Далее Ермолов говорит о том, что Барклай-де-Толли предложил «взять направление на город Владимир в намерении сохранить сообщение с Петербургом, где находилась царская фамилия» [57. С. 203].
О своем собственном мнении он пишет:
«Не решился я, как офицер, не довольно еще известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот верст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения, произведет между ними большое замешательство, которым Его Светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах. С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность» [57. С. 204].
Разногласие членов совета давало М. И. Кутузову полную свободу отвергнуть все предложения, в которых не было ни одного, совершенно лишенного недостатков.
Рассматриваемый вопрос можно представить и в таком виде: что выгоднее для спасения Отечества — сохранение армии или столицы? Так как ответ не мог быть иным, как в пользу армии, то из этого следовало, что неблагоразумно было бы подвергать опасности первое ради спасения второго. К тому же нельзя было не признать, что вступление в новое сражение было бы делом весьма ненадежным. Правда, в русской армии, расположенной под Москвой, находилось еще около 90 тысяч человек в строю, но в этом числе было только 65 тысяч опытных регулярных войск и шесть тысяч казаков. Остаток же состоял из рекрутов и ополчения, которых после Бородинского сражения разместили по разным полкам. Более десяти тысяч человек не имели даже ружей и были вооружены пиками. С такой армией нападение на 130 тысяч— 140 тысяч человек, имевшихся еще у Наполеона, означало бы очень вероятное поражение, следствия которого были бы тем пагубнее, что тогда Москва неминуемо сделалась бы могилой русской армии, принужденной при отступлении проходить по запутанным улицам большого города.
По всем этим причинам, очевидно, надлежало согласиться с мнением Барклая-де-Толли — но, соглашаясь с ним в необходимости оставить Москву, М. И. Кутузов не принял направления, предложенного им для отступления. Он сказал:
«С потерей Москвы не потеряна Россия. Первой обязанностью поставляю сохранить армию» [95. С. 239].
После того Кутузов, как пишет генерал Ермолов, «приказал сделать диспозицию к отступлению. С приличным достоинством и важностью выслушивая мнения генералов, не мог он скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение [57. С. 205].
Участники совета не возражали против этого решения Главнокомандующего, а посему тут же были разосланы приказания приводить его в исполнение.
После принятия решения об оставлении Москвы Барклай-де-Толли написал жене:
«Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у Его Величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твердой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью ее. <…> Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита — это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни» [75. С. 104].
В том же письме жене Барклай-де-Толли рассказал и о тяжелой моральной обстановке, сложившейся вокруг него. К сожалению, главная проблема заключалась в том, что у Михаила Богдановича явно не сложились отношения с князем Кутузовым, человеком совершенно другого склада характера и поведения.
После Бородинского сражения, где потери русских, как мы уже говорили, составили от 45 тысяч до 60 тысяч человек, Кутузов счел нецелесообразным сохранять прежнее разделение на две армии. Поэтому остатки армии князя Багратиона были слиты с остатками армии Барклая-де-Толли и должность последнего в новых условиях стала чисто номинальной: над ним находился Кутузов, как над его штабом — штаб Кутузова.
Н. А. Полевой пишет о русской армии после Бородинского сражения:
«В ней последовали многие важные перемены. Главнокомандующий 1-й армией Барклай-де-Толли, изнуренный прискорбием и тяжкими трудами, был до того расстроен в здоровье, что испросил себе отпуск и уехал в свою лифляндскую деревню, где император Александр ободрил и утешил его милостивым письмом» [110. С. 109].
На самом деле все обстояло не совсем так. Вернее, почти совсем не гак. Прежде всего следует отметить, что после реорганизации армии Барклай-де-Толли оказался в весьма двусмысленном положении: формально сохраняя свой пост, он фактически был отстранен от реального управления войсками. В армии М. И. Кутузова ему места не было, и единственным выходом из подобного положения могла быть отставка.
Обычно очень корректный и сдержанный, генерал вдруг счел возможным заявить уезжавшему в Санкт-Петербург Карлу фон Клаузевицу:
«Благодарите Бога, что вас отозвали отсюда; у нас здесь нельзя ожидать ничего дельного» [29. С. 179].
Что касается здоровья, то Михаил Богданович доверительно сообщил генералу Коновницыну:
«Я действительно слаб и ни к чему теперь не гожусь, как лечь и умереть. Я сей час имел спазм в груди, который чуть было меня не задушил» [132. С. 140].
Отметим, что П. П. Коновницын даже в самые худшие для Барклая-де-Толли времена «сохранял к нему благорасположение и поддерживал с ним добрые отношения» [132. С. 212]. По свидетельству В. И. Левенштерна, позже, когда Михаил Богданович оставил армию, «из всех приближенных Кутузова только один Коновницын искренне сожалел об отъезде Барклая» [81. С. 110].
Да, Барклай-де-Толли тяжело заболел, но дело было все-таки не в болезни. Вернее, не только в болезни. Ведь на самом деле он заболел сразу после Бородинского сражения, но тогда это не помешало ему в экстремальной ситуации накануне сдачи Москвы перебороть недомогание и оставаться в строю. Теперь же ситуация в армии коренным образом изменилась и он был лишен всех реальных рычагов управления даже своей 1-й армией. Об этом свидетельствуют слова, которые он написал жене на марше к Тарутино:
«Я послал Его Величеству письмо и надеюсь получить если не ответ, то, по крайней мере, резолюцию. Дай Бог, чтобы таковая последовала скоро, потому что я не в состоянии оставаться здесь долее» [8. С. 439].
Во втором письме, отправленном в тот же день, Михаил Богданович написал:
«Дела наши приняли такой оборот, что можно надеяться на счастливый и почетный исход войны, — только нужно больше деятельности. Меня нельзя обвинять в равнодушии; я прямо высказывал свое мнение, но меня как будто избегают и многое от меня скрывают» [8. С. 439].
Грубо говоря, Барклай-де-Толли вдруг окончательно понял, что «при Кутузове он лишний в армии» [132. С. 143].
А в довершение ко всему, совсем уже некстати, пришел приказ о его увольнении с поста военного министра, который был подписан императором в канун Бородинского сражения.
Отъезд Барклая-де-Толли из армии
Собственно говоря, на этом фактически и закончилось участие Барклая-де-Толли в Отечественной войне 1812 года, в которой судьба определила на его долю самую трудную, самую неблагоприятную и самую неблагодарную часть военных действий. Хорошо продуманное и искусно выполненное уклонение от несвоевременных и не гарантировавших успеха сражений; умение производить отступление на виду у превосходящего по силе противника, всегда в примерном порядке и по большей части без сильного урона — вот великие и многими до сих пор непонятые заслуги Михаила Богдановича в этой войне. Ну и, конечно же, сохранение армии — этого «главного инструмента защиты территориальной целостности страны» [15. С. 7].