Ломоносов даже не был приглашен на открытие университета в Москве, состоявшееся 26 апреля 1755 года в торжественной обстановке. [327]

Заранее были отпечатаны программы. Профессора произносили речи на четырех языках. Весь день гремели трубы и литавры. Здание университета было ярко освещено изнутри и снаружи. Толпы москвичей до четырех часов утра любовались иллюминацией. На большом транспаранте была изображена Минерва, утверждающая обелиск, у подножия которого поместились «младенцы, упражняющиеся в науках». Один из них старательно выводил на листе имя Шувалова.

Не упоминали нигде только о Ломоносове. Но именно Ломоносов, а не Шувалов, передал свой облик первому русскому университету.

Шувалов прилагал настойчивые усилия, чтобы обеспечить сословный, дворянский состав университета. Ему претила сама мысль о возможности обучения в университете крестьян, а тем более крепостных. Уже в 1756 году Шувалов добился разрешения Сената отпускать зачисленных в гвардейские полки дворян в университет, причем было велено «по тем командам, где они в службу записаны, чинить им произвождение наряду с прочими по старшинству в силу указов». Таким образом, записанные чуть ли не с пеленок в гвардию дворяне могли не только «дома живучи» проходить все нижние чины, но и обучаться в университете. [328]

В своем доношении в Сенат И. И. Шувалов 1 ноября. 1760 года доказывал, что когда дворяне «прямо чины офицерские получать станут, не служа солдатами и унтер-офицерами, то польза будет следующая: употребят способные свои лета к полезному учению, получат чины, сходные с их рождением, не будут штрафованы неприличным дворянину наказанием, сверх того оставят линию унтер-офицерскую солдатам разночинцам, которая ими наполняться станет».

Шувалов помышляет и о том, чтобы и все штатские должности, в том числе «главные Государственные чины», были отданы дворянству, чему также должен способствовать университет. «Говоря о произвождении дворян по военной службе, весьма б желательно было, чтоб и штатским особливая была линия, и чтоб молодые люди, имевши случай учиться, могли по склонностям избирать разные дороги; малое число студентов при Кадетском Корпусе довольно доказало свою способность к штатским делам, когда во оную с их желанием определены были», — писал он в Сенат. Назначение университета Шувалов видел в том, чтобы воспитать «истинного христианина, верного раба и честного человека». [329]Путь, на который толкал Шувалов развитие университета, должен был объективно превратить его в идеологический центр феодально-крепостнической реакции.

Но случилось иначе. Дворянство не возобладало в первом русском университете. По настоянию Ломоносова, в нем были открыты сразу две гимназии: «благородная» (для дворян) и «разночинная». Студентов для первого состава университета они, разумеется, выделить не могли. Поэтому пришлось прибегнуть к старому испытанному средству — обратиться за учащимися в Синод.

10 апреля 1755 года на заседание Синода прибыл директор Московского университета Алексей Аргамаков, представивший «доношение» И. И. Шувалова о том, что учреждающемуся университету «потребно некоторое число учеников, которые в латинском языке и знании классических авторов имели искусство, чтоб тем скорее приступить к наукам можно было». А посему не угодно ли будет святейшему Синоду «для общей пользы» уволить из находящихся под его началом семинарий «достойных учеников для скорейших и полезнейших успехов» в Московский университет.

Аргамаков, в свою очередь, объявил, что «на первый случай» довольно будет прислать «до тридцати или, по нужде, и до двадцати человек» и при этом заверил, что всем им будет идти кошт, содержание и жалованье от университета «неоскудное»…

Синод, разумеется, не ослушался, но определил составить предварительную ведомость, сколько в какой семинарии обретается семинаристов «в риторическом отделении». Дело это затянулось. Университет был уже открыт, а студентов все еще не было. Наконец 3 мая 1755 года Синод постановил отослать в университет из Московской славяно-греко-латинской академии «из обучающихся ныне в риторике и философии студентов жития и состояния доброго и понятных и способных» шесть человек, да взять из семинарий и выслать в Москву таких же учеников из Новгородской — трех, из Псковской и Крутицкой — по два, из Нижегородской, Смоленской и Тверской — также по два, из Вологодской — трех, из Троицко-Сергиевской лавры — шестерых. Всего собралось тридцать человек.

В Москву потянулись на подводах новые студенты из разных концов России. 28 мая Новгородская консистория прислала рапорт о том, что ею отправлены в Москву сыновья умерших дьячков Вукул Петров и Илья Федоров да сын валдайского попа Иван Артемьев. На прогоны и дорогу им выдано 33 рубля 15 копеек. Нижегородский архиерей уведомил, что отпустил для обучения в университете сына дьячка Сергея Федорова и сына павловского попа Федора Иванова с 11 рублями на дорогу. Из Пскова сообщили, что отправлены на подводах с 10 рублями денег Тимофей Заборов и Семен Зубков. Из Смоленска в начале августа были отправлены сын умершего дорогобужского священника Георгий Лызлов и сын деревенского попа Иван Раткевич, вероятно белорус. К осени постепенно собралось необходимое число учащихся, и 9 октября 1755 года И. И. Шувалов распорядился выплачивать жалованье тридцати студентам.

Всё это были отъявленные бедняки, дети захолустного духовенства, по большей части сироты. Среди них было только два дворянина!

Необходимо сказать, что впоследствии и в дворянской части университета многие студенты не отличались по своему достатку от разночинцев. И. И. Шувалов, кичившийся что в университете обучается много дворян, был вынужден 13 ноября 1757 года написать новому директору университета И. И. Мелиссино: «Я слышал, что не токмо разночинцы, но и благородные ученики (как оказывают к сожалению достойно) великую нужду терпят в платьи, обуви и пище».

Что дело обстояло именно так, убедительно свидетельствует и сохранившийся суточный рапорт М. М. Хераскова директору университета И. И. Мелиссино, в котором сообщалось, что 9 октября 1758 года «за неимением обуви в классах не было 9 благородных учеников и 6 разночинцев».

Но среди этих бедняков было много людей, готовых претерпевать ради науки нужду, холод и голод, шедших по стопам Ломоносова. Среди первых студентов университета мы встречаем имена Дмитрия Аничкова, присланного из Троицко-Сергиевской лавры, Петра Вениаминова и Семена Зыбелина, прибывших из Киева. Все трое стали вскоре профессорами, еше трое из того же набора — магистрами, а еще семь человек — преподавателями.

Русское дворянство толпами устремилось в университетскую гимназию, так что, по словам будущего знаменитого писателя Д. И. Фонвизина, отец его «не мешкал, можно сказать, ни суток отдачею его и брата в Университет, как скоро он учрежден стал». Но отпрыски знатнейших фамилий, появившиеся в университете, в нем не оседали и не стремились посвятить себя наукам.

15 июня 1757 года И. И. Мелиссино повез в Петербург для представления Шувалову двух студентов — Василия Троепольского и Петра Семенова и шестнадцать лучших учеников дворянской гимназии. 27 июля они на куртаге были представлены императрице. «Для лучшего ободрения» Елизавета пожаловала князя Хованского и Николая Щукина в пажи к своему двору, Бориса Салтыкова — в прапорщики, одиннадцать человек — в капралы, причем всякому было дано на волю проситься в тот полк, куда кто пожелает. Для университета они, разумеется, пропали навсегда! Студентам же разночинцам Троепольскому и Семенову было обещано «производство в будущем» и, конечно, не в армию.