Он никогда не отличался деликатностью. Явить красивой женщине картину несчастья, старости и одиночества, ожидающих ее, не только не слишком деликатно, но просто не по-мужски… Усилия, которые прилагал принц, чтобы полгода хранить верность избраннице, были героическими. И вдруг такое разочарование! Он взорвался, и его страсть была сродни ненависти.
И всё же главного принц Август не знал! В своих письмах он упоминал о недомоганиях и обмороках, которые преследовали Жюльетту всю зиму. Нервы ее сдали, чувство вины по отношению к г-ну Рекамье, к принцу, к самой себе удручало ее, она считала невозможным выбраться из тупика, в который довольно легкомысленно загнала сама себя. Г-жи де Сталь не было рядом, чтобы каким-нибудь безапелляционным высказыванием унять угрызения совести. То летнее безумие, каким бы чудесным оно ни было, пугало ее. Она сама прекрасно понимала всё, о чем твердил ей Август. Возможно, счастье ей заказано. Зачем тогда эта пустая и суетная жизнь? Жюльетта решилась на непоправимое: попыталась покончить с собой.
Спас ее кузен Брийа-Саварен, выхвативший из ее рук пилюли опиума, которые она еще не успела проглотить. Он сохранил также предсмертную записку, адресованную г-ну Рекамье, с заверениями в признательности за его доброту и просьбой порадеть о ее родственниках и судьбе сирот, которым она покровительствовала.
Так закончился роман с прусским принцем. Оба героя этой вполне классической истории будут продолжать переписываться: он станет жаловаться, называть ее «коварной», «жестокой», она умилостивит его, прислав к годовщине их клятвы кольцо с выгравированной надписью: «Я снова его увижу». Они еще увидятся, позже, поменявшись ролями: на сей раз пруссак будет офицером-победителем, оккупирующим Париж. Они надолго останутся старыми, далекими, но преданными друзьями. При Реставрации принц попросит г-жу Рекамье подыскать гувернантку для его дочерей. Когда те вырастут, Жюльетта будет принимать их у себя. Пройдет время. Ни тот, ни другая не забудут того лета, упоения на берегу озера, лихорадку, с какой они строили призрачные планы и которую принимали за страсть.
Госпожа де Сталь от унижения переходит в наступление
Эти любовные переживания после двойного траура — по г-же Бернар и князю Пиньятелли — подействовали на Жюльетту очищающе. Тридцатый год ее жизни был мрачным, бурным, исполненным любовных страстей и удручающих мучений. Теперь она оправилась и окрепла: она госпожа Рекамье и останется госпожой Рекамье. Ей кажется предпочтительным оставаться на своем месте, в своем мире, среди своих. Пусть лучше фиктивный, но прочный брак, чем морганатический брак в незнакомой стране. Она считала, что настоящее, каким бы неполным оно ни было, предпочтительнее бескрайней неуверенности в будущем, тревожащей ее. К тому же Жюльетта приобрела большую непосредственность и теплоту души: настойчивость ее принца-солдата взволновала ее, растопила холодность, за которой, из страха или по неопытности, она пряталась столько лет. Отныне она стала еще привлекательнее, еще приветливее к своим поклонникам…
Она знала, что после ее пребывания в Коппе, в котором император видел гнездо заговорщиков против его власти, за ней установлена полицейская слежка. Наполеон громко заявил в салоне Жозефины, что «будет смотреть как на личного врага на всякого иностранца, который посещает салон г-жи Рекамье». От этого распоряжения некоторым образом пострадал наследный эрцгерцог Георг Мекленбургский, брат прусской королевы Луизы. Он приехал в Париж зимой 1807/08 года и впервые встретился с г-жой Рекамье, с которой очень хотел познакомиться, на балу в Опере. Попросил позволения навестить ее, но та сочла своим долгом отказать, предупредив о возможных нежелательных последствиях. Он написал ей, снова прося его принять, и г-жа Рекамье, тронутая его настойчивостью, назначила ему встречу на один вечер, когда двери ее дома были открыты для самых близких друзей. Принц явился в назначенный час, оставил карету на улице неподалеку от дома и, увидев, что входная дверь открыта, вошел, ничего не сказав привратнику, в надежде, что тот его не заметил. Однако верный слуга принял гостя за вора и пошел за ним, спрашивая, что тому угодно. Принц припустил бегом. Г-жа Рекамье, услышав шум в прихожей, пошла посмотреть, что случилось, и увидела эрцгерцога Мекленбургского, которого тряс за шиворот бдительный страж. Инцидент был улажен, но очень ее позабавил.
Вслед за графом Пальфи почти весь особняк на улице Монблан занял князь Сапега (дом вскоре будет продан банкиру Моссельману). В окружении благородного поляка было много иностранцев, которые почитали своим долгом навестить красивую соседку. Князь Пауль Эстергази, секретарь австрийского посольства, упорно за ней ухаживал, а г-же де Сталь, находившейся в Вене, признался, что был сильно влюблен в Жюльетту.
Что до г-жи де Сталь, приехавшей в австрийскую столицу, чтобы поместить сына Альбера в военное училище и собрать необходимые материалы для написания большого труда («О Германии»), задуманного во время первого путешествия по немецким государствам, она порхала с бала на праздник; и всё же прием, оказываемый ей в городе, наиболее враждебном Наполеону, не мог заглушить ее мучений и тревог по поводу Бенжамена. Она просит Жюльетту почаще видаться с ним, оказать на него влияние, уверяя, что умрет, если Констан ее бросит.
Если бы она знала!
На берегах ее красивого озера вызревали новые бури: как следует поработав над нечитабельной трагедией под названием «Валленштейн», Бенжамен отдыхал в объятиях Шарлотты, на которой тайно женился 15 июня в Ереване… Он пытался забыть о том, что однажды вернется г-жа де Сталь, и придется ей во всем признаться…
Жюльетта не поехала тем летом в Коппе. Вместе с благородными отцами она переезжала в очаровательный домик в стиле Людовика XVI, «с зеркалами повсюду, построенный наверняка каким-нибудь откупщиком для певички из оперы, номер 32 по улице Бас-дю-Рампар, внизу бульвара Капуцинок», — сообщает нам г-жа де Буань. Жюльетта проживет там десять лет; г-н Рекамье устроит контору на той же улице, в доме номер 48.
Она осталась верна своим привычкам и стилю жизни, и принц Август не был неправ, высказав такое предположение: «Боюсь, привычка вращаться и иметь успех в большом свете оказала на Вас такое же действие, какое, если верить Ларошфуко, оказывает двор на придворных: не делает счастливым, но мешает обрести счастие в другом месте». Наверное, именно это и говорила себе Жюльетта.
***
Насколько безраздельно г-жа де Сталь властвовала в области мысли и творчества, настолько плохо ей удавалось преодолевать любовные осложнения. «Моей дочери нужно, чтобы ей предоставили первое слово, — говорил ее отец, — но она всегда хочет, чтобы и последнее слово осталось за ней, и обычно ей это не удается». То же в любви. Она смутно чувствовала, что проигрывает, что партнер изменяет ей, избегает ее, но она была неспособна признаться себе в своем поражении и сложить оружие. Она становилась все более пылкой и властной по мере того, как чувствовала, что от нее ускользают. Она замкнулась в порочном круге, мучила близких своими требованиями и противоречиями, напрасно тратила силы, страдая и заставляя страдать других…
Бенжамен лавировал. Он к этому привык и стал в некотором роде мастером на уловки, делаясь неуловимым. Он постиг искусство притворства, лучше чем кто-либо мог просчитать реакцию г-жи де Сталь и после своего брака, в котором у него не хватило духу признаться, делал ставку на полную покорность… Обманулась ли она этим? Или только притворилось? Ей было бы очень тяжело прилюдно потерять Бенжамена. В отместку она попыталась привязать к себе бедного Проспера де Баранта, что Бенжамен, разумеется, мог только приветствовать…
Проспер, натура гораздо более прямая и твердая, чем Бенжамен, тоже трезво смотрел на вещи. Он любил г-жу де Сталь не больше Констана, но испытывал к этой закоренелой мучительнице нечто вроде сострадания: знал, что ей больно, и жалел ее. Знал он также и то, что не женится на ней, хотя об этом как-то зашла речь. Его семья поставила жесткие условия. Коринне пришлось подчиниться: Баранты были могущественны и на стороне врага. Ей пришлось смириться с новой отлучкой Проспера, назначенного императором супрефектом в Де-Севр. И тут она проигрывала.