А через нее — самого царя. — В голосе Фрииса послышалось отчаяние. — Царь — глупец. Этот монах вмешивается в политические дела, настраивает его величество против советников и… — Внезапно он замолчал.

— И что?

Йенс пожал плечами.

— Забудь о нем. Давай не будем больше говорить о Петербурге и его проблемах. Скоро всем нам будет не до этого. Война на пороге.

— Ты уверен, что до этого дойдет?

Он уложил ее спиной на подушку.

— Никто не может быть в чемто уверен полностью, так что…

— Не надо меня успокаивать, Йенс. Я не ребенок.

Тон, которым были произнесены эти слова, вмиг остудил его. Она слишком многое увидела сегодня в этом своем чертовом госпитале. Куда подевалась та девушка, которая ночью в холодном лесу смотрела с ним на звезды? Он нежно погладил ее плечо, потом потянулся к столику у кровати, взял сигарету и закурил.

— Валентина, любимая, царский двор — это большой плавильный котел. Он погряз в распутстве и вырождении. — Йенс старался говорить сухим, безразличным голосом. — Распутин — всего лишь неудавшийся монах, но ему повезло. У царицы почти нет друзей, кроме разве что Анны Вырубовой, да и та тише воды ниже травы, поэтому она и попала под его власть. Ктото говорит, что он обладает силой целителя и помогает ее сыну. Другие утверждают, что он гипнотизирует ее. Ходят даже слухи, что она стала его любовницей.

Валентина изумленно подняла брови.

— Как может ктото по доброй воле ложиться в постель с таким отвратительным человеком?

— Ты удивишься, но женщины при дворе готовы глаза друг другу выцарапывать, добиваясь его благосклонности.

— Но от него дурно пахнет.

Смех Йенса прозвучал довольно грубо.

— Грязный крестьянин, мужикоборванец, который не моется и не переодевается. Сразу видно: Божий человек!

— Йенс. — Валентина взяла из его пальцев сигарету и вдохнула едкий запах. — Как ты думаешь, Распутин действительно может исцелять людей?

Он забрал у нее сигарету и затушил.

— Нет. Так что и не думай везти к нему Катю.

— Я и не думала.

Но ложь эта была такой же прозрачной, как сигаретный дым.

Варенька не умерла, и это вселяло надежду. Улица выглядела не лучше, чем в предыдущий раз, входная дверь была все так же расколота, и в темном коридоре стоял все тот же отвратительный запах, но Варенька Сидорова не умерла.

— Я принесла еще продуктов, — сказала Валентина и поставила на стол сумку.

Рядом она положила кошелек, но об этом не заикнулась.

— Вижу.

Варенька улыбнулась. Это было мало похоже на настоящую улыбку, всего лишь движение мышц лица, но Валентина была рада и тому.

— Я заварю чаю, хотите? — предложила она.

Женщина со шрамом на голове опустилась на пол рядом с печкой, укутавшись в потертое одеяло, но голова ее осталась непокрытой, и кожа на черепе казалась зеленоватой. В печи трепетал слабый огонек, и она наклонилась к нему, слегка приоткрыв рот, как будто хотела проглотить желтое пламя.

Валентина достала из сумки связку хвороста.

— Вот.

Варенька, воодушевившись, извлекла из связки три ветки и аккуратно положила их в огонь. Когда они начали потрескивать, губы на ее изможденном лице растянулись в радостную улыбку, как будто она увидела старого друга. Валентина тем временем вскипятила чайник и заварила чай. Изысканные пирожные из столовой ее матери в этой обстановке выглядели совершенно нелепо, но женщина не заметила этого. Подсев к Валентине за стол, она съела три штуки и только после этого заговорила.

— Зачем ты пришла?

— Убедиться, что вы никуда не делись.

Женщина издала странный гортанный звук. Валентина посмотрела на нее с удивлением, но потом поняла, что это был смех.

— Думаешь, я могу находиться в какомто другом месте? — поинтересовалась Варенька.

— Вы работаете? — спросила Валентина.

— Работала. — Женщина покачала головой. — На мельнице. Но меня уволили изза того, что я пропустила один день, когда мой мальчик заболел. — Глаза ее оставались сухими. Слез не было.

— Я знаю одну портниху, ей нужна уборщица. Я могла бы поговорить с ней, если вы хотите работать.

— Конечно, я хочу работать.

В комнате на какоето время стало тихо. Каждая из женщин ожидала продолжения от собеседницы. Валентина заговорила первой:

— Тогда я спрошу у нее. Но вам нужно будет вымыться.

Варенька взглянула на свои грязные руки.

— Колонка на улице снова замерзла. Для чая я растопила снег.

Желудок Валентины чуть не вывернулся наизнанку, когда она посмотрела на свою опустошенную до половины чашку.

— Снег с собачьей мочой.

Снова в комнате раздался хрипловатый смех. Варенька устремила взгляд на новую подругу.

— Что тебе нужно? Ты ведь пришла не только для того, чтобы меня накормить.

Валентина достала из сумки банку абрикосового варенья и буханку черного хлеба. Если бы Йенс узнал, что она пришла сюда одна, он бы ужасно рассердился.

— Я хочу, чтобы вы предупредили меня.

— О чем?

— Когда возникнет опасность.

— Какая опасность?

— Когда начнется эта ваша революция.

Словно по мановению волшебной палочки, безразличное выражение исчезло с лица Вареньки, и в один миг ее глаза, губы и бледная кожа переменились. Валентину поразило, что одно слово может иметь такую власть над человеком.

— Вот мой адрес. — Она подвинула женщине листок бумаги.

Варенька даже не посмотрела на него.

— Я не умею читать. И потом, я и на пушечный выстрел не стану приближаться к дому, в котором ты живешь. Меня слуги твои заплюют. Придумай чтонибудь другое.

— На Исаакиевской площади я видела тумбу объявлений. Завяжите на ней какойнибудь шарф, когда начнется. Я увижу его.

— Красный?

— Если хотите.

Женщина кивнула, и Валентина вдруг с удивлением заметила, что ее шрам был единственным, что блестело в этой сырой и холодной комнате, и ей стало интересно, болит ли он.

— Что бы там ни говорили люди, — пробормотала Варенька, — а эта их революция еще не скоро начнется.

— Однажды я видела, как армия муравьев напала на полевку и убила ее, — сказала Валентина и добавила: — Может быть, ваши муравьи еще не готовы стать армией?

— Скажи, а чем ты занимаешься? Почему у тебя такие сильные пальцы?

— Я играю на фортепиано.

Варенька потрогала пальцы Валентины так, словно считала, что сейчас из них польется музыка.

— Никогда не слышала, как играют на фортепиано.

От этих слов Валентине захотелось зарыдать.

Это произошло случайно. Йенс не собирался заходить к Кате. Ничего этого и не было бы, если бы он однажды не заигрался допоздна в покер у одного знакомого. Доктор Федорин тоже был там. В перерывах между партиями он рассказал о новом способе лечения позвоночника, который испытывали в Карловых Варах. Доктор получал о нем хорошие отзывы и заинтересовался этим вопросом, потому что хотел помочь раненным в недавнем побоище молодым людям, по хрупким спинам которых прошлись гусарские сабли, но Йенс сразу подумал о Кате. Когда на следующее утро он выехал на прогулку и повстречал сумасшедшего казака Валентины, который неспешно ехал через водянистый туман на пугливой кобыле, ему показалось вполне уместным начать разговор с замечания о лошади.

— Она, конечно, хороша, Попков, но я бы сказал, что вам эта кобыла не очень подходит.

Казак помотал головой из стороны в сторону, точно как его лошадь, и с неприветливым видом произнес:

— Она не для меня.

— А! Наверное, сюрприз для Валентины Николаевны?

— Нет.

Йенс, пожав плечами, ударил каблуками своего коня, пуская немного быстрее, но молодой кобыле, похоже, понравился Герой. Она тоже ускорила шаг и поравнялась с ним. Казак отпустил поводья, и кобыла, почувствовав свободу, махнула Герою длинной гривой и стала выступать грациозно, точно балерина.