Соединение двух Западных армий, слившихся как две капли воды в одну, доставило людям радость и облегчение — они были теперь вместе и в два раза сильнее перед лицом страшного врага! Как вспоминал Федор Глинка, солдаты, подходя к Смоленску, «показывали руки с растопыренными пальцами — “прежде мы были так! (то есть корпуса в армии, как пальцы на руке, были разделены), теперь мы, — говорили они, сжимая пальцы и свертывая ладонь в кулак, — вот как! Так пора же (замахиваясь дюжим кулаком), так пора же дать французу разй — вот этак!” Это сравнение разных эпох нашей армии с распростертою рукою и свернутым кулаком было очень по-русски, по крайней мере очень по-солдатски и весьма у места»5.

Смоленск — это уже Россия. Смоленск был русским, родным городом, и он радушно встретил своих защитников. Десятки тысяч солдат, прошедших по опасным, пыльным дорогам Литвы и Белоруссии, в Смоленске получили передышку, неожиданный краткий отпуск. Они сознавали, что впереди их ждет неизбежное, страшное испытание, может быть, смерть. И командование не могло не дать людям насладиться отдыхом. «Три дня, — писал Дрейлинг, — прожили мы под Смоленском бурно и весело. Два месяца мы терпели всевозможные лишения. Теперь мы брали от жизни все и пользовались всем вволю, благо в городе еще можно было достать все что угодно»6. Вместе с тем в городе ощущалась тревога, днем и ночью царило лихорадочное веселье, всюду пили, шла игра в карты, купцы, предчувствуя катастрофу, «все задешево продавали»7.

Впрочем, не будем драматизировать состояние и настроение в армии Барклая. Ее солдаты и офицеры также вели себя достойно. Как отмечал Армфельд, наши солдаты стойко держались под огнем, сами переходили в контратаки, и вообще, «чудное, превосходное, храброе и выносливое у нас войско. Генерал Пален рожден для того, чтобы быть самым знаменитым воином в Европе. Генерал Ермолов, генерал Корф — люди с великим талантом. Самое незначительное обстоятельство в нашу пользу может иметь для нас счастливый оборот». Все случилось так удачно, будто Бог был на нашей стороне. «Соединение русских армий не могло совершиться с большим успехом: один день разницы мог бы иметь самые гибельные последствия. Такое счастливое соединение двух армий, несмотря на все усилия неприятеля, представлялось мне тогда же как знак особого расположения Провидения к будущему успеху нашего оружия», — вспоминал еще один участник похода 1-й армии, князь Н. Б. Голицын8. Наверняка так считали и другие. Им казалось, что начинается новый этап войны, что пришло время побед…

Двадцать третьего июля, впервые после начала войны, Барклай и Багратион встретились в Смоленске и обсудили планы грядущих операций. Теперь общая численность армии составляла 120 тысяч человек1. В приказе Барклая от 24 июня говорилось, что армии соединились, что «уже нет нам никакого к тому препятствия. Вскоре соберетесь вы, храбрые воины, вместе и общими силами противустанете врагу..». Заодно было объявлено еще об одной, пусть и небольшой, победе русского оружия, в сущности — о мелкой арьергардной стычке, закончившейся отступлением французского авангарда. В контексте событий под Смоленском эта стычка казалась предвестием больших побед: «Вчера арьергард 1 — й Западной армии, отражая стремление авангарда неприятельского в три раза сильнейшего, заставил его скрыться и искать спасения в лесах, с значительною в людях потерею»10.

После соединения армий главнокомандующих беспокоил значительный разрыв их войск как с корпусом П. X. Витгенштейна, прикрывавшим Петербург, так и с армией А. П. Тормасова, противостоявшей на Волыни австрийским и саксонским корпусам. Вскоре, после стольких недель огорчений и тревог, пришла еще одна истинно радостная весть: Турция ратифицировала мирный договор с Россией, и с этого момента Дунайская армия адмирала П. В. Чичагова численностью 57 тысяч человек получила свободу действий. Оставив около десяти тысяч солдат для охраны границ, она могла двинуться на север, на помощь своим боевым товарищам. Ну а пока нужно было думать, как же воевать с Наполеоном.

Французская армия стояла на линии Витебск — Могилев. Сам император французов с гвардией квартировался в Витебске, в Орше находились старый знакомец Багратиона маршал Даву, а также Жюно и Груши, в Могилеве — Понятовский. Ней и Мюрат были выдвинуты в авангард, стоявший на дороге Витебск — Рудня — Смоленск. Это была одна из нескольких дорог, веером разбегавшихся от Смоленска на запад, северо-запад и юго-запад. Северо-западнее дороги на Рудню шла дорога на Поречье — Витебск, левее проходила дорога на Надву, которая в Рудне сливалась с главным трактом Витебск — Смоленск. Еще левее, то есть южнее, уже по берегу Днепра, тянулась дорога Смоленск — Красный — Орша. Наконец, дальше к югу проходила дорога на Мстиславль — Могилев, по которой Багратион со своей армией и пришел в Смоленск.

Главнокомандующие и их штабы напряженно думали, по какой же дороге выступит к Смоленску Наполеон. А он никуда не двигался! Восемнадцать дней он и его армия отдыхали — французы устали от форсированных маршей не меньше, чем русские. В окружении императора, так же как и в русских штабах, кипели споры о том, что делать дальше: вставать ли армии на зимние квартиры или двигаться на Смоленск и Москву? В Витебске Наполеон получил два неприятных известия: одно — о ратификации Стамбулом русско-турецкого мира и второе — о манифесте Александра I с призывом к россиянам подняться на народную войну. Это грозило повторением испанского варианта развития событий. Как известно, сопротивление испанцев французским оккупантам поначалу казалось в Европе нелепостью, противозаконным бунтом; военные теоретики считали, что неорганизованные мятежники с вилами и косами не устоят против регулярных войск, но месяцы народного сопротивления складывались в годы, французские войска непрерывно несли потери, и народная война стала походить на упорный пожар на торфяниках. Как образно писал Р. Делдерфилд, «враги Франции с удовольствием наблюдали за этой борьбой, полагая, что корсиканский людоед до смерти истечет кровью через рану в своей пятке»". Теперь, в 1812 году, призыв к народной войне слетел с уст царя, и это поразило Наполеона, не ожидавшего от коронованного «брата» подобного «демократического» шага и надеявшегося, что им удастся-таки договориться между собой. Как полагают некоторые, именно эти действия Александра побудили Наполеона завершить в Витебске «Вторую Польскую войну» и начать Московский поход, чтобы как можно больнее унизить русского царя, заставить его подписать мир в старой русской столице, священном для русской нации городе. По словам находившегося возле Наполеона графа Сегюра, именно тогда император и решил идти на Москву.

В свою очередь, император Александр I приветствовал известие о соединении армий. Он писал Барклаю: «Так как вы для наступательных действий соединение (армий. — Е. А.) считали необходимо нужным, то я радуюсь, что теперь ничто вам не препятствует предпринять их и, судя по тому, как вы меня уведомляете, ожидаю в скором времени самых счастливых последствий. Я не могу умолчать, что хотя по многим причинам и обстоятельствам при начатии военных действий нужно было оставить пределы нашей земли, однако же не иначе, как с прискорбностью должен был видеть, что сии отступательные движения продолжились до Смоленска… Я с нетерпением ожидаю известий о ваших наступательных движениях, которые, по словам вашим, почитаю теперь уже начатыми… Ожидаю в скором времени услышать отступление неприятеля и славу подвигов ваших»12. После этих вежливых, но решительных слов отступать Барклаю было, кажется, уже невозможно. Но он не распознал тогда в царском письме скрытого предупреждения, не понял, что ему дается последний шанс…

Барклай полагал, что Наполеон двинется из Витебска на Поречье либо на Рудню с целью захвата Смоленска. 20 июля он писал подходившему к Смоленску Багратиону, что французы преследуют его арьергард «многочисленною кавалериею, из сего заключить можно, что под Смоленском на сих днях должно быть генеральное сражение»13. Багратион же был убежден, что Наполеон пойдет по кратчайшему пути, то есть по центральной дороге на Рудню. Следовательно, нужно не дожидаться его наступления, а двинуться вперед, навстречу Великой армии, и напасть на французов. При личной встрече 22 июля он убеждал Барклая «пользоваться сей минутой и с превосходными силами напасть на центр его и разбить его войска в то время, когда он, быв рассеян форсированными маршами… не успел еще собраться… Вся армия и вся Россия сего требуют». Это верно — общее настроение после соединения армий было весьма боевым, и все были готовы сразиться и взять реванш за отступление. Кроме того, это отвечало суворовским принципам, которые исповедовал Багратион, — движение вперед, разведка, перехваченная инициатива и моральное давление на противника. Примером может служить приказ Багратиона Платову 27 июня, накануне столь удачного для казаков боя при Мире: он предписывал атаману выделить два полка охотников и «…на него ударить. Я уверен, что неприятель или слаб и выжидает подкрепление, или робеет, почему и нужно нам самим его атаковать и показать, что идем на него, — стоять же перед ним долго на одном месте никак нам не должно, и обстоятельства не позволяют»14.