Марину было о чем поговорить с 20-летним графом прапорщиком Львом Перовским, только что закончившим Московский университет и страстно увлекавшимся тогда переводами с французского языка. В отличие от Марина это был человек серьезный, глубоко вникавший в религиозно-нравственные проблемы. Начальником канцелярии Багратиона был Н. И. Старынкевич, «человек умный и бывалый, в особенности любивший пожить. Беседа его была весела и неистощима»31.
Генералы Багратиона были действительно из лучших в русской армии. О героическом командире ставшей в один день легендарной 27-й пехотной дивизии генерале Дмитрии Неверовском расскажем ниже, а о Николае Николаевиче Раевском многое известно в связи с А. С. Пушкиным и декабристами. Он также был издавна связан с Багратионом, который не раз проверял его в боях. Особенно отличился Раевский, командуя егерской бригадой в авангарде Багратиона под Гейльсбергом и Фридландом во время войны с французами в 1806–1807 годах. Это был человек непростого характера, нервный и желчный. Во время Русско-турецкой войны он находился под командой Багратиона. После отставки последнего с поста главнокомандующего и назначения в Молдавскую армию генерала Каменского Раевский так жестоко рассорился с новым начальником, что Каменский выслал его из армии. Возможно, причиной стало утверждение Раевского о том, что Каменский «был трус и не мог хладнокровно слышать ядра». Об этом со слов Н. Н. Раевского писал А. С. Пушкин53. Не случайно, что изгнанный из армии Каменского Раевский оказался в армии его соперника Багратиона начальником 26-й пехотной дивизии, а потом стал командовать 7-м пехотным корпусом — ударной силой 2-й армии.
Наверняка Багратион был хорошо знаком и с генералом Ильей Дукой, сербом, командиром 2-й кирасирской дивизии. Возможно, они были знакомы еще с юности, ибо Дука, также как Багратион, воевал во второй половине 1780-х годов на Кавказе против Шейха Мансура. Воевали они рядом и под Аустерлицем (Дука командовал лейб-гусарами), и в сражении при Прейсиш-Эйлау. О Дуке говорили, что он необыкновенно храбр и отличался суворовской заботой о солдатах, — все это не могло не быть симпатично Багратиону.
Авангард 2-й армии был поручен князю Андрею Ивановичу Горчакову. С Багратионом его объединяло нечто большее, чем служба, — память о великом Суворове. Горчаков был родным племянником Суворова и во времена опалы полководца, при Павле, пытался как-то примирить дядю с государем. Однако и государь, и великий полководец были одинаково упрямы и строптивы, и посредническая миссия племянника окончилась плачевно для дяди, сосланного в Кончанское. В 1799 году Багратион и Горчаков участвовали в Италийском походе Суворова, а все, кто там был, оказались навеки связаны между собой узами, более прочными, чем родственные. Горчаков был известен также как непримиримый противник Наполеона (что тоже объединяло его с Багратионом). В годы сомнительной «тильзитской дружбы» он был послан со своей пехотной дивизией участвовать в австро-французской войне 1809 года на стороне Наполеона. Горчаков, памятуя о русско-австрийском боевом братстве времен Италийского похода Суворова, написал теплое письмо вражескому главнокомандующему эрцгерцогу Фердинанду. В этом письме он выразил свое сердечное желание когда-нибудь вновь соединиться с австрийцами «на поле чести». Французы письмо перехватили, поднялся страшный скандал. Наполеон пожаловался на такого союзника самому Александру, Горчакова судили. Российский император не на шутку рассердился на «изменника» — Горчакова выгнали из армии, навсегда запретив ему въезд в обе столицы. Каким же образом накануне войны с Наполеоном опальный генерал оказался командиром Авангардного корпуса 2-й Западной армии Багратиона, пусть читатель догадается сам.
Генерал-лейтенант Михаил Михайлович Бороздин также слыл знаменитостью в русской армии. За свои 45 лет он многое повидал на свете, но главная его слава была связана с Италией. С 1799 года вместе с Черноморским флотом он участвовал в войне с французами на Средиземном море, в Неаполе и Палермо формировал для неаполитанского короля гвардию. Долгое время был комендантом русских владений в Средиземном море — острова Корфу и Ионического архипелага.
В весенние месяцы 1812 года Багратион был серьезно обеспокоен положением русских армий. Он подолгу сидел над картой, размышляя о положении своей 2-й армии, — ведь она находилась довольно близко от границы с Варшавским герцогством. Через свою агентуру Багратион стал получать сведения, что на ближней к нему дороге Варшава — Брест начинают скапливаться значительные силы противника. Из писем и донесений, приходивших с границы и от агентов, вырисовывалась грандиозная и устрашающая картина сосредоточения огромной французской армии, усиленной войсками со всей Европы. В начале июня Багратион читал в донесениях и аналитических сводках следующее о составе формирующейся против России Великой армии: «Немецких войск Рейнского союза суть: баварских 30 000 (человек)… баденских 10 000, виртембергских до 16 000, саксонских 30 000, вестфальских 25 000, австрийских 30 000… прусских 40 000, а от маленьких князей немецких около 15 000». А еще были многочисленные польские войска и, наконец, собственно французская армия под командой прославленных маршалов во главе с военным гением всех времен и народов… «Сила французской армии со всеми союзниками полагается в 400 т[ысяч] человек». Эти цифры казались в те времена нереальными, фантастическими, но приходилось верить данным донесений и напряженно думать, как сопротивляться грядущему нашествию.
Багратион был убежден, что изначально позиции, занятые русскими армиями, очень уязвимы при наступлении противника. С одной стороны, армии слишком растянуты вдоль границы и в решительный момент не смогут оказать друг другу помошь.
С другой — войска стоят к границам слишком близко, у них не хватит времени, чтобы уйти от удара неприятеля и сосредоточиться в каком-либо одном пункте. Враг как раз сделает все, чтобы этого соединения не произошло54. В письме генералу П. Палену от 2 июня 1812 года Багратион писал о возможных вариантах действий противника. Читая это послание, мы будто видим, как Багратион медленно ведет карандашом по карте и размышляет: «…Сия последняя колонна может идти из Семятичи на Клещели, что в 45 верстах от границы, но тут Беловежская пуща его останавливает, и дорога тогда идет влево на Бельск и вправо на Высоко-Литовск. Все сии три колонны могут поспевать из-за границы до Бранска и Боцки в два перехода, следовательно, при первом известии о приближении неприятеля чрез выше помянутые пункты, полки казачьи Андрианова и Сысоева отстреливаются и, перешед за реку Нурчек около Бранска, расстанавливают форпосты по границе…» и т. д.55 Это похоже на размышления шахматиста, который анализирует партию, прорабатывает сразу несколько возможных атакующих комбинаций противника и ищет наилучший вариант защиты.
Багратион пишет письмо и военному министру Барклаю в Вильно. У него складывались довольно непростые отношения с Барклаем, что и неудивительно: эти двое людей по характеру были совсем разные — поистине, лед и пламень. Между ними издавна шло соперничество по службе. Барклай служил под началом Багратиона, получил генеральский чин позже его или, как тогда говорили, был «в генералах моложе», но затем сделал блестящую карьеру и, став военным министром и доверенным человеком государя, опередил своего бывшего начальника. В армии такие успехи всегда воспринимаются болезненно даже равными по званию и выслуге лет, а уж об обойденных производством и говорить не приходится. Всегда в таких случаях начинают кивать не на явные воинские таланты, а на умение скользить по придворному паркету. Безусловно, Багратион досадовал, что Барклай, а не он, «введен в круг связей политических», пользуется особым доверием императора и является носителем неких сведений высшей важности, ему, «полевому генералу», недоступных.
Соперничество Багратиона с Барклаем, их некое скрытое пикирование заметны по переписке, хотя при этом оба остаются в рамках приличий. Соблюдая субординацию, Багратион вместе с тем не утаивал своего особого — и несогласного с министерским — мнения. В частности, он был недоволен тем, что Барклай не передал ему казачий корпус Платова. В письме от 3 июня Багратион поначалу демонстрирует субординацию: «Не обинуясь в немедленном исполнении Высочайшего повеления в отношении под № 216 изъясненного в разсуждении подчинения казачьих полков при вверенной мне армии состоящих…» А далее — вежливое наступление: «… беру смелость изъяснить мои мысли для доведения их на Высочайшее благоуважение. Иррегулярные войска, при 2-й Западной армии состоящие, охраняя, так сказать, армию и наблюдая за движением неприятеля, не будут нисколько полезны оной, ежели получат независимость от лица, командующего 2-ю армиею…» И в конце письма снова поза примерного подчиненного и верного подданного: «В сем я заключаю мои собственны е мысли, которые, впрочем, нисколько не остановили меня исполнить в точности Высочайшее повеление на счет сего последовавшее»56. Забегая вперед отметим, что силою обстоятельств казачий корпус Платова оказался в одной упряжке с армией Багратиона, и своевольный атаман, зажатый со всех сторон врагом, охотно подчинился Багратиону, хотя не раз и не два Барклай требовал, чтобы казаки перешли в распоряжение 1-й Западной армии. И только под конец драматического похода от Волковыска до Смоленска, точнее — под Могилевом, Багратион наконец отпустил Платова к Барклаю.