Пока я размышлял, сержант вышел из землянки, поправил на поясе кобуру с наганом. В руке он держал пакет — видимо, с нашими документами.

— Встать! Вперед — шагом марш! И смотрите мне — шаг в сторону расцениваю как попытку побега, стреляю без предупреждения.

Мы побрели по дороге. Сзади, весело посвистывая, шел сержант. На наше счастье, нам не связали руки.

Отошли от землянки особиста уже довольно далеко — километра три-четыре, как сзади донесся быстро нарастающий рев мотора.

— Воздух! — крикнул старшина. Мы стремительно бросились в разные стороны от дороги.

— Куда! Стоять! — Сержант схватился за кобуру нагана, и это промедление стоило ему жизни.

Раздался приглушенный ревом мотора треск пулеметов, над нами пронеслась тень «мессера», и сержант упал.

Я поглядывая на небо, выжидал, опасаясь возвращения истребителя. Нет, улетел дальше.

С другой стороны дороги поднялся старшина. Я перевел дух: «Жив!» Мы, не сговариваясь, бросились к сержанту, лежащему на дороге.

Готов! Две пули крупнокалиберного пулемета буквально разорвали грудную клетку. Это тебе не в землянке арестованных в ухо бить, сержант, на фронте реакция нужна.

Я расстегнул на сержанте ремень с кобурой и протянул старшине:

— Надевай!

— Ты что, мародерствуешь?

— Дурень ты, старшина! У тебя ремень в землянке отобрали, от тебя арестованным за версту несет. Надевай, пропадешь ведь ни за что!

Больше уговаривать старшину не пришлось. Он надел ремень, расправил гимнастерку, крякнул.

— А ты как же?

— К комбинезону ремни не положены.

Я вытащил из сжатой руки мертвого сержанта пакет.

— Почитаем, что особист написал.

— Да ты что, танкист, никак не можно! — изумленно-испуганно глядел на меня старшина.

— Лечить голову тебе надо, старшина.

Я вскрыл пакет, достал красноармейскую книжку старшины, передал ему. Книжку Петра с фотографией жены сунул в свой карман. Развернул сопроводительную бумагу.

— Так, «…препровождается в Вязьму…», так, «…НКВД… двое изменников Родины…» Слышь, старшина, мы изменники!

— Тьфу!

Я разорвал сопроводительную бумагу на мелкие клочки и пустил их по ветру.

— Радуйся, старшина, мы свободны. Куда теперь?

— К своим.

— Мы и так у своих. И встретили нас неласково, я — так даже в ухо получил. Думаю, в Вязьму нам надо, наверняка войска в городе или на подступах к нему. Идем мы не из тыла, и если ты про особиста и окружение молчать будешь, так повоюем еще.

— Врать нехорошо.

— Вот что, старшина, — вспылил я, — иди куда хочешь, можешь даже назад вернуться, в землянку к особисту. Я же в Вязьму иду.

Я направился по дороге.

— Погоди, танкист, я с тобой.

Старшина догнал меня, зашагал рядом:

— Хоть бы покормили, жрать охота — сил нет. Красноармейцев, что с нами вышли, небось уже накормили обедом.

— Эк ты пожрать любишь.

— Привык по распорядку жить, — посетовал старшина.

К вечеру мы подошли к расположению какой-то части. В лесу, укрытые ветками, стояли пушки, машины, сновали красноармейцы.

— Идем в штаб, старшина. Скажем — бригаду нашу разбили, попросимся.

— В армии порядок есть, — рассудил старшина. — Что значит — «попросимся»?

— Тогда сам и объясняйся.

В одной из брезентовых палаток и был штаб.

Только мы подошли к палатке, как навстречу нам вышел капитан. Форма как влитая, выцветшая от стирок, сразу видно — кадровый, не из запаса.

Старшина шагнул вперед:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться!

— Разрешаю. Погоди-ка. — Капитан пристально всматривался в лицо старшины, что-то припоминая, суровое лицо его просветлело. — Если не ошибаюсь, это ты в прошлом году на окружных соревнованиях по стрельбе благодарность и часы в подарок получил от самого Ворошилова?

Старшина расплылся в улыбке и вытащил из кармана часы на цепочке:

— Я. А часы — вот они, целы.

— Чего хотел? Только коротко и четко, некогда мне.

— Бригаду нашу разбили немцы, к своим пристать хотим, да где теперь свою часть сыщешь?

— Понял.

Капитан обернулся к палатке:

— Твердохлебов, внеси в списки и поставь на довольствие старшину… э-э-э… Как там тебя?

— Старшина Никифоров.

— Никифорова. И определи его в первую роту, в пулеметный взвод. Ну, бывай, старшина, еще свидимся.

— Не один я, товарищ капитан. Вместе воевали с товарищем, да танк его сгорел с экипажем.

Капитан внимательно посмотрел на меня, потом окинул взглядом мой комбинезон:

— Взять-то его могу, только танков у меня нет — батальон пехотный, из тяжелого вооружения только станковые пулеметы да взвод минометчиков.

— Да мне всяко воевать доводилось, товарищ капитан.

— Документы есть?

— А то как же!

Я протянул капитану красноармейскую книжку Петра.

— Так, кадровый танкист, в финскую воевал, сержант. Танкистов не хватает, сержант, а ты — в пехоту.

— По-моему, и танков не хватает тоже.

— Это ты верно заметил. Ничего, подойдут из тыла части — еще зададим немцам жару. Ладно, будешь здесь служить. В батальоне некомплект, в штабе дивизии сказали — задерживать всех, отбившихся от своих, и доукомплектовываться. Иди в палатку, оформляйся.

— Спасибо, товарищ капитан.

— Не благодари, не за что.

Мы со старшиной прошли в палатку, где молоденький писарь внес нас в списки батальона, поставил на довольствие.

— Идите в первую роту, оба будете там служить. Командиром — старший лейтенант Синельников.

Мы вышли из палатки и, спросив у бойцов, где первая рота, нашли командира. Старшина, как старший по званию, представился.

— Пулеметчик? Очень хорошо. Вас только двое? Не густо. А ты чего в комбинезон вырядился? — обратился он ко мне.

— Я не вырядился, я танкист. Танк сгорел.

— Цирк прямо. Вчера кавалеристов прислали — без коней. Сегодня танкист без танка. Чего мне с тобой делать-то?

— Вы командир, решайте.

— Воевал, опыт есть?

— Еще с финской.

— Это хорошо, а то у меня в основном молодежь необстрелянная. Командиром отделения пойдешь во второй взвод. Оружие у взводного получишь. Старшина, командиром пулеметного взвода будешь.

— Есть!

— Свободен.

Я нашел командира второго взвода, молодого лейтенанта. Изучив мою, а вернее, Петра, книжку, лейтенант задумался.

— Мне бы сержанта бывалого, а они танкиста прислали. Ладно, на безрыбье и рак — рыба. Пошли, с отделением познакомлю.

Лейтенант подвел меня к бойцам, сидевшим у полуторки и при нашем появлении вскочившим.

— Представляю вам нового командира отделения — сержанта Колесникова.

Лейтенант повернулся ко мне:

— Оружие есть?

Я развел руками.

— Пошли со мной, поистине царский подарок сделаю.

В палатке лейтенант вытащил из ящика новенький автомат ППД и два магазина к нему.

— Владей! Стрелял когда-нибудь?

— Не приходилось.

— Патроны только экономь, прожорливая машинка. И далеко не стреляй, он только для ближнего боя хорош.

Я вернулся к отделению. Солдаты завистливо поглядывали на автомат. У всех были мосинские трехлинейки. Это потом появятся автоматы Шпагина — ППШ, Судаева — ППС, но сейчас автомат Дегтярева был редкостью. Живьем я видел его в первый раз. Проще швейной машинки, удобный в бою, он донимал лишь хлопотным снаряжением дисковых магазинов.

Прозвучала команда «Принять пищу». Красноармейцы потянулись к полевой кухне. Впервые за те несколько дней, что я был в этом времени, мне удалось нормально поесть. Жиденькому, но горячему супчику я обрадовался, как ребенок конфете. На второе — картошка с селедкой. Хлеб — черный, липкий, чаек — едва закрашенный, с двумя кусками сахара. Немудреная еда, но когда брюхо от голода к позвоночнику прилипло, все это показалось мне пиршеством.

После обеда потянуло в сон, но прибежал посыльный от командира взвода, передал приказ:

— Приготовиться к движению.

Бойцы закинули тощие вещмешки и скатки шинелей в полуторку и со смешками и матерком полезли в кузов горьковской «ГАЗ-АА». Я было уже сам поставил ногу на подножку кабины, как истошно закричали: «Воздух!» Все бросились от машины, вжались в землю, используя для укрытия небольшие ямки, ложбины.