Говорили на никулинской батарее и о дотах линии Маннергейма, которые наши красноармейцы никак не могут взять, потому что они, во-первых, очень глубоки (пять — семь этажей под землей), а во-вторых, сверху прорезинены. Снаряд попадает в резину, пружинно отбрасывается и разрывается уже где-то рядом, а сам финский дот остается цел и невредим. Ну и, конечно, вся батарея обсуждала историю, как один финн, стремительно спустившийся на лыжах с высокой горы прямо в расположение какой-то советской части, на ходу (или на бегу?) схватил с костра котелок с горячей кашей (а может, супом) и столь же стремительно исчез с этим котелком в лесу на глазах изумленных красноармейцев. Ну что тут сказать? Виртуозность финских лыжников во время войны действительно имела место быть, но этот рассказ абсолютно из области фантастики. На 6-й батарее в такое мало кто верил.
А война тем временем затягивалась, от плана двухнедельной кампании советское командование давно уже отказалось. В январе пришли сильные морозы, что только осложнило бойцам жизнь. Хотя обмундирование на батарее выдали приличное — тулупы, телогрейки, шинели, шерстяные подшлемники, валенки, — холод, казалось, проникал до самых костей. Водка, которую ежедневно выдавали солдатам по сто «наркомовских» граммов, Юру Никулина не спасала. Он попробовал ее в армии впервые, и она ему совсем не понравилась, поэтому свои сто граммов он не пил. Но к ежедневной порции водки полагалось на закуску пятьдесят граммов сала, которое он как раз любил, поэтому свою стопку водки Юра менял на сало.
Так прошла зима, а в конце февраля — начале марта 1940 года советские войска, наконец, прорвали долговременную финскую оборону, и 12 марта военные действия с Финляндией закончились. СССР своего добился, но победу купил такой ценой, что о войне решили молчать. По книгам учета РККА Красная армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 131 476 человек, и в это число не входят потери флота и войск НКВД. Списки были составлены спустя десять лет после событий, насколько они точные — трудно сказать. И потому специалисты истинное количество погибших в Финскую кампанию советских военнослужащих исчисляют в пределах от 131,5 тысячи до 200 тысяч человек. Финляндия же в той войне потеряла убитыми всего 26 662 человека…
Граница была отодвинута от Ленинграда с 32 до 150 километров, к СССР полностью перешли контроль над Ладожским озером, Карельский перешеек и острова Финского залива. А часть, где служил Никулин, так и оставили стоять под Сестрорецком. И начались мирные и одновременно скучные солдатские будни. В конце апреля 1941 года Юра, как и многие его сослуживцы, начал готовиться к демобилизации. В то время армейские «деды» делали не дембельский альбом с фотографиями, а так называемый дембельский чемоданчик. Один из батарейных умельцев за 15 рублей сделал Юре такой чемодан. Никулин выкрасил его снаружи черной краской, а с внутренней стороны крышки приклеил командную фотографию футболистов московского «Динамо». Положил в чемоданчик всё свое имущество: книгу Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», любимую, присланную родителями ко дню рождения, записную книжку с анекдотами, письма от родных. Писем из дома к Юре приходило больше всех, но он и сам писал чаще других. В последнем письме родителям он написал, что его служба проходит хорошо.
Так оно и было. С мая 1941 года он — уже старослужащий, какое счастье! — находился на наблюдательном пункте батареи, на станции Олилла, недалеко от Куоккалы. Прекрасные места — кругом зелень, тишина. Жили солдаты в двухэтажном финском доме, на крыше которого устроили застекленную вышку. Это и был наблюдательный пункт. Вахту несли пятеро: Никулин и еще четверо солдат. Продукты сразу дней на десять им привозили на машине. Обслуживали парни себя сами. Начальство было далеко — до батареи от Олилла было километров восемь, — а поэтому жилось весело. Нижний этаж занимала семья полковника, помощника командира полка. Один из товарищей Никулина ухаживал за их домработницей. В этом же доме появлялась еще одна домработница, тоже полкового начальства, молоденькая девушка из деревни, и Никулин про себя подумывал: «А не начать ли мне за ней ухаживать?» Ему нравилась эта девушка: милая, сообразительная, любознательная. Они переглядывались, улыбались друг другу при встрече. Она знала его имя, а он ее — нет.
В воскресенье у Юры предполагалась увольнительная. И он хотел этот день провести с ней, тем более что ее хозяева уезжали на весь день в Ленинград…
День 6762-й. 22 июня 1941 года
В ночь на воскресенье на наблюдательном пункте вдруг нарушилась связь с командованием дивизиона. По инструкции солдаты были обязаны немедленно выйти на линию связи — искать место повреждения. Два человека тут же пошли к Белоострову и всю ночь занимались проверкой. Они вернулись около пяти утра и сказали, что линия в порядке. Следовательно, авария случилась за рекой на другом участке.
Наступило утро. Все спокойно позавтракали. По случаю воскресенья Никулин с товарищем, взяв трехлитровый бидон, пошли на станцию покупать на всех пиво. Подходят к станции, а их останавливает пожилой мужчина и спрашивает:
— Товарищи военные, правду говорят, что война началась?
— От вас первого слышим, — спокойно отвечают парни. — Никакой войны нет. Видите — за пивом идем.
Прошли еще немного. Снова останавливают:
— Что, верно война началась?
Тут солдаты забеспокоились: почему уже второй человек подряд говорит им о войне? На станции увидели людей, растерянных, стоящих группой около столба, на котором висел громкоговоритель. Оказалось, они слушали выступление Молотова. Действительно, началась война, и ребята помчались назад, к себе на наблюдательный пункт.
Там связь уже заработала и шли обычные разговоры: «"Ахтырка", "Ахтырка". Не видите ли вражеские самолеты? "Ахтырка"! Доложите обстановку…» В доме на наблюдательном пункте никто ничего не знал о том, что происходит в мире: ни военные, ни гражданские. Страшную новость принесли Никулин с товарищем: «Война началась!»
Из воспоминаний Юрия Никулина: «По телефону приказали: " 'Ахтырка'! Усилить наблюдение!" Этого могли и не говорить. Все и так сидели с биноклями на вышке и вели наблюдение, ожидая дальнейших событий. На рассвете 23 июня на наблюдательном пункте увидели "Юнкерсов-88", идущих на бреющем полете со стороны Финляндии. Наблюдатель Борунов доложил по телефону:
— "Бобруйск"! Тревога! Два звена Ю-88 на бреющем полете идут с Териок на Сестрорецк.
Из трубки уже доносились доклады всех других батарей, команды тревоги.
— "Армавир" готов!
— "Винница" готова!
— "Богучар" готов!
С вышки наблюдательного пункта я видел гладь залива, Кронштадт, его форты и выступающую в море косу, на которой стояла наша 6-я батарея. "Юнкерсы" шли прямо на нее, на моих товарищей, которые там оставались… Вспышка. Еще не слышно залпа пушек, но мы все поняли: 6-я батарея первой в полку открыла огонь». Так 115-й зенитно-артиллерийский полк вступил в Великую Отечественную войну.
Как потом Никулину рассказывали сами солдаты его батареи, они после того боя — а ведь он был для них фактически первым в жизни, боевым крещением! — не сразу вышли из состояния нервного шока. Они долго, смеясь, вспоминали, как «командовал, сидя на корточках, комбат, лейтенант Ларин, как пушка Лыткарева вначале повернулась не туда, как Кузовков залез под артиллерийский прибор». Потом за годы войны Никулин не раз видел, как люди, после бомбежки или налета вылезая из разных щелей, стряхивая с себя комья земли и осознавая, наконец, что все для них обошлось благополучно — нет убитых и техника цела, — начинали громко смеяться. А многие изображали в лицах, кто и как вел себя во время боя.
В первый день войны Юра с грустью посмотрел на свой красивый, выкрашенный, заклеенный разными фотографиями дембельский чемоданчик. О возвращении домой теперь и думать было нечего…