Так или иначе, вино оказало действие, предусмотренное доктором. Теплота золотистой влаги протекла по венам Консьянса: он ощутил животворную силу хереса. Щеки его вновь порозовели, а на губах появилась улыбка.

Эти благие перемены не ускользнули от Мариетты, и она сказала:

— О сударь, то, что вы нам дали, очень невкусно как напиток, но как лекарство оно просто замечательно! Смотрите, как приходит в себя Консьянс! Ты чувствуешь себя лучше, не правда ли, мой дорогой Консьянс?

— Да, — подтвердил тот, — безусловно лучше, крепче и веселее. Это удивительно, Мариетта: похоже, надежда возвращается ко мне. Я даже проголодался.

— Минуту! — остановил его доктор. — Голод мы еще утолим, мой юный друг! Но прежде необходимо принять ванну. На двадцать минут вы погрузитесь в воду. Проследи за этим, Батист: двадцать минут, ни больше ни меньше. Все это время больной будет промывать глаза смягчающим средством, затем ты поможешь ему выйти из ванны и приведешь к нам. Вы слышите, господин солдат? Здесь необходимо повиноваться, как в армии. Вот вам приказ!

— Вы крайне добры, сударь, и отдаете ваш приказ слишком благожелательно, чтобы не выполнить его в точности.

Затем, вставая, Консьянс заявил:

— Я готов. Господин Батист, не будете ли вы так добры проводить меня?

Слепой протянул вперед обе руки; одну взял Батист, а другой завладела Мариетта.

— Дорогое мое дитя, — обратился к ней доктор, — мне нужно с вами поговорить.

— Я провожу его только до двери и тотчас вернусь, — покраснев, ответила девушка.

— Хорошо, хорошо, идите, — согласился врач.

Мариетта проводила Консьянса до двери и вернулась.

Доктор задержал девушку, чтобы расспросить ее о подробностях несчастья, случившегося с Консьянсом, о ходе его лечения, насколько ей это известно, и о том, как накануне к юноше вернулось зрение, что так обрадовало влюбленную пару.

Мариетта рассказала обо всем, что знала, с очаровательной наивностью, уже известной нам, но неизвестной доктору, а потому произведшей на него самое приятное впечатление. И постепенно его доброжелательный интерес к юной паре, выказанный с самого начала, перерос в почти отцовскую нежность.

Доктор слушал со вниманием и время от времени одобрял или порицал ход лечения Консьянса. Под конец Мариетта стала замечать, что одобрение преобладает над порицанием, а надежда — над опасениями.

— Хорошо, — сказал доктор, когда Мариетта закончила свой рассказ, — а теперь мы проведем новый опыт.

Он звонком вызвал Батиста. Тот явился.

— Ну, как, — спросил его доктор, — ты поместил в ванну нашего больного?

— Да, господин полковой врач, — ответил слуга. — Представьте себе, я с большим трудом помешал его собаке осушить всю ванну; похоже, животному очень хотелось пить.

— Ты промыл ему глаза настойкой просвирняка?

— Да, господин полковой врач.

— А повязку на глаза наложил?

— Да, господин полковой врач, наложил.

— Хорошо, помоги выйти теперь больному из ванны и приведи его к нам.

Батист повернулся кругом чисто по-военному и скрылся из виду.

Врач опустил шторы, чтобы смягчить яркий дневной свет и создать в кабинете полумрак.

Мариетта глядела на приготовления старика с дрожью ужаса, словно он собирался ее оперировать. Не сказал ли ей этот добрый доктор, что предстоящий опыт будет решающим?

При малейшем шуме, доходившем извне, она вздрагивала и поворачивалась к двери.

Наконец, девушка услышала шаги и узнала неспокойную, неуверенную походку Консьянса. Дверь отворилась, и на пороге появился ее друг: он опирался на руку Батиста.

Доктор жестом велел слуге довести слепого до середины комнаты.

Там Консьянс и Батист остановились. Доктор поставил Мариетту справа от юноши, а сам встал слева от него, держа таким образом обоих в поле своего зрения. Затем, знáком попросив Мариетту помолчать, старик велел Батисту снять повязку с глаз юноши.

Когда это было сделано, он обратился к Консьянсу со следующими словами:

— Друг мой, откройте теперь глаза и скажите нам, различаете ли вы что-нибудь, какое-либо смутное пятно или контур?

Секунду-другую Консьянс моргал; затем, похоже, его зрение стало более зорким, его тусклые глаза обвели полукруг перед собой и остановились на Мариетте.

Вдруг он вскрикнул и с простертыми руками бросился к девушке.

Мариетта хотела броситься навстречу, но доктор остановил ее движением руки.

Она замерла, с трудом переводя дух, словно охваченная лихорадкой.

Консьянс подошел к ней. Не коснувшись Мариетты, он остановился, вероятно опасаясь ее толкнуть, и протянул к ней дрожащую руку:

— Мариетта! Мариетта! Ты здесь! Или то, что я вижу, всего лишь тень, ошибка моего воображения?.. О, если ты здесь! Ради Бога, скажи мне что-нибудь… прикоснись ко мне!..

— Консьянс, дорогой мой Консьянс! — воскликнула Мариетта, взяв его за руку.

— О, значит, я вижу… значит, я буду не совсем слепым… я вижу, Мариетта!.. Я вижу!

Мариетта не решалась заговорить. Казалось, она, так же как Консьянс, чувствовала себя во власти какой-то иллюзии и боялась, что одно слово, одно движение, один жест могут разрушить ее грезу.

— Если вы видите, — спросил доктор, — скажите мне, какого цвета шаль Мариетты?

— У нее красный шейный платок, господин доктор.

— Это правда! — вскричала девушка. — О, какое счастье! На сей раз это не заблуждение, Консьянс… Да, у меня именно красный шейный платок.

Доктор, казалось, был удивлен.

— Говоришь, у твоей подруги красный шейный платок? А не ошибаешься ли ты, Консьянс?

— О нет, господин доктор.

— И ты видишь красное?

— Нет, сударь, — ответил юноша, — я вижу сейчас только сероватый цвет, но в свое время доктор Лекосс объяснил мне: когда темнеет, красный цвет выглядит черным больше, чем другие цвета. Я вижу шаль Мариетты как темно-серую и, следовательно, прихожу к мысли, что она должна быть красной.

— Хорошо, — сказал доктор, — этого достаточно. Обнимитесь, дети мои, и имейте надежду на лучшее.

Молодые люди бросились друг другу в объятия, а старик велел слуге:

— Батист, наложи снова повязку на глаза нашего слепого, который через несколько месяцев, очень на это надеюсь, станет зрячим. Затем приготовь обед, а после обеда отведи Консьянса в его комнату: теперь ему необходимо отдохнуть, для того чтобы завтра с утра он мог с новыми силами продолжить путь. Что касается Мариетты, она пообедает или здесь, или с Консьянсом, как сама пожелает.

— С Консьянсом, господин доктор, — отозвалась гостья. — Я так счастлива, что мне абсолютно необходимо его видеть, а то я перестану верить в свое счастье.

— Что ж, пожалуйста. Ты слышишь, Батист?

— О господин доктор, как же мне вас отблагодарить?! — возбужденно воскликнул юноша.

— Хватит, хватит, не волнуйся, — остановил его врач. — Покой — вот что нам особенно необходимо, а располагая покоем, квасцовой или розовой водой и какой-нибудь противовоспалительной мазью, мы еще вылечим нашего слепого.

— И он будет не первым таким, — заметил Батист. — Ах, не так уж вы несчастливы, молодой человек, если попали в наши руки.

— Итак, ты идешь с твоим другом, дитя мое? — спросил полковой врач у Мариетты.

— О господин доктор, — отозвалась девушка, упав на колени перед стариком, — сначала позвольте поблагодарить вас.

— Ты что, сошла с ума? — возразил доктор, пытаясь поднять ее с колен.

Но Мариетта, схватив его руки и не вставая с колен, сказала:

— Нет, сударь, нет, я не встану, пока не скажу вам вот что: я надеюсь, что вы, сударь, будете вознаграждены щедрее, чем если бы вы вылечили сына короля! Ведь сам Господь берет на себя труд оплатить долги бедных людей, а Господь богат на милосердие и благодать! Боже мой! Боже мой! — воскликнула она с энтузиазмом, так взволновавшим старика, что слезы выступили у него на глазах. — Боже мой, неужели ты не благословишь нашего спасителя, как благословляем его мы?!

— Да, дитя мое, — сказал полковой врач, — да, Господь тебя услышит, а вернее говоря, Господь тебя услышал, ведь я уже вознагражден больше, чем того заслужил. Обними же меня, моя девочка, и иди к твоему другу.