— Почему же? — осведомился принц.

— Да потому, что во время последних переговоров с Францией он взял на себя устное обязательство по отношению к королю, моему повелителю, обеспечить ему проход через ваши владения в том случае, если союзники обратятся к его величеству за поддержкой.

— Но, — нерешительно начал Виктор Амедей, — это я прошу прощения у вашего высокопреосвященства, ибо я не заметил данной оговорки ни в одном из договоров между Францией и Пьемонтом.

— Вам прекрасно известно, почему вы ее не заметили, принц. Из уважения к герцогу, вашему отцу, мы в очередной раз удовольствовались его честным словом, вместо того, чтобы потребовать его подпись. Однако, по мнению герцога, король Испании счел бы себя оскорбленным, если бы Франции предоставили подобное право, и не оставил бы его в покое до тех пор, пока не добился бы такого же преимущества и для себя.

— Позвольте, — осмелился возразить Виктор Амедей, — мой отец-герцог вовсе не отказывается пропустить короля, вашего повелителя.

— Что ж, улыбнулся кардинал, дословно помнивший содержание письма, присланного ему графом де Море, — в таком случае, его высочество герцог Пьемонтский, очевидно, пожелал оказать честь королю Франции, перегородив Сузский проход равелином с ретраншементом, способным вместить триста человек, и вдобавок укрепленным двумя заграждениями, за которыми могут укрыться еще триста человек. Помимо Монтабонского форта, он построил на склонах гор два редута с небольшими оборонительными сооружениями, откуда можно вести перекрестный огонь. Кроме того, чтобы облегчить королю путь и ускорить продвижение французской армии, герцог, полагающий, что узкий проход в долину является недостаточно сложной преградой, приказа сбросить с вершины горы каменные глыбы, которые не сможет убрать ни один механизм; вдобавок он, вероятно решил посадить на нашем пути деревья и цветы и с этой целью полтора месяца тому назад распорядился вложить кирки и лопаты в руки трехсот землекопов, которых вы с вашим августейшим отцом соизволили посетить, чтобы оценить их труды. Нет, принц, давайте не буде хитрить, а поговорим откровенно, как подобает государям. Вы просите отсрочку, чтобы дон Гусман Гонсале успел тем временем захватить Казаль, гарнизон которого доблестно сражается, умирая от голода. Так вот! Считая своим долгом, а также во имя собственных интересов оказать поддержку этому гарнизону, мы говорим вам: «Его высочество герцог, ваш отец, обязан пропустить наши войска, и герцог пропустит их». Между тем вся наша боевая техника прибудет сюда в течение двух дней.

Кардинал достал часы.

— Сейчас одиннадцать часов утра, — продолжал он, — послезавтра в одиннадцать часов утра мы вступим в Пьемонт и оттуда двинемся на Сузу. Послезавтра — вторник; в среду, на рассвете, мы пойдем в атаку; запомните это, ваша светлость, и потому не теряйте времени на размышления, если вы собираетесь открыть проход, либо же приготовьтесь к обороне, если вы намерены его закрыть; я вас больше не задерживаю. Итак, ваша светлость, за вами выбор: чистосердечный мир или честная война.

— Я боюсь, что это будет честная война, господин кардинал, — ответил Виктор Амедей, вставая.

— С точки зрения христианина и служителя Господа, я ненавижу войну, — сказал кардинал, — но с точки зрения политика и министра короля, я иногда считаю войну не то что хорошим, но неизбежным делом. Франция защищает свои права, и она заставит их уважать. Когда сталкиваются два государства, горе тому, кто прибегает ко лжи и коварству. Бог нас видит, и Бог нас рассудит.

С этими словами кардинал поклонился принцу, давая ему понять, что дальнейшие разговоры бесполезны, ибо он принял безоговорочное решение начать наступление на Казаль, сколько бы препятствий ни воздвигали на его пути.

Х. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ ВНОВЬ ВСТРЕЧАЕТСЯ СО СТАРЫМ ДРУГОМ

Как только Виктор Амедей вышел, кардинал сел за стол и написал следующее письмо:

Государь!

Если переход нашей боевой техники через горы благополучно завершился на глазах Вашего Величества, на что Бог позволяет мне надеяться, я покорнейше прошу своего повелителя отдать приказ, чтобы артиллерия, зарядные ящики и прочая техника были срочно перевезены в Шомон, куда король незамедлительно отправится по моей просьбе, ибо время начала военных действий, если только не последует контрприказа Вашего Величества, назначено на утро 6 марта, то есть на среду. В ходе беседы с принцем Виктором Амедеем мне пришлось дать слово от имени Вашего Величества, и я полагаю, что не следует отказываться от него, не будь на то веских оснований.

Итак, я с нетерпением жду ответа Вашего Величества либо приезда Вашего Величества, что еще предпочтительнее.

Я посылаю к Вашему Величеству надежного человека, на которого можно положиться во всем и даже взять его с собой в качестве спутника, в том случае если Ваше Величество пожелает путешествовать ночью и инкогнито.

Примите, Государь, нижайший поклон покорнейшего слуги и преданнейшего подданного Вашего Величества.

Арман Ришелье.

Написав и запечатав это письмо, кардинал крикнул:

— Этьенн!

Дверь тотчас же отворилась и на пороге появился наш старый знакомый из гостиницы «Крашеная борода» Этьенн Латиль; он вошел не так, как, если вы помните, входил в кабинет кардинала в Шайо, то есть с бледным лицом и дрожащими ногами, опираясь о стену, чтобы не упасть, и с трудом выговаривая слова преданности своему господину; нет, Латиль теперь твердо стоял на ногах, голова его была гордо поднята, а усы лихо закручены вверх; в правой руке он держал шляпу, а его левая рука покоилась на эфесе шпаги — одним словом, он выглядел как истинный капитан у Калло.

В самом деле, прошло уже четыре месяца с того дня, как наш старый знакомый, получивший одновременно два страшных удара от маркиза Пизани и Сукарьера, рухнул без чувств на пол гостиницы метра Солея.

Однако, поскольку обе раны оказались не смертельными, такому крепкому малому, как Этьенн Латиль, понадобилось немного времени, чтобы снова встать на ноги и почувствовать себя как никогда сильным и жизнерадостным.

В предвкушении военных действий на его лице появилось веселое выражение, не ускользнувшее от взгляда кардинала.

— Этьенн, — сказал Ришелье, — надо немедленно сесть в седло, если только ты не предпочитаешь ради собственного удобства отправиться в путь пешком. Делай как знаешь, но это письмо исключительной важности должно быть доставлено королю не позже десяти часов вечера.

— Не угодно ли вашему высокопреосвященству сказать мне, который час?

Кардинал достал часы.

— Сейчас около полудня.

— Король находится в Ульсе?

— Да.

— В восемь часов король получит ваше письмо, если только я не угону в Доре.

— Постарайтесь не утонуть — это бы меня огорчило, и передайте королю письмо — это было бы мне приятно.

— Я надеюсь, что смогу исполнить оба пожелания вашего высокопреосвященства.

Кардинал, знавший, что Латиль — человек слова, счел излишним повторять свои указания и лишь взмахнул рукой, отпуская посланца.

В самом деле, Этьенн поспешил в конюшню, чтобы выбрать хорошую лошадь, а затем зашел к кузнецу, чтобы подковать ее на шипы; покончив с этим, он вскочил в седло и поскакал в направлении Ульса.

Дорога оказалась лучше, чем он ожидал. Работавшие там саперы старались сделать ее более удобной, чтобы можно было перевезти пушки и другую боевую технику.

В четыре часа Латиль был уже в Сен-Лоре, а в половине восьмого он приехал в Ульс.

Король в это время ужинал; ему прислуживал Сен-Симон, сменивший на этом посту Барада. В дальнем углу стола сидел одетый во все новое л’Анжели. Как только королю доложили, что прибыло письмо от кардинала, Людовик XIII приказал привести к нему посланца.

Латиль, прекрасно осведомленный о правилах этикета — он освоил данную науку, еще будучи пажом герцога д’Эпернона, — был не из тех, кто робеет в присутствии его королевского величества.