— Боюсь я!

— Рассветёт вскорости, ладья придёт, — напомнил Михаил. — Вдохни глубоко, и выползаем. Сразу не вскакивай, не ори и не топочи. Как можно ближе подползти надо. Между землянкой и разбойниками — костёр, потому они нас сразу не увидят. Надо решиться, хоть и страшно. Или сейчас, или никогда!

Михаил приподнял полог и выскользнул ящерицей из землянки. За ним — Тихон, в руках — кафтан. Поползли оба: Мишка впереди, Тихон — чуть левее и приотстав.

Всё ближе костёр… Уже три аршина осталось, как один из татей почувствовал что-то, насторожился, голову от котелка поднял.

Мишка приподнялся, а потом, как пружиной подброшенный, вскочил, прыгнул вперёд и со всей силы влепил грузик кистеня в лицо разбойнику, вложив в бросок всю свою силу, всю ярость. Разбойник упал на спину, раскинув руки. Добивать — если он жив остался — было некогда.

Второй тать от шума проснулся, приподниматься начал, хлопая ничего не понимающими глазами. А в голову ему уже кистень летел. Да незадача вышла — не рассчитал Мишка дистанции, коротковат оказался тонкий кожаный ремешок. Ударился он о голову татя слегка и тут же назад отскочил. Но в это время Тихон кафтан татю в лицо бросил. Слегка оглушённый, тот руки перед собой поднял и с перепугу заорал.

Краем глаза Мишка справа от себя блеск заметил. Голову повернул — топор, обычный, плотницкий. Только схватил его, только разогнулся, а мужик уже на него летит в прыжке. И времени ни уклониться, ни ударить в ответ не остается. Упали оба — мужик сверху.

От удара спиной о землю у Мишки дыхание перехватило, и он топор из руки выпустил. В это время разбойник схватил его за горло. Мишке и так дышать было нечем, а тут ещё и мужик душит. И кистенём не ударишь — замаха нет.

В глазах у него уже радужные пятна появились, как вдруг противник хватку ослабил и обмяк. Мишка вдохнул воздух раз, другой и, зажав в кулаке грузик кистеня, ударил им татя в висок и столкнул его с себя. Приподнявшись, увидел, что рядом, держа дубинку в руке, стоит Тихон.

— Это… ты… его? — спросил Тихон, едва переведя дух.

Он, выронив из рук дубинку, весь затрясся.

— Ты чего?

— Я человека убил! — а сам чуть не плачет.

— Какой же это человек — разбойник он! Его место — на суку висеть, на верёвке. Не ты на него напал, а он тебя в полон взял, в рабство продать хотел.

— Кровь теперь на мне, — заныл Тихон, — как же я теперь в монастырь?

— Отмолишь сей грех. Кончай сопли пускать, рассветёт скоро. Уходить нам надо. Где мой кафтан?

Кинулись они искать его, а от кафтана одни обгорелые лохмотья остались. Тать его от себя в костёр отбросил, он и сгорел.

Мишка прикинул, кто из разбойников с ним телосложением схож. Оказалось — первый, что в котле ложкой мешал и которому Михаил кистенём в лицо попал. Он дёрнул за рукав всё ещё продолжавшего раскаиваться в убийстве разбойника Тихона:

— Помоги зипун с него стянуть!

— Никак не можно, я не разбойник!

— А до Хлынова я в одной рубахе пойду? — обозлился Михаил.

Вдвоём они стянули с разбойника зипун, и Мишка надел его на себя. Пришёлся он ему впору: сразу тепло стало, только пахло от зипуна противно. Он всмотрелся в того, с кого только что снял верхнюю одежду. Лицо у разбойника — кровавая каша, и он не дышит. Мишка ко второму разбойнику подошёл. На нём обнаружил свой пояс, с ножом. Перевернул его, чтобы пояс расстегнуть, а тот застонал. Не сдох, мразь!

— Добить надо гада!

— Ты что, нельзя — богомерзкое дело! Ведь сказано в Священном Писании — не убий!

— К нему это не относится. Ты лучше вот что — обойди вокруг землянки, отступя саженей двадцать. На снегу следы должны быть, как меня волокли. Найди их — по ним назад пойдём.

Тихон исправно пошёл искать следы. Михаил же снял с татя свой пояс и подпоясался им. Неохота было руки марать, однако Митрофан учил его в своё время — не оставляй врага за спиной недобитым!

Мишка рубанул татя топором по голове и отвернулся. Вытер лезвие топора снежком, топорище за пояс заткнул. Всё-таки это оружие посерьёзнее, чем нож.

Издалека Тихон крикнул:

— Нашёл!

— Ты чего на весь лес орёшь? А если ладья рядом?

— Прости.

Следы и в самом деле были от волочения Мишки, и рядом — две цепочки следов от сапог разбойников.

— Идём! Ещё не рассвело. Мой ушкуй уйти без меня не должен. Если недалеко — успеем.

Он шёл по следу, Тихон держался сзади.

— Ты чего в монастырь собрался?

— В послушники.

— Монахом хочешь стать?

— Хочу.

Удивился Мишка, но говорить ничего не стал. Выбирать в жизни дорогу — дело личное. Мишке вот торговать нравится, а кому-то — Богу служить. Каждому — своё.

Солнце так и не показалось из-за низких туч. Стало просто светать, а светило за тучами едва угадывалось. Мишка ускорил шаг. Павел вставал рано — поднимал команду. Его наверняка хватились, и теперь в растерянности — куда делся. Поискать должны бы. Особые надежды Михаил на Савву возлагал — всё-таки охотник бывший, следы должен уметь читать. Навстречу выйти должны, обнаружив чужие следы и пропажу хозяина.

Мишка аж зипун расстегнул. Следы, по которым они шли, вели параллельно берегу реки — саженях в ста, потом вправо свернули, к стоянке. Не выдержал — побежал. Выскочил на полянку, а она пуста. Он своим глазам не поверил. Может быть, это не его стоянка, где стоял ушкуй, — другая? Нет — вот жерди, на которые полог вешали, вот дерево с раздвоенным стволом, за ствол которого канатом ушкуй ошвартовывали. Свежее, ещё горячее кострище, на котором утром готовили похлёбку.

Михаил кинулся к воде и увидел, как вдали уходит за поворот его ушкуй. Слишком долго он на нём плавал, чтобы не узнать даже на таком расстоянии. И даже силуэт кормчего узнал.

Сложив ладони рупором, Михаил в отчаянии закричал:

— Павел!

Но было уже поздно — ушкуй скрылся.

Мишку охватило отчаяние. Он так надеялся, что ему навстречу выйдут ушкуйники, в крайнем случае — они его подождут. Ушли!

Сзади подошёл Тихон, обнял за плечи.

— Не расстраивайся, значит, так Господу угодно. А в уныние впадать — грех!

— Иди ты со своими проповедями! Сколько я тебя в землянке уговаривал! Навалились бы шустрее — сейчас бы на судне к Хлынову плыли.

— Эка беда! Главное — сами живы и на свободе. А Хлынов никуда не денется, мы до него пешком дойдём. Если мешкать не станем — после полудня на месте будем. А то, может, и раньше, — хитро улыбнулся Тихон.

Посовещавшись, решили вдоль берега идти, чтобы не плутать. Если реки держаться, хоть и попет лять придётся, согласно её изгибам, всё равно к берегу всегда можно выйти.

Мишка с сожалением вспомнил о котелке с варевом на разбойничьем костре. Знать бы, что к ушкую не поспеют, так хотя бы поели. На сытое брюхо шагается лучше, веселее.

Они двинулись вперёд, Мишка от реки удалился саженей на полета. Отсюда и реку видно, и спрятаться быстро можно, если судно чужое заметят. Он ведь помнил слова Ивана-разбойника о ладье.

Тихон сзади шёл, по следам Михаила, подобрав на стоянке жердь и пользуясь ею, как посохом. Оглянувшись, Михаил засмеялся.

— Ты чего?

— Тебе бы рясу — вылитый монах.

— Что смешного в том, что я монахом стать хочу?

— Ничего, да только у тебя постное лицо.

Михаил погрузился в раздумья. Что в плен его взяли — сам виноват. Осторожнее быть надо. Понятно — устал, и рядом — стоянка с ушкуйниками. Почувствовал себя в безопасности, расслабился, и тут же получил урок. Вроде не маленький — пятнадцать лет уже, а попал, как курица в ощип. Другое беспокоило — почему Павел ушкуй увёл? Видел, конечно, Михаил воду, поверх водной глади — шуга — снег со льдом, как каша. Вероятно, кормчий испугался, что реку льдом скуёт. Только ведь если лёд встанет, то пока тонкий, непрочный. Плыть по нему будет тяжело, однако и Хлынов рядом.

В голове мелькнуло подозрение: «А не Павла ли это проделки?» Вроде всё не в его пользу говорит.

Похитили со стоянки одного Михаила, но это ещё не факт, вполне могла быть случайность. Мог бы отлучиться в кустики и другой ушкуйник. Но! Павел увёл ушкуй со стоянки утром, и только он знает, где затоплена ладья с ценностями. Выходит, ему на руку, если Михаил пропадёт. Пройдёт годик-два, а там и ценности поднять можно.